Женька и миллион забот (СИ) - Ворошилова Лариса Александровна. Страница 38

Женька едва не онемела:

— Так… так зачем же он нам помогать стал?

— В людях ты не разбираешься, вот что, красавица, — с некоторым апломбом заметила разведчица. — Мужик — что надо, одно слово, правильный мужик, я бы с таким в разведку пошла, ни секунды бы не сомневалась, а Герман этот… дерьмо он, видать…

— Хм, — вежливо кашлянул Дима.

— Не кашляй, — строго оборвала его Анна Михайловна, — я вещи своими именами называю. Не любят, видать, этого Германа здесь. Вот и весь сказ. Теперь нам надо чесать к нему домой, может, и застанем его там. А, может, и нет.

Машина тронулась с места, Женька почувствовала, как между Димой и ей втиснулось мягкое, пушистое тельце.

— Привет, я тут. Можно ехать, — ангел подозрительно облизывался и встряхивал пальчиками, точно только что отобедал.

— Ты опять чужую еду тырил? — попыталась напустить на себя строгость Женька. Наверное, удавалось ей это плохо, поскольку наглый ангел ее нисколечко не испугался.

— А чего ей пропадать-то? — сразу же возмутился Кирюшка. — Три дня народ еще гулять будет, а там такие пирожные… — он мечтательно закатил глазки-бусинки и погладил себя по раздувшемуся пузу.

Ничего себе, энергосущность! — подумала Женька. Вот он сидит — мягкий, пушистый, точно зверек, наглый, как казанская сирота, такой же настырный и такой же хитрый. Ангел, называется!

— Но, но, прошу без оскорблениев! — тут же выпалил Кирюшка, сурово погрозив Женьке пальцем. — Я все твои пакостные мыслишки секу на раз…

Хлоп! Хлоп! Женькина ладошка звучно хлопала по сидению, и все мимо. Ей так и хотелось пришлепнуть эту падлу, но падла оказалась на редкость увертливой и шустрой.

— Без рукоблудства, пожалуйста! Без рукоблудства! — орал ангел, каждый раз растворяясь в воздухе и появляясь то на спинке переднего сидения, то на коленках Димы, то на задней полке за сидением.

Женька вертелась юлой, но за поганцем не успевала. Поймал его Дмитрий, он просто ловко ухватил ангела поперек туловища и прижал к себе.

Хлоп!

— Ой, а мне-то за что? — возопил Дима, поглаживая травмированное колено.

— А чего ты его защищаешь! — отрезала Женька.

— Это называется «мужская солидарность», — вставил Кирюшка, — вам, женщинам этого не понять! Вот!

— Вы мне там надежду отечественной литературы не обижайте! — вставила строгим тоном Анна Михайловна, которая, хоть и не видела, что творится на заднем сидении, но, похоже, держала руку на пульсе всех событий.

— Какой же ты мужчина! — окрысилась Женька, даже не обратив внимания на предупреждение старой разведчицы. — Ты же эта… как ее… энергосущность, вот!

— И что теперь? — Кирюшка вскинул мордашку, потешно корча рожицу. — А ты что ж думаешь, будто мужчина тот, на ком брюки? Держи карман шире! — и Кирюшка сложил кукиш.

Да что ж это такое? Этот нахал еще долго будет ее оскорблять? Никакого пиетета!

— Эй, сирота, не ори, — предупредила Анна Михайловна, ловко проскакивая на желтый свет. — Лучше бы рассказал нам чего-нибудь веселенького.

— Да пожалуйста.

Женька демонстративно сложила руки на груди, надулась и приготовилась изображать оскорбленную невинность.

Кирюшка начал, обращаясь к ней:

Жаба-жаба, где твой хвост?

Где твоя щетина?

Где твой вертикальный рост,

Глупая скотина?

— Это я — жаба? Это я — скотина? — Женька готова была убить этого маленького засранца.

Дима хохотал, Анна Михайловна молча улыбалась, внимательно следя за обстановкой на дороге и не забывая вовремя крутить руль своей боевой колымаги.

Жаба смотрит как утюг —

Не соображает...

Тюк ее ботинком, тюк...

Гадость-то какая....[3]

Кирюшка для полной убедительности пару раз пнул лапой воздух, точно изображая, каким именно образом он пинает эту несчастную скотину… в смысле — жабу.

Женька разобиделать окончательно и бесповоротно. Ладно, этот гад издевается, он над ней измывается с тех самых пор, как появился сегодня ночью, но эти-то двое… они-то чего? И главное — никакой тебе моральной поддержки!

— Да перестань же ты! — принялся уговаривать ее Дима. — Он же шутит. Ведь шутишь? — за Женькиной спиной он показал достаточно весомый кулак задиристому ангелу. Пройдоха не растерялся:

— А то! Конечно, шучу! Ты же моя патронируемая, я не могу причинить тебе физического, морального или энергетического вреда. Так в Кодексе Порядка записано, а я Кодекс Порядка чту… — Кирюшка врал, не краснея, и сам себе удивлялся: раньше у него такого завидного качества не проглядывалось.

— Ладно, не обижаюсь я, — наконец смилостивилась Женька, ощущая, что еще пара минут, и она, в самом деле, почувствует себя самой разнесчастной особой на всем белом свете. А там и до потопа недалеко. — Ты лучше дальше расскажи.

— А на чем я остановился? — Кирюшка живо завертел мохнатой головой.

— Ты про чернышей рассказывал, — напомнил Дима.

— А, да, так вот, все зависит от того, чью энергетику такой черныш потребляет. Если это будут такие же безментальные, как он — насекомые, например, то может под корягой в лесу хоть тысячу с лишним лет просидеть, а вырасти не вырастит нипочем. Если же к среднементальным присосется, — Женька невольно поморщилась, услышав это слово, — к птицам, млекопитающим и так далее, то, может, через пару столетий обретет свою низкую ментальность, и тогда его уже можно брать в низшие работники. В домовые, кикиморы, лесовики, мары, водяные и прочие… он тогда уже и сам кое-что соображает…

Женька искренне старалась вникнуть во все, что рассказывал ангел-хранитель. Правда, если уж честно, не интересовали ее все эти низкоментальные. Ее ангелы-хранители интересовали. Но перебивать рассказ ей не хотелось, тем более что остальная компания слушала с большим интересом, да и ехать, судя по всему, было еще довольно долго.

— Если же черныш рядом с человеком вертится… то очень быстро ментальности набирается — пять-шесть лет, и готово… такие, как правило, в домовые идут. Им с человеком интересно…

— Почему же они иногда так враждебно себя ведут? — поинтересовался Дима.

— Да ничего подобного. Просто домовому пообщаться хочется, вот и шалит. А люди, между прочим, сами виноваты, — Кирюшка задорно вытер лапой нос — и откуда у ангела сопли? — Обращали бы на них побольше внимания, разговаривали бы с ними, подарки бы дарили, и все в порядке.

— Тебе еще и подарки! — проворчала Женька. — Может, тебе косточку собачью купить? — съехидничала она.

— Зачем это? — обиделся Кирюшка. — Нешто я собака? И потом, я ведь не про себя, я ведь про домовых. Домовому ведь главное не то, что ты ему подарила, а сам факт. Ты ведь с подарком, особенно если он от чистого сердца сделан, часть своей энергетики даришь, а ему это — как бальзам на душу. Нет, домовых любить надо… уважать… — Кирюшка закатил глазки, на его мордашке появилось странное выражение блаженства, словно было в его жизни такое вот подношение…

— А откуда же тогда полтергейст? — поинтересовался Дима. — Ведь иной раз до пожара доходит.

— Полтергейст… — как-то совсем уж мечтательно пропел Кирюшка, и вдруг, выпучив глаза, заорал трубным голосом: — Мята! Полтергейст!

Машина запрыгала и задергалась, точно припадочная. Анна Михайловна едва успела дать по тормозам и прибиться к бордюру. Несчастный москвич клюнул носом и замер, Кирюшка сидел на заднем сидении, разинув рот, потом сконфуженно обхватил пузо мохнатыми лапками:

— Опаньки! — выдавил он. — Прошу прощения! Замечтался.

Анна Михайловна бросила на него свирепый взгляд через плечо:

— Ты что ж, сирота, делаешь? А если бы мы в столб со всего маху вписались? Поубивать нас решил?

— Я нечаянно! — заныл прохиндей, умоляюще складывая лапки, — тетенька! Не гоните! Как же я без вас? Сирота, как есть круглая сирота! Ни папы…