Ловцы желаний - Сельдемешев Михаил. Страница 32

Я опять кивнул.

— А вот и заблуждение, — простонал Медлес. — То были не всадники. Но кто? Кто? Это были женщины, наготой которых вы еще недавно любовались, позабыв про всякую осторожность. Женщины испугались выстрелов и спешно покидали оазис, оседлав верблюдов. Их тоже гнал страх, как и тебя, но они ничего не бросили. Они не позабыли ничего, хотя им тоже было страшно!

Медлес какое-то время помолчал, затем продолжил:

— И прежде чем обезумевший от страха легионер бросился прочь, его взгляд успел ухватить еще кое-что. В общем-то, конечно, мелочь по сравнению с драгоценной жизнью, которую надо было немедленно спасать, но все-таки маленький штришок к общей картине: кулак Лехью внезапно сжался, захватив горсть песка! Но напуганному легионеру некогда было думать обо всем этом — ведь приближались всадники на конях! Неважно, что на самом деле это удалялись безобидные женщины на верблюдах. И ноги сами понесли его прочь.

Я вдруг вспомнил, что действительно заметил это движение Лехью, и меня бросило в жар. «Как я мог забыть? Ведь я бы не бросил его, зная, что он еще жив…»

— Ты уверен, бесстрашный легионер? — прервал мои размышления Медлес. — Ты что, потащил бы его на себе? Или, быть может, сделал бы ему перевязку, поделился водой из своей фляжки? А как же свирепые всадники?

— Но ведь не было никаких всадников! — вскричал я.

— Да нет, всадники все же были. Но гораздо позже, — отозвался Медлес хриплым стоном. — И это другая половина истины, которую ты на самом деле не знал. Но от того она не перестала быть истиной, и пришел черед открыть ее тебе.

— Итак, прошло больше двух часов, как напуганные женщины на верблюдах покинули оазис. Тогда и появились долгожданные всадники. Они на самом деле были очень свирепы. И уж конечно они не стали добрее, когда наткнулись на тела троих своих собратьев по оружию. Ведь это были их лучшие воины. А неподалеку лежал вражеский легионер, который, о, слава Аллаху, был еще жив! Лехью дали воды и остановили кровотечение — он должен был еще пожить. Ну, как же — трое лучших сложили свои головы. Беловолосый пес просто обязан еще пожить!

— Хватит, замолчи! — я обхватил голову руками.

— Если даже я замолчу — это ничего не изменит, — сказал Медлес. — Истина уже разбужена и заполняет тебя изнутри. Смирись и прими ее — ведь ты легионер, человек, сделанный из железа.

Лехью сидел в полумраке тесной комнаты, освещаемой лишь пламенем очага. Сидел он за столом, на грубо сколоченной скамье. Ноги его были туго смотаны ремнями, а кисти рук притянуты к поверхности стола веревочными петлями. Помимо Лехью в этой тесной комнате находились еще трое. Это были сарацины, злейшие враги Легиона. Один из них общался с Лехью на ломаном французском. Лехью, правда, теперь слышал чуть хуже, чем ранее. Почему? Да потому, что оба его уха были отрезаны. Но уши — не единственное, чего он лишился за последние несколько часов. За то, что он имел дерзость посягнуть на дочерей Аллаха, омывавшихся в озере, за то, что желал прикоснуться к ним своими нечистыми руками, Лехью был оскоплен. Кровь пропитала его брюки, и в сознании он пребывал лишь из-за того, что время от времени его окатывали холодной водой и вливали в глотку какое-то омерзительное пойло.

— За свои неверные поступки ты уже рассчитался, — говорил ему сарацин, коверкая французские слова. — И ты скоро сможешь вернуться к своим белым братьям. Но сначала ты ответишь на некоторые наши вопросы относительно Легиона.

Лехью отрицательно мотнул головой.

— Пойми, воин, вы — чужие на нашей земле. Здесь проливали кровь наши предки. Мы будем сражаться, пока не убьем всех вас, белые собаки…

— Или пока не подохнете сами, — еле шевеля потрескавшимися губами, произнес Лехью.

— Ты — храбрый воин. Если бы все вы были такими храбрыми, нам бы пришлось нелегко. Но храбрый воин среди неверных — большая редкость. Ты будешь упрямиться, терпеть муки, а мы изловим любого другого, кто выложит нам все. Так стоит ли быть таким несговорчивым? Несколько слов — и ты вернешься к своим. Ты будешь героем и заслужишь отдых…

— Уж лучше бы тебе совсем лишить меня слуха, — произнес Лехью. — Хотел бы я сейчас вырвать твой лживый язык, сын шакала…

Сарацин изменился в лице и что-то сказал одному из своих. Тот вышел из тени к столу, на котором были закреплены руки Лехью, вынул ятаган и одним махом отсек легионеру два пальца. Лехью пытался удержаться, но все-таки вскрикнул от боли.

— Ты можешь говорить сейчас, — прошипел сарацин, — либо позже, но тогда мы уже отрежем от тебя слишком много, болван! Учти, что ты все равно заговоришь…

В комнату быстро вошел какой-то человек и о чем-то возбужденно зашептал. Лехью и вправду в какой-то мере владел местным языком. Поэтому из слов вошедшего он узнал, что в селение пришли легионеры и ищут дезертира.

Когда тот человек ушел, один из сарацинов плеснул в очаг воду, и комната утонула во тьме. Через некоторое время кто-то слегка приоткрыл дверь так, что стала видна узкая полоска смежной ярко освещенной комнаты. Все присутствовавшие хранили молчание. Вскоре в освещенной комнате появился один из легионеров. Он сжимал в руках винтовку и пытался вглядеться во тьму, царившую за слегка приоткрытой дверью. Надо было бы, конечно, проверить, что это за комната. Но что там могло быть в темноте — пара мешков с мукой, кувшины с маслом…

«А с этим бы хлопот не было. Он бы выложил нам все, что знает и чего не знает, — подумал сарацин, умевший говорить по-французски. — Надо только заманить его сюда без лишнего шума, чтобы не сбежались остальные». В то же мгновение он прильнул к Лехью, приставив лезвие кинжала к его горлу, и зашептал прямо туда, где раньше было ухо:

— Это ведь один из ваших. Позови его, но только тихо и спокойно.

Лехью молчал. Он узнал своего лучшего друга, с которым они еще недавно были у озера…

— Слышишь? — Сарацин еще надавил на кинжал. — Зови! Почему ты молчишь, пес?! — От злобы сарацин налегал на кинжал все сильнее…

Прежде чем умереть, Лехью успел пожалеть о трех вещах: во-первых, о том, что его записали в дезертиры; во-вторых, что вместо нежных объятий какой-нибудь красотки ему приходится умирать в руках паршивого сарацина; и в-третьих, что его закадычному приятелю теперь придется надеяться только на себя, так как прийти к нему на помощь в случае чего будет уже некому…

Сарацин уже не отдавал отчета своим действиям. Он не мог понять — как можно терпеть такое ради кого-то, кроме Аллаха? Он продолжал что-то твердить Лехью, словно не замечая, что уже несколько мгновений назад перерезал тому горло. Кровь залила обоих. Задыхаясь от бессильной злобы, сарацин, не обращая внимания на хлещущую на него горячую кровь, еще ожесточеннее налег на кинжал и швырнул отрезанную голову Лехью в очаг…

Когда Медлес замолчал, я уже все понял. Жить с такой истиной было невыносимо. С моей омерзительной ничтожной жизнишкой надо было немедленно покончить…

Щелчок в голове, круги перед глазами, и вскоре я снова стал доктором Савичевым. Рассказанная история оказалась мне чужда и далека.

— Я избавил тебя от этой истины, ибо она тебе не принадлежала, — заговорил Медлес. — Скоро начнет светать, а следующей ночью мы продолжим.

Я прилег, чтобы привести мысли в порядок, и был разбужен, когда принесли завтрак. Кроме меня в комнате снова никого не было.

Весь день я слонялся по камере, пытался читать. После обеда удалось немного вздремнуть. Пару раз меня посещала мысль бросить все к чертям и выйти, но слишком уж самоуверенно вел себя этот мерзавец (я никак не мог вспомнить его имени). И что же он откопал в памяти Алфимова? Эта мысль не давала мне покоя.