Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения. Страница 28

— В последнее время нечасто удается провести вечер так. Трудновато привыкнуть к новому графику, — лишь на мгновенье позволив себе слабость, признается, не скрывая горечи, сквозящей в голосе.

— Ты был близок с отцом?

— Не сказал бы: он пропадал на работе, я был молод и горяч. Я редко появлялся дома, но всегда знал, что он единственный, кто будет готов все бросить, если мне вдруг понадобится помощь.

— А мать? — удивляюсь, выросшая в совершенно других условиях. Моя семья неделима — стараемся как можно чаще поддерживать связь, и я уже с нетерпением жду отпуска, чтобы как можно скорее оказаться дома. Погрузиться в атмосферу тепла и уюта, до рассвета болтая с мамой о наших успехах.

— Через неделю после папиных похорон, она вышла на сцену. Это о многом говорит… — Игорь наклоняет голову, пряча свободную руку в кармане брюк, и плотнее сжимает челюсть, не в силах скрыть очевидного — на великую Эвелину Громову он смертельно обижен.

— У творческих людей всегда так, они принадлежат сцене, разве нет?

— Возможно, но и для своих близких находят время. По крайней мере, так должно быть, иначе, что ты за мать и жена, если пляшешь на премьере, в то время как могила твоего мужа еще не остыла.

— Может быть, это ее способ справиться с болью утраты? Никогда не думал, что люди по-разному переживают свое горе? Кто-то плачет в тишине, прячась от окружающих, кто-то отдается любимому делу, тем самым спасаясь от тягостных мыслей.

— Не думаю, что ей, вообще, знакомо слово «горе». Ты здесь живешь?

— Да, — сбрасываю с себя печаль, жалея, что, вообще, завела разговор о его отце, и останавливаюсь у подъезда под теплым свечением уличного фонаря, освещающего две крохотные ступеньки до металлической двери. Улыбаюсь, робко потупив взгляд, и забираю из рук своего ухажера благоухающий букет — все такие же молочно-белые, бархатные и тяжелые, перетянутые широкой лентой за стебли.

Жду неизвестно чего, пока Громов горящим взглядом исследует мои заалевшие щеки. Вот он почти невесомо касается пылающей кожи, ведет подушечкой пальца вниз, задерживаясь на губах, и, обхватив меня за шею, обжигает жаром своего дыхание. Этот тягучий, неспешный поцелуй, от которого подкашиваются ноги, заставляет меня врасти в землю, вызывает головокружение и дикое чувство страха, что стоит мне шевельнуться и магия развеется. Разлетится по ветру миллиардами мерцающих пылинок и больше никогда не повторится…

В моей жизни были разные поцелуи — детские, нежные, страстные, горячие и те, от которых хотелось протереть рот ладошкой. И ни один из них не идет ни в какое сравнение с умелой игрой, в которую меня вовлекают уста Громова: закладывает уши, тело полыхает огнем, а в голове лишь одна мысль — пусть это никогда не заканчивается!

Приподнимаюсь на носочки, зарывая пальцы в его прическу, едва не обронив букет, чудом подхваченный моим искусителем, и давлю стон разочарования, когда Гоша отстраняется, с улыбкой заглядывая в мое лицо.

— Я тороплюсь?

— Вовсе нет, — стараюсь не засмеяться, на самом деле, считая, что он слишком медлит. Я в его власти — складываю оружие, сбрасывая броню под ноги, и готова следовать куда угодно, лишь бы чувствовать рядом его плечо.

— Все-таки первое свидание. Не будешь ругать себя наутро?

— Зависит лишь от того, с какими мыслями проснешься ты, — не желая, чтобы он вновь увидел во мне ребенка, намеренно не отвожу взгляда и пячусь назад, отыскивая ключи в небольшой сумочке, перекинутой через плечо. Прикладываю пластмассовую таблетку к замку домофона и открываю дверь, но не тороплюсь проходить внутрь.

— Зайдешь? — решительно оборачиваюсь, опуская ладонь с зажатыми в ней ключами — металлическая связка позвякивает в моих дрожащих пальцах, а глаза горят решимостью. В шестнадцать я сдалась, смирившись с поражением, сейчас же чувствую себя достаточно уверенной, чтобы сделать последний шаг на пути к его завоеванию. Пусть даже на одну ночь, какая разница, если здесь и сейчас я хочу только этого?

Не улыбаюсь, когда он протягивает руку, придерживая металлическую дверь, и прохожу первой, молчаливо шагая по ступенькам. Наверное, к подобному антуражу он не привык: запах сырости бьет в нос, после вечерней прохлады, ощущаясь особенно остро, а облезшая краска на перилах не вызывает желания к ней притрагиваться… На третьем этаже кто-то в очередной раз выкрутил лампочку, а мой сосед, которого я видела лишь однажды, вновь курил на лестничной клетке, отчего к затхлому воздуху теперь примешиваются табачные пары, тяжелым облаком повисая над нашими головами.

Я не зажигаю свет, сбросив на пороге туфли, и не спешу устраивать букет в вазе — нахожусь во власти его горящего взора, замерев посреди комнаты, и уже таю как пластилин, ощущая на талии его уверенные ладони.

Нет места робости. Его руки — мои оковы, в которые я заточила себя добровольно, позволяя подчинять своей власти каждую клеточку моего тела. Его губы — мой яд, которым я хочу упиваться, ведь никогда прежде я не испытывала подобной сладости на кончике языка. Его глаза — мой маяк, без которого мне не постигнуть суши, и я больше не отвожу взора, стремясь к их свету, как к последнему причалу.

Смело касаюсь дрожащими от возбуждения пальцами оголенной мужской груди, поражаясь, насколько идеальна его кожа на ощупь, исследую в поисках изъяна и, отчаявшись отыскать хотя бы малейшую неточность в его скульптурно вылепленном теле, прокладываю дорожку поцелуями, только сейчас осознавая, какой дешевой иллюзией счастья была моя жизнь до Гошиного появления. Я сама избавляюсь от платья, отступая к кровати, и не на секунду не помышляю прикрыться зная, что сейчас обнажена перед ним не только телом, но и душой. Душой, которую он забрал намного раньше, и лишь сейчас позволил ей расправить крылья и воспарить в небеса.

Никогда прежде я не чувствовала себя такой желанной, впервые поверила в собственную красоту, доверяя обостренным чувствам. То, как он смотрит на меня, как нетерпеливо избавляется от брюк и подходит к кровати, аккуратно укладывая меня на нерасплавленную постель, подкупает, не позволяя сопротивляться дурману. В эту самую секунду убедить себя, что и он никогда не испытывал чего-то подобного прежде — такой пустяк! Это то, с чем я справлюсь за единое мгновение.

Не замечаю, как мое белье летит на пол, и разверзнись сейчас земля под моими ногами вряд ли смогу испугаться — неважно, что происходит вокруг, важна лишь моя потребность чувствовать его и с готовностью принимать любую ласку, качаясь на волнах удовольствия.

— Гоша, — шепчу, впиваясь ногтями в крепкие плечи, и выгибаюсь, наслаждаясь настойчивыми движениями его разгоряченной плоти внутри меня.

— Тише, — прикусывает мою губу, топя мой стон в поцелуе, и еще сильнее прижимает к себе.

Я на краю бездны и мой полет в пустоту неизбежен. Знаю, что приземление будет мягким, но продолжаю цепляться за крепкую спину своего нежного убийцы. Лишь его шепот, оглушительный шепот, звучащий лучшей мелодией, на которую только способен человек, сейчас разносится в моей голове, подгоняя к неизбежному финалу. Его постель — лучшее место для смерти, его объятия — лучшее место для возрождения к жизни.

Я мать и жена с четырехлетним стажем, а до сих пор не перестаю краснеть, отчего-то вспомнив сейчас именно этот вечер. И, знаете, к какому выводу я прихожу? Мне нужен был Игорь Громов, чтобы пройдя через тернистый путь, сотканный из разочарований, наконец, повзрослеть. Перестать строить воздушные замки, сровняв с землей многочисленные постройки, коих скопилось едва ли не сотни за годы брака. Вырвать из сердца нет, не любовь, а болезнь, перешедшую в хроническую и, очистить разум от пустых иллюзий. Я слишком долго позволяла мужу паразитировать в моем организме — он расшатал мои нервы, лишил меня сна, ранил в самое сердце, пробив внушительную брешь где-то в районе груди, а это лине повод приступить к излечению?

— Я была счастлива, — не хочу вдаваться в подробности, хотя все что происходило со мной тогда, можно спокойно уместить в одно слово — самообман. Он был заботлив, мил, обаятелен, я была глупа, наивна и безнадежно помешана на этом мужчине. — Считала дни до очередной встречи и тяжело переживала его отъезды — он только начинал свой путь в бизнесе, до смерти отца занимаясь лишь мелкими сделками, и в то время часто уезжал с проверками на свои предприятия.