Воронья Кость (ЛП) - Лоу Роберт. Страница 3

Дростан перекрестился. Он лишь смутно понимал, о чем бормочет Суэно, но было ясно, что для старого язычника это очень важно.

— Передай то, о чем я тебе расскажу, юному мальчику, если конечно, он ещё жив, — устало произнес Суэно. — Потомку Харальда Прекрасноволосого, истинному наследнику правителей Норвегии. Сыну Трюггви. Я знаю, он жив. Я слышал об этом, даже в этой глуши. Передай ему это. Поклянись мне...

— Клянусь, — тихо сказал Дростан, он испугался, увидев кровь на потрескавшихся губах Суэно.

— Хорошо, — произнёс умирающий. — Теперь слушай. Я знаю, где спрятана Дочь Одина...

Забытый в темноте Мартин из Хаммабурга внимательно слушал. Сейчас он даже не чувствовал постоянной боли в ноге, которую причиняли ему отсутствующие пальцы, без сомнения, одно из наказаний, посланных Господом. В этом настойчивом хриплом, кашляющем голосе старого монаха Мартин услышал силу Господа.

Это и есть знамение, такое же явное, как огонь на небесах. Спустя все это время, в сырой каменной лачуге, обмазанной глиной и наполненной божьими надеждами, с крышей такой низкой, что приходилось пригибаться, словно горбатая крыса, вот оно — знамение. От восторга Мартин обхватил себя руками, почувствовал, как слюна свесилась с края щербатого рта, но даже не попытался её вытереть. В конце концов, боль в покалеченной ноге снова напомнила о себе, медленно, будто обмороженная ступня постепенно оттаивала, как тогда, в зимней степи.

Мучительная и непрерывная боль. Но Мартин смирился с ней — годами каждая огненная вспышка боли напоминала ему о врагах, — об Орме Убийце Медведя, предводителе Обетного Братства, и о Финне, которому неведом страх, — и о Вороньей Кости, потомке Харальда Прекрасноволосого из рода Инглингов, истинном принце Норвегии, сыне Трюггви.

“Вот способ свершить суд Божий, вернуть утраченное, и наказать тех, кто помешал Его воле,” — подумал Мартин. Теперь даже те три золотые монеты, которые он получил давным-давно от Киевского князя, послужат задуманному, и он взглянул на камень, под которым спрятал их. Хороший, увесистый камень, который так удобно лёг в ладонь.

К тому времени как старый монах последний раз кашлянул кровью на рассвете, Мартин уже придумал, что нужно делать.

Говорят, в этом городе можно задохнуться, он полон дыма, опоясан сотнями лачуг, ютящихся на грязных берегах и вросших в землю. Там же, вдоль причалов, стояли больше сотни кораблей, пришвартованных к столбам, а наполовину вытащенные на берег суда кишели людьми как дохлая рыба муравьями.

Там были склады, телеги, лошади, и люди, которые, казалось, все одновременно орали, чтобы перекричать грохот кузнечных молотов, скрипы телег и голоса рыбацких жён, напоминающие крики ссорящихся чаек.

Над всем этим возвышалась высокая деревянная колокольня христианской церкви — гордость Хаммабурга. А в ней, как слышал Воронья Кость, сидит главный христианский священник, зовущийся епископом, почти такой же важный, как и сам Папа, предводитель всех христианских священников.

Напустив на себя высокомерный вид путешественника, прибывшего издалека, Воронья Кость, которому едва исполнилось семнадцать, равнодушно отнёсся к Хаммабургу, в отличие от своих удивлённых спутников. Ведь Олаф побывал в Великом городе, называемом Константинополем, который местные жители называли Миклагард, и говорили о нем с придыханием, как о месте, окутанном легендами. Однако, Воронья Кость был там, прогуливался по украшенным цветами террасам в безветренную послеполуденную жару и освежался холодной водой из фонтанов, даром Эгира, владыки вод.

Он расхаживал вокруг Святой Софии, огромного храма, застывшей в камне поэзии, как сказал бы скальд. По сравнению с Софией, кафедральный собор Хаммабурга казался жалким деревянным лодочным сараем. Мостовые вокруг Святой Софии выложены округлым серыми камнем, с вкраплениями разноцветной гальки, а голуби там настолько ленивы, что просто расходятся вразвалочку из-под ног, вспоминал Воронья Кость.

Здесь, в Хаммабурге, священники, облаченные в коричневые балахоны, без устали звонили в колокола и монотонно распевали, в этом месте горячо проповедовали холодного Белого Христа, настолько рьяно, что даны, сильно недовольные епископом Ансгаром, которого называли Апостолом Севера, поднялись вверх по реке и сожгли город. Это случилось лет сто назад, следов пожара и разрушений уже не было заметно, и, как слышал Воронья Кость, священники из Хаммабурга продолжали вылазки на север, неумолимо продвигаясь всё дальше, словно валуны, катящиеся со склона.

Воронья Кость не впечатлялся яростным пылом здешних бритоголовых монахов, поскольку знал, что Миклагард или Пуп Земли — самое подходящее место, чтобы почувствовать настоящую силу Белого Христа. Греческие священники с бородами лопатой встречались в Великом городе на каждом углу, — они взбирались на стены, даже на вершины колонн, и разглагольствовали оттуда о вере и спорили друг с другом; иногда Олафу казалось, что каждый в Миклагарде — священник. Некоторые храмы огромны и увенчаны позолоченными куполами, а другие — скромные постройки с выбеленными стенами, с простым деревянным крестом над грубой крышей.

В Миклагарде невозможно было купить хлеба, не услышав болтовни пекаря о сущности бога. И даже шлюхи, задирая юбки, могли обсуждать, сколько валькирий Христа могли одновременно находиться в одном месте. В Великом городе Воронья Кость познал продажных женщин.

В Хаммабурге шлюхи думали только о деньгах. Здешний воздух, был густым от морского тумана, как мокрый шелк, и здешние христиане стояли на коленях и обливались потом, они стонали с пугающей умиротворенностью, считая, что земля вот-вот разверзнется, а некоторые монахи из Энглиска утверждали, что огнедышащий дракон пролетел над их землями, и они были уверены, что это знамение, и миру скоро придет конец; так предсказывал какой-то древний провидец, и случится это через тысячу лет после рождения их Замученного бога. И очень скоро этот срок придет.

Люди Вороньей Кости смеялись над этими христианами, большинство его воинов — славяне и русы, они охотно ели конину, что делало их язычниками и варварами в глазах последователей Христа. Северяне знали, что если это Рёккр [6], или Сумерки богов, то все звонящие христианские колокола и песнопения не смогут остановить гибель мира, ведь даже боги не властны над концом света, им суждено погибнуть, как и всем остальным.

Харек, по прозвищу Гьялланди добавил, что никакие их жалкие слова не остановят Локи, сотрясающего землю, который корчится от боли и кричит жене, умоляя поторопиться и поскорее подставить чашу, чтобы яд Мирового Змея не капал ему на лицо. Харек повторял это так часто и громко, подражая знаменитому скальду по прозвищу Громкоголосый, что побратимы обреченно вздыхали, как только он раскрывал рот.

Хотя северяне понимали истинную природу вещей, но от того, что Локи вытворял с земной твердью, у них волосы вставали дыбом. Возможно, для всех всё же близился конец света.

Олафу казалось, что самонадеянность здешних последователей Христа просто невероятна. Они всерьез верили, что рождение сына их бога возвестило последнее тысячелетие мира, и вот скоро всему придет конец. По их расчетам, оставалось около двадцати лет, так что дети добрых христиан, рождённые сейчас, будут молодыми людьми, когда их родители восстанут из могил в преддверии страшного суда.

Воронья Кость часто задумывался об этом, потому что хорошо знал, насколько капризны боги; всю жизнь он словно шагал по лезвию ножа, когда лёгкий взмах птичьего крыла мог либо привести его к гибели, либо вознести на высокий трон, который он считал своим по праву. С тех пор, как князь Владимир Киевский отвернулся от него, перспектива погибнуть казалась ему более вероятной.

— Тебе не следовало убивать его брата, — прорычал Финн Лошадиная Голова, когда Воронья Кость поделился этим мрачным наблюдением при встрече с Финном и Ормом.