Дорогой мой человек - Герман Юрий Павлович. Страница 97
– Э! Э! – крикнул боцман. – Постойте! Это все не так просто. Я советовался с умными ребятами. Шекспир очень хорошо писал. Лучше всех. Вам надо это перевести на русский и отдать в русские театры. Они все сойдут с ума, а вы сделаете большие деньги! Вы будете их иметь – вот они!
И он ткнул пальцем в подаренную Володе книгу.
– Спасибо! – сказал Володя. – Мне, конечно, не хочется вас огорчать, старина, но Шекспира у нас давно перевели и давно играют в театрах. Давным-давно. Так что деньги я на этом не сделаю! Ну, а Шекспира по-английски я буду читать и вспоминать боцмана с «Отилии».
Боцман так и остался в коридоре, пораженный в самое сердце. А Володя издали помахал ему рукой и вошел в палату к Невиллу.
– Вам было здОрово больно, – сказал он, садясь на табуретку между англичанином и вечно пьяным боцманом-американцем с «Сант-Микаэла». – Вы бы взвизгнули пару раз – это помогает…
– Он не из таких, – с ленивой усмешкой на щекастом лице вмешался боцман. – Он гордый, док! Он ничему не верит на этом свете и все презирает. Даже когда сам адмирал вчера…
– Заткните вашу жирную плевательницу! – велел боцману Невилл, и тот, как это ни странно, нисколько не обиделся.
Володя взял руку англичанина, чтобы посчитать пульс, и заметил на тонком пальце перстень с черным камнем – адамовой головой.
– Док, вы коммунист? – вдруг спросил Невилл.
– А почему это вас интересует?
– Я никогда не видел русских коммунистов.
Он смотрел на Устименку нагло и внимательно. И сейчас собираю коллекцию…
– Какую коллекцию?
– Впечатлений.
– Я что-то не очень вас понимаю, – раздражаясь и опять удерживая себя мистическим понятием «персона грата», буркнул Володя. – Я врач, вы раненый. Вот и все.
– Нет, не все, – покусывая нижнюю губу (ему все еще было очень больно), сказал Невилл. – Далеко не все. Из воды меня вытащили русские коммунисты. Один из них, кстати, едва не утонул. Пароход, на который меня вытащили, тоже был коммунистический пароход с названием вашего лидера – «Александр Пушкин»…
Устименко улыбнулся, но лейтенант не заметил его улыбки.
– Теперь меня лечит коммунистический врач. Вот какая у меня коллекция. Это – коммунисты. Но Мосли я тоже знаю, – вы про такого слышали, или вам даже нельзя о них говорить?
– Мосли теперь, кажется, сидит в тюрьме?
– И Муссолини я тоже видел, – с вызовом в голосе сказал Невилл. – Он был от меня совсем близко. И Герингу нас представляли, я был тогда самым молодым летчиком Европы.
– У вас симпатичные знакомые, – сказал Устименко, поднимаясь. – Просто даже неудобно болтать с такой знаменитостью, как вы.
– Посидите, док, – стараясь не замечать Володиного тона, попросил летчик. – Выпейте со мной виски…
Они теперь были вдвоем в палате. Толстый боцман и три матроса ушли играть в карты, за распахнутыми, зашитыми фанерой створками окна сеял длинный дождик, на рейде гукали сирены транспортов, пыхтели буксиры…
– Виски или бренди?
– Ни того, ни другого, – сказал Володя. – А вы налейте бренди в молоко, это вам не повредит…
– А вам нельзя, потому что вы – коммунист?
– Мне нельзя, потому что я еще буду сегодня оперировать. Так же, как вам нельзя, когда вы собираетесь летать.
– Я никогда не буду больше летать, док?
Вопрос был задан так неожиданно, что Володя оторопел.
– Что же вы молчите?
– Вздор! – сказал Устименко. – Вы будете летать еще сто лет!
– Дурак Уорд тоже так говорит, – грустно усмехнулся летчик. – Но я-то знаю. И я понял, что он со своими подушечками не заметил толком самого главного. Я понял, как вы рассердились там, в операционной…
– Уорд – знающий врач, – не глядя на Невилла, солгал Устименко. – Мы придерживаемся разных взглядов в деталях, но в основном…
– Уорд – тупица, – упрямо и зло повторил летчик. – Он просто не замечал меня, покуда не узнал, кто я такой. А я нарочно молчал, потому что это нестерпимо противно. Зато, когда приехал коммодор и пришла шифровка от мамы…
Тонкое лицо юноши изобразило крайнюю степень гадливости, он мотнул головой и замолчал.
– А кто же вы такой? Принц? – тихо спросил Володя. – Или герцог инкогнито? Я что-то читал в этом роде – довольно скучное.
– Вы знаете, что такое правящая элита Великобритании? Слышали?
– Ну, слышал, – не очень уверенно произнес Володя. – Это двести семейств или в этом роде, да?
– Я – то, что у вас называется «классовый враг». Я – ваш враг.
И он посмотрел на Володю с петушиным вызовом в глазах.
– Вы – мой враг?
– Да. Элита!
Теперь Володя вспомнил: это лорды, пэры, герцоги, кавалеры ордена Бани, Подвязки и разное другое.
– Ну так я лорд!
– Байрон тоже был лордом, и ничего! – не слишком умно произнес Володя. – Лорд Байрон!
– Байрон? – удивился Невилл. – Впрочем, да.
– У нас есть очень хороший писатель, – вспомнил Устименко, – Алексей Толстой. Граф, между прочим. И еще Игнатьев – генерал, тоже граф.
Они смотрели друг на друга во все глаза. Потом Устименке стало смешно.
– Это все вздор, – с вызовом в голосе сказал летчик. – Но сейчас вы перестанете улыбаться: меня зовут Лайонел Ричард Чарлз Гэй, пятый граф Невилл.
– Ого! – произнес Володя. – ЗдОрово! Я такое видел только в театре в мирное время. Входит официант и докладывает: «Баронесса, к вам его высочество…»
Лайонел брезгливо усмехнулся:
– Почему официант?
– Ну, камердинер!
– И не камердинер.
– А кто? Эрцгерцог? – нарочно осведомился Устименко. Он и про официанта сказал нарочно.
Но Лайонел понял его игру.
– Бросьте, – сказал он сердито. – Во всяком случае, я вам не товарищ!
Володя вздохнул. Ему становилось скучно.
– Мне все эти камердинеры и эрцгерцоги не интересны, – сказал он. – Для меня вы просто раненый летчик, я же для вас – врач. И не будем утруждать друг друга всяким вздором, понятно вам, господин пятый граф Невилл?
– А, боитесь свободного обмена мнениями! – со смешным торжеством в голосе воскликнул Невилл. – Боитесь даже спорить со мной. Я знаю, мне говорили, что все вы тут как железные…
– Вот что, сэр Лайонел, – уже решительно поднимаясь, произнес Устименко. – Когда вы поправитесь, мы обстоятельно с вами поболтаем на все интересующие вас темы. А сейчас вам надо поспать, а у меня есть работа…
– Но вы еще придете ко мне?
– А как же? Я вас лечу.
– Но я же…
– Вы мой классовый враг?
– Да. И вы не обязаны возиться со мной.
– У вас в голове мусор, – начисто забыв «персону грату», сердито сказал Володя. – Помои! Я надеюсь, что, когда мы вас поставим на ноги, вы поумнеете, сэр Лайонел. Кстати, вы сказали: не товарищ! Я думаю, что тому парню, который тащил вас на спасательный плот и сам едва не погиб, это ваше важничанье не пришлось бы по душе. У нас вот люди, воюющие рядом, все товарищи – от матроса до адмирала. Ну, поправляйтесь!
И он вышел, запомнив почему-то выражение сердитого отчаяния в настежь распахнутых мальчишеских глазах необыкновенного пациента. В кабинете Уорда, не садясь, Устименко посмотрел рентгеновские снимки и насупился.
– Ну что? – спросил Уорд.
– Пуля засела слишком близко к корню легкого, – сказал Устименко. Видите?
Конечно, Уорд видел. Именно поэтому он и считал операцию решительно невозможной.
– Да, но опасность вторичного кровотечения? – сказал Устименко. – Эта штука будет сидеть в его легком, как бомба замедленного действия. Механизм когда-нибудь сработает, и кровотечение приведет к катастрофе.
– Будем надеяться на лучшее, – не глядя на Володю, произнес Уорд. – В конце концов, мы только люди…
– Черт бы нас побрал, если мы только люди! – расшнуровывая ботинки в ординаторской базового госпиталя, где он ныне ночевал, вдруг рассердился Володя. – Только люди, только люди!
Утром он ассистировал Харламову и думал о своем Невилле и о том, как и когда сработает проклятая бомба замедленного действия. В том, что она «сработает», он не сомневался почти, а закрывать на такие истории глаза и утешать себя тем, что мы «только люди», еще не научился…