Сестры озерных вод - Вингет Олли. Страница 23

— Пей, покуда есть сил во мне, в чаще леса, в его земле. Пей, тебя защищаю я. Кровь моя станет кровь твоя.

Голос становился все неразборчивее, все слабее. Аксинья тяжело оседала на пол, вытягивая руку, чтобы не оторвать ее от губ Демьяна. Олег было рванулся к ним, но Аксинья отмахнулась, продолжая бормотать:

— Лес мой Батюшка, помоги. Против смерти да по крови след тяну от себя к нему. Я смогу. Я смогу… Смогу…

Леся чувствовала, как уходит жизнь из ее властного тела, как мертвеет в ней каждая клетка, как с кровью вытекает сила, как меняется тропа, по которой она должна была пройти, но теперь не пройдет. Откуда эти знания появились в Лесиной голове, она не знала, да и не хотела знать. Происходящее не вязалось с ее шатким представлением о сумасшедшей семейке, живущей в лесу Это солнце, ушедшее так быстро, этот ветер, примчавшийся в дом по первому зову, этот безжизненный мужчина на столе, Аксинья, поющая сына собственной кровью. И ужас, сковавший все кругом. Это сложно было назвать массовым помешательством. Скорее, совсем иным миром, существующим по своим правилам.

— Она же умрет сейчас, — только и смогла выговорить Леся, когда Аксинья со стуком упала на пол, оторвав истерзанную руку от губ сына.

А Демьян вдруг зашелся захлебывающимся кашлем, изо рта его хлынула темная кровь, а следом — болотная жижа. Ее Леся сразу узнала по резкому землистому запаху, который остро чуяла через ткань, скрывающую ее собственную рану.

К Демьяну, захлебывающемуся гнилью, поспешила Стешка, перевернула на бок, попыталась оттереть грязный рот, но Демьян безвольно откинулся на стол, только подтеки жижи заструились вниз, пачкая длинные волосы.

— Отойди от него, — глухо приказала Аксинья, приподнимаясь на локте. — Он обращается…

— В кого? — не веря, что осмелилась, спросила Леся.

— В болотника, — помолчав, ответил за тетку Олег, и его голос предательски дрогнул. — Был лес, был и лесовой — его Хозяин. А стало болото…

С губ Демьяна сорвался хриплый стон, грудь слабо поднялась и опустилась. И только гнилая топь жадно клокотала внутри нового своего Хозяина.

Он был совершенно некрасив. Леся рассматривала резкие, даже грубые черты его лица, и ей казалось, что они вырезаны из камня небрежной рукой новичка. Крупный нос с широкими ноздрями, грубые брови, жесткие волосы на щеках, разрастающиеся в спутанную бороду. Если бы не мертвенная бледность и не заострившиеся черты, Леся признала бы в Демьяне зверя. Того, кем он являлся. Или мог явиться, сложись его путь иначе. Но мертвый волк слишком похож на пса. Так и Демьян на пороге смерти первый раз в жизни стал походить на человека.

А Леся все смотрела на него, внутренне ежась от неприязни. Лежащий на столе не вызывал в ней ни жалости, ни сочувствия. Хотя он был на самом краю. Это Леся чувствовала отчетливо, не задавая себе вопроса, откуда.

Может, по тому, как испуганно всхлипывала Стешка. Тянулась к брату, но не могла решиться и дотронуться до его влажного лба. А может, по оцепеневшему Олегу, который стоял у двери, по его побелевшим пальцам. Или по тому, как прижимался к Лесиному боку рыжеволосый мальчишка, доверчиво утирающий слезы о ее рубаху.

И уж точно по звеневшей в комнате ярости Аксиньи. Та кружила у стола, шептала себе под нос, вскидывая руки, складывала пальцы в горсть, рассыпала кругом пепел, пела что-то бессвязное. Но ничего не происходило. Внутри Демьяна булькало и клокотало, изо рта тянулась ниточка маслянистой, густой жижи.

— Обращается… Обращается… — проговорила Аксинья, словно наконец убедилась в том, что и так было очевидно, и медленно опустилась на пол.

— Матушка… — дрожащим голосом начала Стешка, но не посмела продолжить.

Аксинья подняла на нее глаза — черные от горя, бездонные от ярости.

— Я тебе не мать, поняла? — прорычала она. — Да пропадом вы хоть пропадите! Ты, и братец твой, и мать твоя дура, и выродок этот проклятый! — Она выбросила вперед ладонь, указывая длинным сухим пальцем на рыжего мальчонку, спрятавшегося за спиной Леси.

Повисло молчание, длинное, как осенний вечер.

— Помолчала бы ты, сестрица. Горе тебе глаза залило. Вот и несешь всякое.

Слабый голос Глаши раздался из сеней. Она поскрипела там половицами, вошла в комнату, сощурилась слеповато.

— Ах ты ж дитятко, — только и выдохнула, заковыляла к столу. — Ах ты ж малое…

Потянулась морщинистой рукой к длинным волосам Демьяна, но окрик Аксиньи ее остановил.

— Не смей! — завопила она, пытаясь вскочить. — Не трогай моего сына!

— Общий он сын, — тихим, усталым голосом ответила Глаша. — Все они у нас общие… Муж был один, дом один, жизнь одна… и дети общие.

Казалось, что время остановилось. Казалось, из щелей между бревнами стен уходит воздух и скоро в комнате останется лишь вакуум. Безвременное, безвоздушное пространство, полное боли двух несчастных женщин. Леся чувствовала, как прилипает к небу язык. И хотела бы если, то все равно не смогла бы вмешаться. Остальные так и вовсе перестали дышать, не в силах отвести глаза, заткнуть уши, чтобы не видеть, не слышать, как рушится их мир. Спятивший, но привычный. Как ломается он в безжалостных руках Аксиньи.

— Ничего у нас не было общего, дура ты старая, — зло процедила она. — Это старик думал, что будем мы тут жить-поживать в мире да покое. Верные жены его. Думал да обтерся, не было ничего! Ни мира, ни покоя. Один только бес под все его ребра.

— Не надо, Ксюша… — Старуха покачнулась, оперлась рукой на стол, прядь волос Демьяна скользнула по ее пальцам.

— Не тронь! — завопила Аксинья, вскакивая наконец. — Мой он. Мой сын!

— Что-то поздно ты о нем вспомнила! — глухо отрезала Глаша. — Как сечь его ни за что, как в лес к волкам ссылать…

— Он должен был понять, что Хозяин здесь!

— Не был он Хозяином. И сама ты это знаешь, — сказала, будто черту провела. — Сестрица моя, сестрица… Не был Демушка тем самым сыном, не принял его лес, и Батюшка ему ничего не передал…

— Молчи! — Аксинья вмиг оказалась рядом с сестрой и вцепилась ей в ворот. — Молчи, сука палевая, убью, молчи!

— Нет, я скажу… Он умрет сейчас, и молчать тогда придется. А пока скажу, — прохрипела Глаша. — Ты его выгнала. Из-за тебя он ушел… Может, и сладилось бы что с Батюшкой у них… а ты не дала. Отпустила сына из рода. А теперь мучаешься. Вот твоя вина, сестрица. И в болоте твоя вина. — Рука Аксиньи все сильнее сжимала ткань, лишая Глашу воздуха. — Хотела быть Матушкой, хотела быть главной… и всех нас погубила… — Губы ее посинели, лицо налилось кровью.

— Пусти! — закричала Стешка, скидывая оцепенение, как мокрую, тяжелую от воды ткань. — Мамочка, мамочка!

Откуда в ее хрупкой, совсем еще детской фигурке нашлось столько силы, чтобы оттолкнуть разъяренную Аксинью? Что за дух вселился в нее, сменяя кротость решительностью? И почему сама Леся осталась стоять в стороне, с постыдным интересом наблюдая за этой сценой? Но ответы искать было некогда. Время, замершее было, сорвалось с пружины и скачками понеслось вперед.

Олег ринулся вслед за сестрой, чтобы подхватить Глашу, почти задушенную, совсем обессиленную, с багровым рубцом от ворота на дряблой шее. За одно мгновение все изменилось, и Олеся просто не сумела за этим уследить.

Ее накрыло волной мутного киселя. Руки стали тяжелыми, веки так и норовили опуститься. Как в замедленной съемке, она видела, что Аксинья подошла совсем близко. Лесе показалось, что цепкие пальцы ведьмы сейчас схватят ее. Про мальчишку, тяжело дышащего ей в спину, она успела забыть. Но тут же вспомнила, когда Аксинья потащила его к себе. Бледный, упирающийся, он покрылся ледяным потом страха. Леся запомнила лишь, как на влажной коже Степушки вмиг потемнели веснушки. А из ладошки выпал деревянный кругляшок с вырезанными на нем листиками. Упал и остался лежать, никому не нужный.

Леся попыталась схватить мальчика, потянуть к себе, защитить от старой ведьмы, но вспотевшие пальчики сами выскользнули из рук. Когда их заметила Глаша, Аксинья уже тащила его к двери.