Мона Лиза Овердрайв - Гибсон Уильям. Страница 40

– У Джентри.

– Где это?

– На Фабрике.

– А это где?

– На Собачьей Пустоши.

– И как же я там очутился, на этой Пустоши, где бы она ни была?

– Это Малыш Африка тебя привез. Привез с девушкой по имени Черри Понимаешь, я у него в долгу, так он захотел, чтобы я приютил тебя на время, тебя и Черри. Она ухаживает за тобой...

– Ты назвал меня Графом, Слик...

– Черри сказала, что так тебя однажды назвал Малыш...

– Скажи-ка мне, Слик, не выглядел ли Малыш, когда он меня привез, встревоженным?

– Черри думала, что он был до смерти напуган там, в Кливленде.

– Уверен, что был. Кто этот Джентри? Твой друг?

– Фабрика принадлежит ему. Я тоже там живу...

– Этот Джентри, он ковбой, а, Слик? Компьютерный жокей? Я хочу сказать, что, если ты здесь, он должен рубить в технике, так?

Теперь пришла очередь Слика пожать плечами.

– Джентри, ну... он вроде художника. У него полно всяких теорий. Вообще это трудно объяснить. Он присобачил несколько проводов к той штуковине на носилках... ну к той, куда ты подключен. Сначала он попытался вывести изображение на проекционный стол, но там оказалась только эта дурацкая обезьяна, что-то вроде тени, поэтому он уговорил меня...

– Господи... впрочем, не важно. Эта фабрика, о которой ты говорил, она где-то на задворках? Сравнительно малодоступна?

Слик кивнул.

– А Черри, она что-то вроде нанятой медсестры?

– Да. Сказала, у нее диплом медтеха.

– И никто еще не приходил меня искать?

– Нет.

– Это хорошо, Слик. Потому что если кто-то придет, кто-нибудь, кроме этого ублюдочного крысенка, прошу прощения, нашего общего друга Малыша Африки, то у вас, ребята, могут быть серьезные неприятности.

– Да ну?

– Вот тебе и “да ну”. Выслушай меня, идет? Я хочу, чтобы ты запомнил, что я тебе скажу. Если у вас на этой вашей фабрике появится хоть какая-то компания, единственная ваша надежда – это подключить меня к матрице. Понял?

– А как ты стал Графом? Я имею в виду, что это значит?

– Бобби. Меня зовут Бобби. “Граф”, а может быть, правильнее было бы “Счет” – “прерывание на счет ноль”, знаешь? Впрочем, не важно, и то и другое было когда-то моим прозвищем, вот и все. Как ты думаешь, ты запомнил, что я тебе сказал?

Слик снова кивнул.

– Хорошо. – Бобби поставил стакан на деревяшку с чудными бутылками. – Слышишь? – спросил он.

За открытой дверью по гравию прошуршали шины.

– Знаешь, кто это, Слик? Это – Анджела Митчелл.

Слик повернулся. Бобби Граф, или Счет, смотрел в окно на подъездную аллею.

– Энджи Митчелл? Стим-звезда? Она тоже здесь?

– Как сказать, Слик, как сказать... Слик увидел, как мимо прокатил черный автомобиль.

– Эй, – начал было он, – Граф, то есть Бобби, что...

– Спокойно, – сказал Джентри, – просто посиди. Спокойно. Спокойно...

25. НАЗАД НА ВОСТОК

Пока Келли и его ассистенты готовили для предстоящей поездки ее гардероб, Энджи чувствовала, будто сам дом оживает вокруг нее, готовясь к одному из своих коротких периодов запустения.

С того места, где она сидела в гостиной, до нее доносились голоса, чей-то смех. Одну из ассистенток, молоденькую девчушку, одели в синий полиуглеродный экзо, что позволило ей сносить вниз кофры от “Эрме”, будто невесомые блоки пенопласта. Тихонько жужжащий скелет поверх человеческого тела мягко шлепал вниз по ступенькам плоскими динозаврьими лапами. Синий скелет, кожаные гробы.

Тут в дверях появился Порфир.

– Мисси готова?

Парикмахер успел облачиться в длинное свободное пальто из тонкой, как ткань, черной кожи, над каблуками черных лакированных сапог посверкивали шпоры из горного хрусталя.

– Порфир, – улыбнулась Энджи, – ты выглядишь прямо как муфтий. Надо бы нам устроить шоу-выход в Нью-Йорке.

– Камеры там установлены в твою честь, не в мою.

– Да уж, – протянула она, – в честь моего “нового включения”.

– Порфир будет держаться на заднем плане.

– Никогда не думала, что ты станешь беспокоиться о том, что можешь вдруг кого-то затмить.

Он усмехнулся, показывая скульптурные, обтекаемые зубы – фантазия зубного врача-авангардиста на тему, каковы они могли бы быть у разновидности более быстрых, более элегантных существ.

– С нами полетит Даниэлла Старк. – До Энджи донесся звук снижающегося вертолета. – Она будет ждать нас в аэропорту Лос-Анджелеса.

– Мы ее придушим, – ответил он тоном заговорщика, набрасывая на плечи Энджи палантин из голубой лисы, выбранный для этого случая Келли. – Если мы пообещаем намекнуть новостям, что мотив был сексуальный, она, возможно, даже решит нам подыграть...

– Ты ужасен.

– Это Даниэлла – ужас во плоти, мисси.

– Уж кто бы говорил.

– А? – Парикмахер сузил глаза. – Но зато у меня душа младенца.

Вертолет пошел на посадку.

О Даниэлле Старк, сотруднице стим-версий журналов “Вог-Ниппон” и “Вог-Европа”, повсюду ходили слухи, что ей далеко за восемьдесят. Если это верно, подумала Энджи, тайком рассматривая фигуру журналистки, когда они втроем поднимались по трапу в “Лир”, то в том, что касается пластической хирургии и косметологии, Даниэлла Порфиру вполне под стать. На первый взгляд журналистке было чуть больше тридцати, и единственным заметным свидетельством, что она имела-таки дело с хирургами, была пара бледно-голубых “цейсовских” имплантантов. Один юный репортер из французского журнала мод как-то назвал их “модно устаревшими”. Как поговаривали злые языки в “Сенснете”, этот репортер больше нигде и никогда не смог получить работу.

Энджи знала, что при первой же возможности Даниэлла заведет с ней разговор о наркотиках, о “наркотиках знаменитости”, будет смотреть на нее в упор, широко, как школьница, распахнув васильковые глаза, чтобы заснять все на пленку.

Под грозным взором Порфира Даниэлла некоторое время пыталась сдерживаться – пока они не достигли крейсерской скорости где-то над Ютой.

– Я надеялась, – начала журналистка, – что кто-то поднимет этот вопрос до меня...

– Даниэлла, – остановила ее Энджи, – прими мои извинения. Как это невнимательно с моей стороны.

Она дотронулась до обшитой шпоном панели походной кухни “хосака”. Механизм мягко заурчал и начал выдавать крохотные тарелочки с копченой уткой цвета чая, устрицами на тостах под черным перцем, за пирогом с лангустами последовали кунжутные блинчики... Порфир, уловив намек Энджи, извлек бутылку охлажденного “шабли” – любимого вина Даниэллы, насколько помнила Энджи. Кто-то – уж не Свифт ли? – это помнил тоже.

– Наркотики, – сказала Даниэлла четверть часа спустя, доедая утку.

– Не беспокойтесь, – заверил ее Порфир. – Когда вы прибудете в Нью-Йорк, там будет все, что пожелаете.

Даниэлла улыбнулась.

– Вы так забавны. А вам известно, что у меня есть копия вашего свидетельства о рождении? Я знаю ваше настоящее имя. – Все еще улыбаясь, она бросила на него многозначительный взгляд.

– Какая мне разница, – сказал он, наполняя ее бокал.

– Интересное замечание, учитывая врожденные дефекты. – Она пригубила вино.

– Врожденные, приобретенные... В наше время кто только себя не изменяет, не правда ли? И еще как! Кто укладывает вам волосы, дорогая? – Парикмахер подался вперед. – Вас, Даниэлла, спасает лишь то, что на вашем фоне прочие представители вашего вида и на людей-то не похожи.

Даниэлла улыбнулась.

Само интервью прошло довольно гладко. Даниэлла была достаточно опытна, чтобы не переступить в своих маневрах тот болевой порог, за которым могла бы столкнуться с серьезным сопротивлением со стороны жертвы. Но когда она провела кончиком пальца по виску, нажимая на подкожную клавишу, которая выключила ее записывающее оборудование, Энджи напряглась в ожидании настоящей атаки.

– Спасибо, – сказала Даниэлла. – Остаток полета, конечно, не для эфира.