Росхальде - Гессе Герман. Страница 19

Наморщив лоб, он оглядел вокруг себя землю, поковырял носком ботинка в гравие и ударом ноги отшвырнул далеко в мокрую траву серую слизистую улитку. Никто не хотел поговорить с ним, ни птицы, ни бабочки, ничто не хотело ему улыбнуться и развеселить его. Все вокруг молчало, все казалось таким будничным, безотрадным и унылым. С ближайшего куста он сорвал и попробовал маленькую ярко-красную ягоду смородины; она была холодной и кислой на вкус. Хорошо бы лечь и уснуть, подумал он, и спать до тех пор, пока все снова не изменится и не заблещет красотой и весельем. Не имеет смысла вот так бродить, мучиться и ждать чего-то, что так и не хочет приходить. Как славно было бы, если бы, например, началась война и на дороге появилось множество солдат на конях, или если бы где-нибудь загорелся дом, или случилось большое наводнение. Ах, все это можно найти только в книжках с картинками, в жизни таких вещей не встретишь, а может, их и вообще не бывает на свете.

Вздохнув, мальчик поплелся дальше. Его хорошенькое, нежное личико было угасшим и печальным. Когда за высоким забором он услышал голоса Альберта и мамы, ревность и отвращение охватили его с такой силой, что на глазах у него показались слезы. Он повернулся и тихонько, боясь, что его услышат и окликнут, пошел в другую сторону. Ему не хотелось сейчас никому ничего объяснять, не хотелось разговаривать, выслушивать советы и назидания. Ему было плохо, ужасно плохо, никому не было до него дела, и он хотел по крайней мере упиться своим одиночеством и печалью, почувствовать себя по-настоящему несчастным.

Он вспомнил о Боге, которого временами очень ценил, и мысль о нем на мгновение принесла ему далекий отблеск утешения и тепла, но скоро и она исчезла. Очевидно, и Бог не мог ему помочь. А между тем именно сейчас ему нужен был кто-то, на кого можно было бы положиться, от кого можно было бы дождаться доброго слова утешения.

И тут он подумал об отце. Он смутно надеялся, что его, быть может, поймет отец, ведь он тоже чаще всего был молчалив, погружен в себя и невесел. Без сомнения, он стоит сейчас, как всегда, в своей большой, тихой мастерской и пишет свои картины. Вообще-то мешать ему не следует, но он же сам недавно сказал, что Пьер может приходить к нему в любое время. Может быть, он уже забыл об этом, все взрослые очень быстро забывают свои обещания. Но почему бы не попробовать. Ах, Господи, что же делать, когда тебе так скверно, а утешения ждать неоткуда!

Сначала медленно, затем, подгоняемый вспыхнувшей надеждой, все быстрее и быстрее он пошел по тенистой аллее к мастерской. Взявшись за дверную ручку, он замер, прислушиваясь. Да, папа был там, Пьер слышал, как он фыркает и откашливается, слышал, как мелко постукивают деревянные ручки кистей, которые он держал в левой руке.

Он осторожно нажал на ручку, бесшумно открыл дверь и заглянул внутрь. В нос ударил резкий, противный запах скипидара и лака, но широкая сильная фигура отца пробудила в нем надежду. Он вошел и закрыл за собой дверь.

Когда хлопнула щеколда, художник, с которого Пьер не сводил взгляда, передернул широкими плечами и обернулся. Пронзительные глаза смотрели сердито и недоуменно, открытый рот не сулил ничего хорошего.

Пьер не шевелился. Он смотрел отцу в глаза и ждал. Вскоре взгляд художника стал ласковее, лицо смягчилось.

— Смотри-ка, Пьер! Мы не виделись целый день. Тебя прислала мама?

Мальчик покачал головой и дал себя поцеловать.

— Хочешь немного побыть со мной и посмотреть, как я работаю? — ласково спросил отец, снова поворачиваясь к своей картине и примериваясь заостренной маленькой кистью к определенной точке на холсте. Пьер стал смотреть. Он видел, как художник вглядывается в полотно, как напрягаются и сердито застывают его глаза, как нацеливается тонкой кистью его сильная, нервная рука, видел, как он морщит лоб и прикусывает нижнюю губу. При этом мальчик вдыхал терпкий воздух мастерской, который он не любил никогда и который сегодня был ему особенно противен. Глаза его потухли, он застыл у дверей, точно парализованный. Все это было ему знакомо — и этот запах, и эти глаза, и эти гримасы напряженного внимания. Он понял, что ошибся. Глупо было надеяться, что сегодня все будет не так, как всегда. Отец работал, он смешивал свои остро пахнувшие краски и не думал ни о чем другом, кроме своих дурацких картин. Глупо было приходить сюда.

Лицо мальчика поникло от разочарования. Он ведь знал все заранее! Сегодня для него нигде не было прибежища, ни у мамы, ни тем более здесь.

С минуту он рассеянно и печально смотрел, ничего не видя, на большую картину, мерцавшую еще не высохшей краской. Для этого у папы есть время, только не для него. Он снова взялся за ручку двери и нажал на нее, собираясь незаметно уйти.

Но Верагут услышал легкий звук. Он обернулся, пробормотал что-то и подошел ближе.

— Что случилось, Пьер? Не убегай! Разве тебе не хочется побыть немножко с папой?

Пьер снял руку со щеколды и слабо кивнул.

— Ты что-то хотел мне сказать? — ласково спросил художник. — Пойдем сядем, и ты мне расскажешь. Как вчерашняя прогулка?

— О, было очень мило, — учтиво ответил мальчик.

Верагут погладил его по голове.

— Ты плохо себя чувствуешь? Вид у тебя немного заспанный, мой мальчик! Тебе случайно вчера не дали выпить вина? Нет? Ну, и чем же мы сегодня займемся? Будем рисовать?

— Я не хочу, папа. Сегодня так скучно.

— Вот как? Ты наверняка плохо спал сегодня? Хочешь, займемся немного гимнастикой?

Пьер покачал головой.

— Не хочу. Я просто хочу побыть с тобой, понимаешь? Но здесь такой ужасный запах.

Верагут снова погладил его по голове и засмеялся.

— Да, просто беда, когда сын художника не переносит запаха красок. Значит, ты так и не станешь художником!

— Нет, да я и не хочу.

— Кем же ты хочешь стать?

— Никем. Мне бы лучше всего стать птицей или чем-нибудь в этом роде.

— Недурная мысль, но скажи мне, сокровище мое, чего же ты хочешь? Видишь ли, мне нужно еще поработать над этой большой картиной. Если хочешь, можешь остаться здесь и немножко поиграть. Или будешь рассматривать картинки в книжке?

Нет, это было не то, чего ему хотелось. Чтобы отделаться от отца, он сказал, что пойдет кормить голубей, и от него не ускользнуло, что отец вздохнул с облегчением и был рад его уходу. Поцеловав Пьера, художник выпустил его из мастерской и закрыл за ним дверь. Пьер снова остался один, на душе у него было еще хуже, чем прежде. Не разбирая дороги, он пошел напрямик по газонам, хотя это ему запрещалось, рассеяно и грустно сорвал несколько цветков и равнодушно смотрел, как его светлые желтые ботинки покрываются в мокрой траве пятнами и темнеют. В конце концов, не в силах совладать с отчаянием, он бросился на газон, зарылся головой в траву и разрыдался, чувствуя, как промокают насквозь и прилипают к телу рукава его светло-синей блузы.

Только когда его стал пробирать озноб, он, успокоившись, встал и робко прокрался в дом.

Скоро его хватятся и тогда увидят, что он плакал, заметят его мокрую грязную блузу и влажные ботинки и станут бранить. Он настороженно прошмыгнул мимо кухонной двери: ему не хотелось ни с кем встречаться. Лучше всего было бы уехать куда-нибудь далеко-далеко, где тебя никто не знает и никто о тебе не спросит.

В дверях одной из комнат, в которых изредка останавливались гости, торчал ключ. Он вошел, закрыл за собой дверь, закрыл и распахнутые окна и, не снимая ботинок, устало забрался на незастланную постель. Там он и остался, отдавшись своему горю, то плача, то впадая в дремоту. И когда, много времени спустя, он услышал голос матери, упрямо зарылся еще глубже в постель. Голос матери то приближался, то удалялся и, наконец, затих, а Пьер так и не мог заставить себя откликнуться. Вскоре, весь заплаканный, он уснул.

В полдень, когда Верагут пришел обедать, жена сразу же спросила:

— Ты не привел с собой Пьера?

Его удивил ее слегка взволнованный голос.

— Пьера? Я ничего о нем не знаю. Разве он не был с вами?