Эпизод 1. Назад дороги нет. Наташа (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 3

У меня все похолодело внутри, словно я выпила стакан ледяной воды, и она, вместо горла, потекла по моим венам прямо к сердцу.

— Натали?

Перевела взгляд на ублюдка, который вернулся за своим сотовым и курткой, тяжело дыша и чувствуя, как стягивает железными обручами грудь и как впервые появляется жажда разорвать кого-то на части.

— Ну ты и урод!

— Эй, не злись. Я все объясню.

— Да пошел ты!

— Отдай телефон.

— К черту тебя и твой телефон!

Я замахнулась и зашвырнула его сотовый на дорогу, пока он бежал к нему из-за угла выехала машина, обляпала Спартака грязью и раздавила с хрустом его смартфон. Я стянула куртку парня, бросила себе под ноги и попрыгала на ней грязными туфлями, а потом пошла домой, глотая слезы и чувствуя, как железные обручи обросли шипами и разрывают мне грудь в лохмотья, а сердце прорастает ледяными занозами. Так тебе и надо, идиотка несчастная! Все верно. Такие, как ты, на фиг никому не нужны.

— Дура ненормальная!

Крикнул мне вслед, но я даже не обернулась. В этот день иллюзий больше не осталось, а Сандра стала моим врагом. Утром, в школе, я вылила ей на голову чай и посыпала ее кучерявое гнездо яичницей. Пока она стояла ошарашенная и хлопала глазами, я гордо развернулась и вышла из столовой.

И наутро у нас начались неприятности. Совершенно не связанные с Сандрой и со Спартаком… Просто наша жизнь вдруг начала разваливаться на куски именно с этого дня. Потому что вышла первая передача про папу и его отряд. Их назвали убийцами и даже показали их фото по телевизору, а потом и фото жертв… Нет, я не видела. Мне Илька рассказал. Мама нам не давала смотреть. Называла все это клеветой и бредом. Брат у друга посмотрел и вернулся домой взвинченный, с опухшими глазами и сбитыми костяшками пальцев.

Тогда в школе меня первый раз обозвали дочкой грязного убийцы и живодера. Это было только начало.

За пару месяцев мы из более или менее обеспеченной семьи начали превращаться в бедноту. Маминых денег катастрофически не хватало. Нас с братом на работу не брали. Нам еще и пятнадцати не было. Мама тянула нас сама, шила дома, шила на работе, днем и ночью. От недосыпа у нее круги под глазами были размером с черные блюдца. Она начала продавать вещи, мебель, книги. В школе нас начали называть не только детьми преступника и садиста, но еще и нищебродами. От нас отсаживались подальше, и с нами никто не общался. Это было невероятно жестоко и больно. До этого момента я никогда в жизни не дралась и ни с кем не ссорилась, кроме Сандры несколько месяцев назад, но все менялось слишком стремительно. Жизнь заставила нас всех стать другими людьми.

— У Мельников вши. Я видела, они копошились у нее в голове. Фуууу! Не садитесь с ней! Вшивая, грязная дочка убийцы. Тебе не снятся по ночам дети, которых расстрелял твой отец?

Сандра тыкала в меня пальцем и кривила смугловатое лицо, морщила свой длинный нос и поджимала брезгливо губы, а я ведь дружила с этой стервой и даже любила ее. Она на мой День Рождения приходила. Все они приходили, когда у нас все хорошо было. Обычно такие истины познаешь, уже став взрослым, а мне они открылись, когда едва исполнилось пятнадцать. Я бы сказала, что это дети жестокие, что подростки многие такие, но нет. Все закладывается в нас родителями. Я избила ее тогда. Оттаскала за кудрявые патлы, а потом обрезала их ножницами для творчества почти под корень в некоторых местах и залила их канцелярским клеем. Дети нас не разнимали. Меня побаивались. Дочку убийцы. Нет, я была спокойным ребенком. Не конфликтным. Но в тот день со мной что-то произошло, и мне захотелось сделать ей больно. За то, что унизила меня, за то, что у нее все хорошо и ее отец жив, за то, что у нее в рюкзаке сэндвич, а у меня пару сухарей и кусок сахара. За то, что ее мать на машине привезла, а я на велике ехала с другого конца города, и денег на школьный автобус у мамы теперь нет.

Разняли нас учителя. Потащили обеих к директору. Там-то я и поняла, что детей всему учат родители. Мать Сандры, та самая, что распиналась в комплиментах моей маме и нахваливала ее пироги, в этот раз обозвала ее похотливой курицей с выводком и сказала, что она нисколько не сомневается, что у нас у всех вши, и вообще мы все дурно пахнем. Она напишет жалобу, чтоб к нам пришли соцработники, и, вообще, в такой приличной школе не должны учиться оборванцы.

Мне хотелось повырезать патлы и ей, но мама крепко держала меня за руку, и я не хотела расстраивать ее еще больше. Наш директор мистер Симпсон, похожий на облезлого попугая с лысой головой и хохолком на самой макушке, оставшись с нами наедине, сказал, что мама должна выплатить миссис Оливер компенсацию, а также оплатить все долги в школьную казну, иначе он будет вынужден отчислить меня и моих сестер с братьями из учебного заведения.

В тот вечер мама продала обручальное кольцо, сервиз, который подарила ей моя бабушка, наш ковер и свое свадебное платье. Но денег нам все равно не хватило. Ночью я проснулась от звука сдавленных рыданий. Маму я нашла на кухне на полу. Она облокотилась о стену и плакала навзрыд. Помню, как обняла ее и прижала к себе. Гладила по голове и укачивала, как ребенка.

— Не плачь… Не надо! Ну и черт с ней, с этой школой. Пусть сгорит она! Давай уедем? Найдем жилье дешевле. Я работать пойду. И Илька устроится грузчиком. В маленьком городке его обязательно возьмут.

— Как? Как уедем? А ваша учеба… отец мечтал… мечтал, что вы выучитесь что… Ооох. Как же так? Почему его убили? Почему именно его?

На эти звуки пришел Илиас, он младше меня на год, и Люси, она младше на два с половиной. Мы вместе вытирали маме слезы, прижимались к ней и обещали, что все будет хорошо. Но все решили не мы. Через три дня пришли судебные приставы и потребовали оплатить за дом или освободить его в течение двух недель. Оказывается, у нас выросли огромные долги.

Так мы и перебрались в Сент-Морган в лачугу из двух комнат, с кухней в два метра и туалетом с разбитым унитазом и незакрывающейся форточкой. Когда справляешь нужду в задницу дует сквозняком, всю ночь течет вода с бочка, и тараканы бегают по стенам. Поначалу вечно капающая вода бесила и не давала спать, потом мы все привыкли, как и к грохоту пахнущего мочой и исписанного нецензурными словами лифта. Мама все так же ездила на свою фабрику, а мы с Илей смотрели за младшими, собирали в школу, искали, что дать на завтрак. Мать приходила с работы в двенадцать ночи и уже в шесть утра вставала. До двух она готовила нам есть, если было из чего. А если не было, пекла лепешки на воде и муке, присыпала сахаром и складывала нам в пластиковые коробки.

Тони, Сэм и Лив с Мишей сидели одни дома до нашего возвращения со школы. А мы с Илиасом и Люси ездили в единственную в Сент-Моргане школу на велосипедах. Велики еще отец покупал. Хорошо, что на вырост. Помню, как я до педалей не доставала, а он смеялся, как мальчишка, и говорил, что у меня обязательно вырастут ноги от ушей, и я буду самой красивой девочкой во Вселенной. Насчет самой красивой я не знаю, но ноги выросли и правда. Иногда они мне казались длинными и тонкими шпалами с торчащими коленками и жуткими выпирающими бедрами. Зато до педалей прекрасно доставали.

Потом Миша заболел. Мама пыталась лечить его сама, оставляла нам лекарства, которые ей давала какая-то соседка из дома напротив, но легче ему не становилось, он кашлял и сипел по ночам, задыхался. Он умер в больнице от острой пневмонии, а мама после его смерти слегла и не вставала. Смотрела пустым стеклянным взглядом в стену и шевелила бледными потрескавшимися губами. Она вообще ничего не ела. Целыми днями лежала, уставившись в одну точку. Ни с кем из нас не говорила. Илиас притащил к нам ту бабку, что лечила Мишу, и она сказала, что маме никто не поможет, кроме нее самой, и от этого лекарства нет. Ей бы психолога хорошего, но, если идти к бесплатному, маму заберут в психушку, а нас отправят в приют, и не факт, что в один и тот же.