Воронья Кость (ЛП) - Лоу Роберт. Страница 2

Монах чуть пошевелился, уселся поудобнее и Дростан заметил его босую ступню, — ни один сапог или сандаля не пришёлся бы ему в пору — на ноге отсутствовали пальцы и часть ступни до подъема, а то, что осталось, покрывала сморщенная кожа. Наверняка, ему тяжело передвигаться без посоха или костыля, и Дростан подумал, что это увечье было частью странного искупления священника, ожидающего знамения.

— Как же ты оскорбил Господа? — спросил он без особого интереса, его мысли были больше заняты тем, как облегчить страдания замерзающего Суэно.

Повисла тишина, а затем священник словно пробудился ото сна.

— Его доверили мне, а я потерял, — просто сказал он.

— Ты говоришь о христианском милосердии? — Спросил Дростан, не поднимая глаз, иначе бы он увидел искру гнева, на миг вспыхнувшую в глазах священника, затем его глаза погасли, будто яркую, светлую морскую гладь укрыла туча.

— Даны вырвали из меня милосердие давным-давно. Я владел им, но потерял.

Дростан на какое-то время позабыл про Суэно и долго-долго глядел в хищное лицо монаха.

— Даны? — повторил он и перекрестился. — Благослови непогоду, брат, из-за которой даны из Дюффлина держатся отсюда подальше.

Священник из Хаммабурга вдруг оживился и разворошил огонь, который ненадолго вспыхнул, а затем снова почти погас из-за сырых дров, пламя еле мерцало, а костер больше дымил, чем горел.

— Я владел им в степях Гардарики, далеко на востоке, — продолжал он в полутьме. — Я потерял его. Оно лежит там и ждет, — и я тоже жду знамения от Господа, который скажет мне, что я сполна заплатил за свою неудачу, и что он принял мое раскаяние. Вот поэтому я здесь.

Дростана ошарашили его слова. Он имел смутные представления о Гардарике, стране руссов и славян, которая располагалась где-то невообразимо далеко отсюда, так далеко, что скорее казалась легендой, и вот, кто-то побывал там. Или утверждает, что был там, — этот свихнувшийся от одиночества клирик, так люди говорили о нем.

Он решил держать при себе мысли, крутившиеся в голове вихри, мысли о трудной дороге сюда, как он тащил на себе Суэно. Дростан навестил друга и обнаружив, что тот заболел, решил спустить его вниз, в церковь, где больному будет удобнее. Он даже не знал, как они очутились здесь — на них обрушилась буря, а потом бог послал им путеводный свет, который и привёл их сюда, в место, настолько наполненное таинственностью, что даже было трудно дышать.

Но скептическая часть разума Дростана говорила о том, что дышать было трудно из-за едкого дыма от сырых дров и вонючего рыбьего жира. Он улыбнулся во тьме этой мысли, — всё это заслуга Суэно, ведь до того, как они нашли друг друга, разделенные всего несколькими милями скал и каменистой пустоши, каждый жил в одиночестве, а Дростан никогда не сомневался в своей вере.

Он познал сомнения, как только заговорил с Суэно, ибо такова была природа старого монаха. И хотя он не понимал, почему Суэно вел жизнь калдея на этих голых, продуваемых ветрами холмах, но Дростан никогда не жалел о встрече с ним.

Долгое время они молчали, слышно было лишь шум дождя и завывания ветра, который свистел сквозь плохо замазанные глиной щели в каменных стенах. Он знал, что священник из Хаммабурга прав, и Суэно, этот упрямый старый монах находится в шаге от страшного суда и встречи с Господом. Он вознес безмолвную молитву о милости божьей для своего друга.

Священник из Хаммабурга сидел и молча размышлял, понимая, что сказал слишком много, но все же недостаточно, потому что очень давно не разговаривал с людьми, и даже сейчас он не был уверен, что эти два калдея, находящиеся здесь — на самом деле существуют.

Нечто странное промелькнуло, когда эти двое возникли из дождя и ветра, и странность заключалась вовсе не в самом их появлении, ведь он привык разговаривать с призраками. Некоторые из этих призраков, давно уже умерли, он точно знал это, например, Старкад, который преследовал его по рекам Гардарики, и шел по пятам до самой Святой земли, пока его же соплеменники не прикончили его; Эйнар Черный, старый предводитель Обетного Братства, которого священник ненавидел до такой степени, что был бы рад воскресить его, чтобы увидеть, как тот сдохнет снова; Орм, молодой вожак Обетного Братства, такой же нечестивец в глазах Господа.

Нет. Странности начались, когда один из них назвался Дростаном, ожидая в ответ услышать его имя, чем застал священника из Хаммабурга врасплох — он не смог вспомнить, как его зовут. И испугался. Нельзя терять имя, как и многое другое. Христианское милосердие. Давно отнятое у него данами из Обетного Братства там, в великой белой степи, где до сих пор, среди степных трав и лисьего дерьма лежит Священное копье. По крайней мере, он надеялся, что бог надежно хранит эту реликвию, до тех пор, пока она снова не будет обретена.

“Хранит для меня”, — подумал он. Мартин. Он пробормотал это про себя, сквозь гнилые пеньки зубов. Моё имя — Мартин. Моё имя — боль.

На рассвете Суэно проснулся, и его резкий кашель разбудил остальных двоих. Дростан почувствовал ладонь друга на своем предплечье, и Суэно чуть приподнялся.

— Я ухожу, — произнес он, Дростан промолчал, так что Суэно удовлетворенно кивнул.

— Хорошо, — произнес он между приступами кашля. — А теперь слушай внимательно, ведь это слова умирающего.

— Брат, я простой монах, и не могу выслушать твою исповедь. Здесь есть настоящий священник...

— Тише. Мы с тобой пренебрегали этой гранью, там, среди холмов, когда несчастные души приходили к нам за отпущением грехов. Им было все равно, кому исповедоваться, и с таким же успехом они могли бы изливать свои прегрешения дереву или камню. Вот и мне все равно. Слушай, ибо близится мой час. Интересно, куда я попаду, — в чертоги богов, или в царство Хель?

Тихий голос Суэно звучал не громче свиста сквозняка, но и это обнадежило Дростана, и он успокаивающе похлопал друга.

— Адское пламя не коснется тебя, брат, — заявил он уверенно, и старый монах рассмеялся, вызвав приступ кашля, закончившегося хрипами.

— Неважно, какие боги примут меня, ведь я умру соломенной смертью [4], — сказал он.

Дростан в замешательстве заморгал, услышав эти слова, ведь если он правильно понял друга, тот только что признался в закоренелом язычестве. Суэно слабо взмахнул рукой.

— Здесь люди называют меня Суэно, это созвучно с именем Свен, — произнес он. — Я из Венхейма, что в Эйдфьорде, думаю там уже не осталось никого, кто бы помнил меня. Я пришел в Йорвик [5] с Эриком. Я хранил его жертвенный топор — Дочь Одина.

Суэно замолчал и приподнялся, цепко сжав руку Дростана.

— Пообещай мне это, Дростан, как брат во Христе, прошу тебя именем божьим, — прошипел он. — Обещай мне, что найдешь преемника Инглингов и передаешь ему, то, что я сейчас расскажу тебе.

Он снова поник и что-то пробормотал. Дростан дрожащей рукой вытер слюну с лица друга, ошарашенный его словами. Дочь Одина? Да это же язычество, что так же ясно как солнечные блики на воде.

— Поклянись, именем Христа, брат мой. Клянись своей любовью...

— Я клянусь, клянусь, — прокричал Дростан, скорее, чтобы заставить старика умолкнуть. Он почувствовал горячую волну стыда из-за этой мысли, и прогнал её молитвой.

— Хватит, — прорычал Суэно. — Я достаточно наслушался мироточивых ханжеских речей за тридцать лет, что прошли с тех пор, как меня вытащили из Стейнмора. Чертова коварная сука, мать её! Значит, проклятые боги Асгарда оставили нас...

Старик прервался. Наступила тишина, сквозь щели в стенах свистел влажный ветер, смешивая дым от костра с вонью от масляной лампы. Суэно дышал, словно порванные кузнечные меха, и наконец, набрав достаточно воздуха, заговорил снова.

— Не допусти, чтобы она попала к Матери конунгов. Только не к Гуннхильд, к этой ведьме, жене Эрика. Только не к ней. Она не от крови Инглингов, и ни один из оставшихся в живых сыновей Эрика от этой суки не заслуживает в жены Дочь Одина... Асы подтвердили это, когда отвернулись от нас, там, в Стейнморе.