Ома Дзидай (СИ) - Коробов Андрей. Страница 20

– Разумеется, мы ведь не соприкасались напрямую. Так какую нишу ты там занял?

– Долгое время болтался без дела. Хотелось прочувствовать город. Зазывал посетителей в лавки. Работал в домах развлечений. Мне этого хватало. Мысли о свержении Коногава осели. Я искал себя в Большом Мире.

Его рот скривился в усмешке.

– Живой достопримечательностью я не стал. Но люди чувствовали себя неудобно, если я попадался на глаза. Особенно лет через двадцать-тридцать, когда их тела дрябли, а я оставался вечно молодым. Время там течёт быстрее, но меня это не касалось.

– Долго ты так жил?

– Не сказал бы. Всего три столетия. Было весело, но слишком долог наш путь на земле. Моё окружение вымирало целыми поколениями. А я оставался юн и свеж. И всё больше скучал, ведь обстановка почти не менялась. От уныния спасла война в Пиретрее. Так и начинается целая цепочка событий, изменивших мою жизнь…

– Поверить не могу… Ты воевал за идзинов?

– Что такого? Не понимаю твоего удивления. Быть наёмником – лучшее, на что я рассчитывал, как чужак. Судьба преступника – гнилой удел. Уж лучше так.

– Понимаю.

– Убийство для меня – целое искусство. Стихотворец без рук и языка сам прыгнет на меч. Харакири[7] ему милее в таком случае. А ставить под вопрос будущее я никогда не боялся. Не из-за чего было дорожить им.

Выглянуло йонгханьское солнце, наполнив залу светом.

– Тогда поговаривали, что Пиретрейское царство, единство кэрадорской и корсанской кровей, – это государство, над которым никогда не заходит солнце. Но я очутился на полуострове, когда оно начало распадаться по кускам.

– Почему?

– Торутийцы восстали, и все затрещало по швам. Во всех уголках земного шара мятежники нападали на опорные точки бывших хозяев, чем посеяли между ними раздор. Так длилось пятьсот лет. Царство раскололось в области сердца: кэрадорцев многое не устраивало. От него разрыв пошёл по телу государства.

– Уму непостижимо…

– Большой Мир во сто крат превосходит наши острова. В кармане у Пиретреи была половина света. Из войны я подчерпнул для себя много нового. Вспомнились былые мечты. Необузданная тяга к свободе. Её дух проникновенен…

– В смысле?

Сказания о Сэнгоку Дзидай шли сказанному вразрез.

– Из осколков царства рождаются новые страны с прорывными законами. Дорогой ценой, но необходимой! Новые тропы развития стоят всякой смерти, всякого пожара, всех зверств, что безумцы творят во время смуты. Я бы сказал, это естественно и необходимо. Люди выпускают пар и со спокойной душой встречают прекраснейший рассвет.

– Дикость какая! И ты бы позволил подобному случиться на родной земле?

– Нет. Но вспомни времена, которые застал ребенком. Сплошь и рядом такое было, если не хуже. Негласно. Я лишь говорю, к этому надо относиться, как к должному. С волками в овечьих шкурах можно и позже разобраться.

– Ладно-ладно, я понял.

– Тебя никто за язык не тянул, – строго напомнил сын. – Это не последнее восстание, в котором я участвовал. В грызню идзинских правителей я никогда не лез. Тем не менее, свою славу сыскал повсеместно. Из этого вытекало не только признание, но и преследования. Дальнейшие перевороты развивали мой собственный замысел. Как они строились и проводились. Основа мнений. Всё это наталкивало на занимательные мысли. Скоро мы применим их в Мэйнане…

– Сколько их было в общем счёте, переворотов?

– Давай посчитаем. Пиретрейская и Торутийская – на стороне Корсана. Добровольцем в Южном Гвириане[8] спустя шестьсот лет – за ивентарцев. Выучил энедийский. Все эти войны были проиграны – не те знамена выбирал. Но науку уяснил!

Рю не сдержался и рассмеялся, что было мочи. Я почти подпрыгнул от испуга. Его лицо скрыл мрак сумасшествия.

– Да уж… Вот. Из восстаний в Кельвинтии можно ещё выделить аштийское – я прошёл его от и до. На него и стараюсь равняться, с некоторыми поправками. Там я узнал вторую простую истину: рыба гниёт с головы. Соответственно, нужно отсечь её. Понимаешь, о чем я?

– Коногава Дзунпей.

– Нет, все Коногава. Но к ним ещё вернемся. После свержения царька в А́штии к власти пришёл человек великих взглядов – Фердинанд Бартрам[9]. Только представь, с самых низов – до правителя страны. Никого не напоминает? За ним я готов был последовать даже в холодные просторы Савлии[10]. И последовал. Мне выпала честь стать одним из его приближённых.

– Ты служил чужому государю?..

Я чуть не подавился лапшой – настолько был поражён.

– Лучше дослушай прежде, чем давиться!

– Прости, сынок, прости... – краснел и кашлял я.

– Его впечатлил мой опыт. Бартрам обещал помочь, если я дойду с ним до Андеи и Минолии. Если мы вернём А́нтику. Я согласился. Вместе мы завоевали большую часть Кельвинтии, побывали в пустынях Мусхи́на[11], в Новой Кира́не[12]. Но Са́влия – холодная и обширная – не пустила нас дальше. Когда войска пали, я покинул его. Подавленный и взбешённый, останавливать меня он не стал. Больше никто никому ничего не был должен.

– Ты бы вторгся в Мэйнан со знамёнами этого идзина?

– Мог бы. Только Фердинанд Ба́ртрам хотел всё и сразу. А возможностей и терпения не имел. Он старел, а самоуверенность росла. По меркам идзинов я мог ждать хоть целую вечность. Вообще, каждый Бартрам обречён на подобный исход, если не хуже.

– Он так и не завоевал мир, как я понимаю.

– Нет. Пытался ещё, но тщетно. Его свергли и прозвали зверем, принесшим народу лишь горе. Отчасти так. Люди быстро забывают тех, кого когда-то боготворили. И с такой же увлечённостью вывешивают их головы на всеобщее обозрение.

– Куда тебя занесла дорога потом?

– Я занялся тем, что умею лучше всего, – воевал. Крах Бартрама послужил цепной молнией, кинувшей в пасть пламени немало стран. Выбор остановился на Та́ру[13]. Позже я узнаю, что неспроста.

Хитрая улыбка озарила его лицо.

– Что ещё за Тару?

– Страна в Северном Гвириане, Большой Земле по левую сторону от нас. Некогда принадлежала злосчастной Пиретрее. Восстание там вспыхивали повсюду. Любопытный край. Особенно, если учесть нашу связь с ним.

Рю подмигнул мне:

– Не всё сразу.

– Ладно.

– Стольких людей убил за эти две тысячи лет – не счесть…

– А если примерно?..

– Наверное, в половину меньше, чем дней прожил, – бесстрастно заявил сын. – Всячески. Зачастую супротив понятий воинской чести. Но там наши правила не действуют, не забывай. Не было такого поколения, где я бы ни оставил кровавый след.

– Могу себе представить.

Если действительно никто из самураев не убил за жизнь столько же или больше, я не знал, гордиться Рю или трепетать.

– Я выбрал повстанцев. Тару отстояла свободу. Мне захотелось отдохнуть и обдумать всё. А ещё – найти способ вернуться. Тоска по родине участилась. Так или иначе, я решил остаться в тех краях ненадолго.

– Время протекло мирно?

Мой приём пищи закончился только сейчас.

– Меня почитали и смотрели, как на равного себе. Как на гражданина, поспособствовавшего рождению страны. Тем более, идзины в Тару проживают самые разные. А некоторые лишь отдаленно напоминают людей.

– Кто же они, если не люди?

– Наполовину такие. У них чётко прослеживается звериное начало – то или иное.

Рю смахнул пот со лба.

– Я не просил ничего, но получил всё, что нужно оседлому одиночке: землю, крышу над головой, урожайные поля, скот и средства для существования. Раньше я был почти бродягой и позабыл, каково это – иметь дом. Будто в тюрьму отправили.

Сын осушил чашку до дна.

– Тару сделала меня тем, кто я есть сейчас. Но дело немного в другом…

Золотые глаза блеснули в свете солнца.

– В чём же?

– В научном походе Рубе́на Касе́реса…

[1] Лаомянь – китайское блюдо. Лапша, обжаренная с мясом и овощами.

[2] Прообраз Кэрадора – Португалия.

[3] Прообраз Дуконы – Макао (Китай).