Женька и миллион забот (СИ) - Ворошилова Лариса Александровна. Страница 83

Приступом частный дом брать довольно сложно, кто его знает, какие отморозки охраняют пленников? Никто ведь не даст гарантии, что при начале штурма обозлившиеся уроды не начнут отстреливать заложников по одному. Поэтому все, как один, согласились, что это не вариант. А что вариант?

Вариант — вывести пленников из подвала, а уж затем устроить штурм и повязать всех скопом. Но, тут две заковыки. Первая: неизвестно, какое оружие у похитителей, кто они, сколько их, имеются ли среди них профессионалы и главное — на что способны. Здесь тоже возникало два варианта: либо Конявин нанял случайных людей, с которыми, возможно, удастся договориться, либо это отморозки, которым терять нечего и сотрудничать они не пожелают.

Дальше, если даже обратиться с просьбой к генералу, чтобы выделил группу захвата, то лучше бы первым делом в доме всех тихо-мирно усыпить газом. А кто может незаметно и без шума подкинуть газовую гранату?

Удобно примостившись пушистой попой в пепельнице, горе-ангел так светился самодовольством, чувствуя себя настоящим героем. Как-никак речь шла о нем и о его участии в «операции».

Вторая задача: проникнуть в подвал и предупредить пленников. Опять-таки, проделать это могли только Кирюшка с Савелием. Но бестолковые высокоментальные увидеть их не смогут и даже не почувствуют. Нужна Женька. А Женька сквозь стены проходить не умеет. Ведь не умеешь? — Нет, — покачала головой художница и расстроено развела руками. И рада бы, но она — не Кристобаль Хунта из «Понедельника», которому по канализации просочиться — делать не фиг… значит надо каким-то образом обезопасить похищенных. А как? Заклинить дверь, в прямом смысле этого слова. Чтобы она вообще не открывалась. Кирюшка вызвался помочь, типа: как два менталя об асфальт, только… мята нужна.

— Ну, да, и устроишь Содом и Гоморру! — вспылила Женька. — Знаю я тебя, только волю дай — таких дров наломаешь! Первым делом наших несчастных пленников напугаешь до смерти. У Николая Егоровича сердце больное. А Ниночке волноваться нельзя, у нее от стресса может выкидыш случиться.

Так, остается: предупредить! Пусть не пугаются. Это как? А вот так! — записку послать, сообщение… а еще лучше, через зеркало, — предложил Дима.

Через зеркало. Женька задумалась. Не выйдет, — обломил ангел. — У них там все отобрали. Хорошо еще, что по рукам-ногам не связали и кляпами рты не заткнули.

Остается записка. Эту заковыку решить можно. Без проблем.

Со второй заковыкой, то есть со взятием «Бастилии» на абордаж, было гораздо сложнее. Своими силами Демидов-младший никак не мог управиться с такой проблемой. Собрать всех людей и бросить их на приступ крепости, значит оголить собственный дом. По всем прикидкам выходило — надо просить помощи.

Конечно, Костик мог бы позвонить своему знакомому уголовному авторитету, благо, что давно знакомы, дружны, да и связи крепкие. Но делать этого Костик не хотел. Во-первых, потому, что тогда станет обязан. Это плохо. Это всегда плохо. Уголовные авторитеты, в каких дружеских отношениях с ними не находись, все равно оплаты потребуют. Это тебе не бескорыстные закадычные друзья, готовые голову сложить за правое дело, как в «Десперадо».

Таких друзей у Костика не было. Да и дружба такая на пустом месте не рождается. Иной раз, только войну пройдя, люди обретали преданных друзей: среди крови, ужаса и смерти. Поэтому оставалось только обращаться в родную милицию. Но в милицию нельзя. Там у Конявина половина купленных. Сразу доложат. Похищенных перевезут в другое место, и вновь ищи их… а ведь это хороший вариант!

Костик прекрасно осознавал, что Конявин не даст приказ убить заложников до тех пор, пока не добьется своего. Пока не известно, чего именно он затребует. Может, денег, может что-то более весомое, например: отдать карьер — яблоко раздора. Но дело не в деньгах, и не в карьере, дело — в принципе. Позволь таким вот конявиным вершить судьбы страны, они всех опустят ниже плинтуса.

Но опять-таки, если даже освободить заложников (а машину брать всегда легче, чем целый дом за высоким забором), то как потом в суде докажешь, что это дело рук Конявина. Не станет же он перед прокурором, бия себя в грудь, каяться в содеянном. От этого хряка раскаяния не дождешься. Стало быть, надо придумать такой хитрый план, чтобы одним выстрелом двух зайцев… Эх, поскорей бы Виктор Львович вернулся… у него мозги лучше всего на такие дела заточены.

Костик невольно бросил взгляд на часы. Пора бы уже им приехать…

И словно, откликнувшись на его мысль, за окном послышались звуки подъезжающей машины.

Демидов полагал, что едва войдя в кабинет, Миша вытаращится не только на такую любопытную толпу, собравшуюся у отца, но и на двух странных субъектов, оккупировавших письменный стол. Однако первым делом Миша деловито поинтересовался, где мама и что с ней. Развели руками, покрутили головами, а затем сообщили, что во всей этой неприятности есть только одно положительное зерно: все похищенные пока живы.

Пока.

***

Звонок Буравчика грянул, как гром с ясного неба:

— Ты что, совсем охренел, Конявин? Какого черта ты все это затеял? Тебе что было сказано?

— А… я… — блеял Герман в трубку, бледнея и покрываясь холодным потом. С Буравчиком Герману связываться не хотелось. Он намеревался провернуть свою махинацию за его спиной, а уж потом, когда дело обтяпает, и разговаривать с этим бандитом было бы гораздо проще, типа: победителей не судят. Конявин даже не предполагал, что Буравчик обо всем узнает так быстро. И ведь наверняка кто-то из своих настучал. Вот сволочи! Жрут хозяйский хлеб, да еще и с маслом, а работают на чужого дядю. Вот и корми этих гадов после такого предательства!

— Значит так, слушай меня внимательно. Сейчас ты мне даешь адрес, где держишь папашу Костика Штуки и его сучку, я отправляю туда людей, и их тихо, мирно убирают. И концы в воду. А затем мы все вместе беремся за самого Костика. Я тебе говорил, и повторять не стану, он не только мне дорожку перешел. Он кое-кому и повыше меня — как кость поперек горла.

— ???

— И не мямли, у меня людей хватит. Да еще твоих бойцов подключим, Костика надо убрать, прямо сегодня, сейчас, немедленно. Собирай людей, готовь технику. Всё.

Конявин запаниковал не на шутку. Одно дело, когда ты тихой сапой делаешь мелкие пакости своему конкуренту. Он даже к похищению никакого отношения не имел. Во всяком случае, на суде фиг докажешь. А тут… против Костика с автоматами? Ну уж нет! Он себе смертный приговор не собирается подписывать.

И что делать? Бежать? Не сбежишь! От Буравчика не сбежишь. Достанет, хоть на Сахалине, хоть на Канарах. Он, как Юрий Долгорукий — всюду достанет.

Герман первым делом почему-то кинулся к сейфу, открыл его, схватил паспорт, кое-какие документы и…

— Шеф! — охранник, забыв о субординации, о правилах, и даже о возможном намыливании шеи, ворвался в кабинет, точно тайфун, едва дверь не снеся. — Там семь джипов! Подъезжают к воротам!

У Конявина ноги подкосились, он едва не плюхнулся прямо на пол. Его перемкнуло, второй раз за день.

— Чо ребятам-то сказать? Шеф?

— Пусть открывают. Это Буравчик со своими людьми.

Охранник убежал, Конявин, слегка отдышавшись, направился вниз по лестнице, обильно потея и мысленно матерясь.

— Что, Жеребец, решил за нашими спинами дело обтяпать? — Буравчик — здоровенный шкаф с антресолями — погрозил Конявину пальцем, больше похожим на небольшую колбаску. При этом добродушное на вид лицо его так и лучилось золотозубой улыбкой: ну чисто — конь цыганский. Гости входили в гостиную, и впереди пер предводитель. За ним шествовало человек десять, обвешанных автоматами и прочими боеприпасами. Конявину снова чуть не подурнело. Спасло его лишь самообладание.

Он постарался изобразить на лице такую же радушную улыбку, но вместо этого вышло нечто кислое и вымученное, как оскал у мумии.

— Боря! Да разве я стану за твоей спиной…

— Пасть захлопни! — грубо отрезал Буравчик, и его золотая улыбка тут же слиняла. — Давай адрес, я пошлю своих людей. Уберут всех быстро и чисто, вот так: — Он звонко щелкнул толстыми пальцами, унизанными золотыми перстнями. Вроде девяностые годы с их малиновыми пиджаками и распальцовкой на всю улицу канули в Лету, а вот поди ж ты… Буравчик явно испытывал по ним ностальгию. Малиновый пиджак, конечно, он не носил — уж очень в глаза бросается — а вот золотыми изделиями был обвешан сверх всякой меры. Когда А.С.Пушкин писал знаменитые строки: «Златая цепь на дубе том», он знать не знал, что пишет про Борю Буравчика.