Hospital for Souls (СИ) - "Анна Элис". Страница 22

— Скажи что-нибудь, — просит Чонгук, проводя большим пальцем по линии его подбородка.

Юнги сказать нечего.

«Я тебя недостоин»?

«Я – худшее, что есть в твоей жизни»?

«Я тяну тебя вниз»?

Нет. Чонгук найдёт, чем возразить, а для Юнги это сейчас совсем неприемлемо.

Он делает шаг назад, уворачиваясь от рук Чонгука, вновь улыбается ему, притворившись, что всё понял, и сразу направляется на выход, откуда планирует сорваться на бег и бежать очень быстро и долго. До полного изнеможения. Пока тело не рухнет на землю.

Ведь если у Чонгука есть хотя бы мизерный шанс стать счастливым, кто Юнги вообще такой, чтобы мешать ему в этом?

========== Part 14 ==========

Юнги не замечает, как пробегает девять километров от университета до дома. Он несётся, расталкивая идущих навстречу людей, и пытается думать о чём угодно, только не о чонгуковом «Прости». В кармане вибрирует телефон – Намджун названивает без остановки, – но Юнги не хочет слышать нотации и нескончаемые вопросы о том, где его носит, почему он не дождался окончания пар и какого чёрта так долго не брал трубку. Он хочет тишины и одиночества.

Ким Сокджин – сын небогатых, но уважаемых обществом людей, любимчик преподавателей, да и вообще очень адекватный и сдержанный парень. Юнги не помнит, чтобы тот когда-нибудь улыбался или вёл себя шумно и вызывающе. Напротив, он всегда выглядит серьёзным, сосредоточенным. Воспитанным. Сокджин, как и Чонгук, немногословен и тоже помогает без лишних вопросов, не требуя ничего взамен. Да, он не такой красивый, скорее, заурядный, самый что ни на есть обычный, но Чонгуку вряд ли есть какое-то дело до этого: он не раз повторял, что ему совершенно плевать на внешность.

Юнги летит на неприсущей для себя скорости, крепко сжимая в кулаках длинные рукава свитшота, и размышляет над тем, что из Чонгука и Сокджина вышла бы замечательная пара. И от этих мыслей хочется ударить себя посильнее, потому что, чёрт возьми, Мин Юнги, как ты можешь представлять Чонгука с кем-то другим? Да, он – не вещь, чтобы называть его своим и присваивать себе. Да, он – самое дорогое и ценное, и да, желать для него лучшего – это нормально. Но как же раздирает от дум о Чонгуке, улыбающемся Сокджину. Об их разговорах и смехе, их тёплых объятиях тихими тёмными вечерами. Их поцелуях. Юнги тошнит от своего бессилия и ущербности, от отсутствия смелости в тех ситуациях, где она действительно нужна – не тогда, когда бессмысленно сопротивляться и махать кулаками, а тогда, когда надо признаться Чонгуку в том, что нет никакого желания отпускать его на бал с Сокджином. Или когда надо попросту предложить ему сбежать. Куда угодно, главное вместе. Чонгук согласился бы, Юнги уверен. Надо было лишь подтолкнуть его к этому. Но теперь уже поздно мечтать о подобном, они потеряли шанс. Один – из-за своей тупости, другой – из-за гордости. За что, как говорится, боролись.

Ввалившись в собственный двор, Юнги резко тормозит, заметив знакомую машину, а рядом с ней владельца в не очень хорошем расположении духа. Намджун продолжает держать трубку около уха, не отрывая взгляд от одного-единственного окна, и нервно постукивает носком кроссовка по асфальту. Юнги подмечает, что Намджун выглядит слишком прилично для такого облезлого двора и совсем не вписывается в обстановку этого района: его глаза скрывают чёрные Рей Бены, а волосы уложены несколько небрежно, и если бы не широкие плечи, скрытые светло-голубой рубашкой, которая заправлена в белые брюки, и не длинные крепкие ноги, мышцы которых видно даже сквозь ткань, то Намджун, возможно, выглядел бы, как обычный студент, и не привлекал к себе столько внимания от жильцов дома. Но ему, по всей видимости, и так на это всё равно: он заинтересован только окном, в котором не горит свет, и трубкой, в которой слышно лишь гудки. Поэтому Юнги решает не тянуть со своим появлением.

— Что ты здесь делаешь? — запыхавшись, спрашивает он.

Намджун тут же поворачивается к нему и злобно сжимает зубы, показывая, что недоволен услышанным, но Юнги почему-то внезапно становится безразлично и на его настрой, и на то, что может произойти дальше. Худшее, что с ним могло сегодня случиться, уже случилось.

— У меня к тебе тот же вопрос, — негодует Намджун, раскидывая руки в стороны. — У нас важный зачёт через два часа.

— Ох, как мило, — усмехается Юнги и сморщивает лоб, пытаясь хоть немного отдышаться. — У меня такой заботливый бойфренд…

— Да что не так с тобой? — закипает Намджун, подходя ближе.

— А с тобой? — обессиленно отвечает Юнги.

Намджун вмиг мрачнеет, уловив в его голосе и слабость, и боль, и непритворное страдание, и Юнги хочется рассмеяться в голос от абсурдности ситуации: Намджун выглядит так, будто искренне переживает за его состояние.

— Ты что, бежал сюда? — осторожно интересуется он.

— Да, — говорит Юнги, не моргая.

— Что-то случилось?

— Да.

Намджун смотрит ему в глаза какое-то время, а потом делает ещё один шаг вперёд и становится совсем вплотную.

— В чём дело?

В том, что он выбрал другого. В том, что даже не стал требовать объяснений, в том, что сам всё решил. Юнги понял логику поступков Чонгука, только когда бежал, сломя голову и освобождая мысли от ненужного: тот попросту принял случившееся. Поставил себя на место Юнги, увидел со своей стороны, что произошедшее было неизбежностью, и сделал вывод, что должен теперь отпустить его. Даже когда дело касается их, Чонгук сдаётся, не попытавшись бороться. Почему Намджун, этот грёбанный психопат, готов пойти на всё, лишь бы оказаться с Юнги рядом, а Чонгук, который прекрасно знает о его чувствах и, что самое главное, чувствует то же самое, не может даже попробовать отстоять то, что ему важно?

— Намджун, — Юнги произносит это тихо, умоляюще. — Поцелуй меня, — Намджун стоит как вкопанный, думая, что ему послышалось. — Пожалуйста.

Больше нет никаких сил.

Юнги не может поцеловать Чонгука, но может отключиться на время, пока ощущает на своих губах намджуновы, нафантазировать близость с Чонгуком и почувствовать себя нужным ему. И он ни о чём не хочет думать, когда шагает осмелевшим вперёд, не дождавшись от растерянного Намджуна никаких действий, вцепляется в ткань его рубашки на груди и зажимает его губы своими крепко, даже немного больно.

Юнги настолько «совсем свихнулся», конец цитаты от Чонгука, что, прикрывая глаза, отчётливо представляет себя в другом месте – в том самом, где часом ранее танцевал с ним. Где Чонгук держал его за талию, сжимал его ладонь, молча смотрел в глаза. Именно туда перенёсся Юнги всеми своими мыслями и именно там сейчас находится. У Намджуна Чонгука сильные руки и отчаянная хватка; он даже слегка приподнимает его, чтобы им обоим было удобнее. Юнги рвёт к чёрту крышу, потому что где-то там, в голове, всё же есть маленькое понимание того, что всё, что он выдумал, – лишь иллюзия, а всё, что он сейчас делает, – лишь обманывает себя. Но он не имеет никакого желания прекращать. Потому что целовать Чонгука так фантастически, так нереально. Потому что Чонгук немного грубоват, но всё равно аккуратен, и он никуда не торопится, не давит – делает всё бережно и неэгоистично. Юнги ощущает, как расслабляется в его руках, как все проблемы исчезают, оставляя только их вдвоём в туалете на пятом этаже. И он готов взвыть, когда чувствует на своём подбородке руку, приподнимающую его голову чуть вверх, а потом осторожное, нежное движение большим пальцем по линии челюсти. Чонгук ведь уже делал так буквально недавно. Юнги не смог тогда ответить ему, но теперь он готов и делает это через поцелуй, вкладывая в него всё, что так долго таилось внутри и что так страшно было выпустить наружу.

Юнги хочет, чтобы Чонгук никогда не размыкал губы и не отпускал его, ведь невозможно представить, что тогда случится. Шкала короткая и простая – от нервного срыва до моральной смерти, – но, видит Бог, Юнги плевать на последствия. Ему бы справиться с тем, что сейчас происходит. С тем, что Чонгук шумно тянет воздух через нос, давая понять, что тоже задыхается, с тем, что сжимает в своих объятиях всё крепче. Юнги хочет отстраниться, приподнять голову, чтобы посмотреть ему в глаза, и улыбнуться. Показать, что теперь счастлив. Но что-то подсказывает, что делать это не нужно, – какой-то странный инстинкт, которому Юнги просто не может не верить. Поэтому он вновь ныряет в собственные же чувства, а потом тонет, тонет, тонет. И что самое главное – не хочет, чтобы кто-то его спасал.