Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения. Страница 49

Синяя кухня… Никогда не думал, что полюблю эти пестрые шкафы, нелепые статуэтки, расставленные Лизой на полках, и вазы с ромашками, не стоящие разве что на столе в моем кабинете.

— Готов? — улыбается, устраиваясь рядом, но едва я касаюсь обложки, накрывает мою руку своей. — Я была угловатой. И немного прыщавой.

Звучит пугающе, но отступать я не намерен. Листаю, с интересом разглядывая девчонку в хлопковом клетчатом платье, с трудом узнавая в мужчине, держащем ее на руках, своего тестя. Раньше он был стройнее.

— О! — жена вскрикивает, тыча указательным пальцем в пожилую пару, позирующую на скамейке перед зеленым деревянным домом. — Мой дед — самогонщик. Илья Кузьмич.

— И женщина, чей огуречный рассол славился на всю округу, — продолжаю за нее, немного завидуя Лизиным воспоминаниям.

Мне не довелось проводить лето в захудалых деревеньках, воровать яблоки у соседей и тащить из-под носа у бабушки конфеты. Зато в пять я впервые побывал в Диснейленде, мне грех жаловаться, верно?

— А это мы в Анапе. Первый отпуск. Здорово было, — то и дело что-то поясняет, за это время уже наполовину опустошив корзинку с песочными кольцами. Жует, сыпля крошки на стол, и тут же собирает их ладошкой в аккуратную кучку…

— Да ладно, — теперь моя очередь замирать и привлекать ее внимание. — Первый курс? Я помню эту кофту!

— Замолчи! — Лиза закатывает глаза, и тут же прячет фотокарточку подальше, явно смущаясь той первокурсницы, что когда-то нескладно шептала мне о любви. — Мода была такая. Сам-то одевался не лучше!

Лучше, и мы оба знаем об этом. Только разве это так важно? Я носил дорогую одежду, прикрывая ей свой испорченный внутренний мир. Она посещала распродажи, привлекая вовсе не красивой обложкой, а своей чистой и светлой душой… Я бы от много отказался, многое бы поменял, лишь бы хоть на сотую долю соответствовать тому идеалу, что она выстроила в своей голове. Считает меня едва ли не святым, а совсем скоро собственноручно свергнет с этого пьедестала. Как только узнает, с каким поддонком делила постель…

— Танька была потолще, да? Контроль твоей мамы и жесткие условия контракта пошли ей на пользу, — замирает, не давая мне перевернуть страницу, и громко вздохнув, выдает:

— Раньше все было проще. Не припомню, чтобы мы с Петровой могли не разговаривать неделями. А теперь вот, — указывает пальцем себе за спину, — только в телевизоре ее и вижу.

Печенье приторное. Рассыпается во рту, и единственное, чего мне хочется, когда этот ком песочного теста отправляется в мой желудок — как можно скорее запить…

— У вас со Славой тоже проблемы, да? — произносит, участливо постукивая меня по спине, когда я давлюсь холодной жидкостью и протягивает полотенце, намекая, что убирать пролитую воду я буду сам. — Вы поссорились?

— С чего ты взяла?

— Не знаю. Может быть, дело в том, что он уже три недели к нам не заходит? Или его отказ присутствовать на твоем дне рождение толкнул меня на такие мысли?

— А он отказался? — удивляюсь, хоть шестеренки и крутятся в моей голове, легко находя оправдание нежеланию Лисицкого со мной встречаться. Презирает, не иначе.

— Ага, — легкий кивок и вот альбомы закрыты, а женские ладошки уже берут мои пальцы в свои. — Расскажешь, что у вас приключилось? Славка молчит, как партизан. Ссылается на работу, но мне ли не знать, как ответственно он подходит к подобным датам? На нашу годовщину он даже важную встречу перенес.

— Значит, она была не такой важной. Тут не о чем переживать, — вру, хотя внутри все сковывается холодом. Кажется, я теряю куда больше…

ГЛАВА 23

Как бы старательно человек ни охранял свою тайну, всегда найдется тот, кто знает чуть больше остальных. Именно он будет решать, что делать со своим знанием — нести новость в массы, или раз за разом прокручивать в своей голове происходящие, так и не решаясь выставить на всеобщее обозрение чужой секрет.

— Вы знали о том, что Игорь нечестен со своей женой? — один вопрос, а Славины плечи напрягаются. Лицо все такое же непроницаемое, а пальцы уже сжаты в кулаки.

— Да, — другого я и не ждал. Всегда такой правильный и порядочный, он вряд ли стал бы юлить, пытаясь предстать перед зрителем рыцарем на белом коне.

— Так, это вы открыли Лизе глаза на происходящее? — Смирнов не сдается, призывая зрителей к тишине. Чужие измены всегда будоражат — перешептываются, смакуя факты, и лишь под грозным взглядом ведущего, наконец, успокаиваются.

— Нет, — коротко, зато по делу.

— Почему? — хороший вопрос, который я задавал себе не один раз.

Дело вовсе не в нашей с ним дружбе. Плевать он хотел на меня, иначе не соблазнил бы Лизу, не крутил бы с ней роман за моей спиной, ведь не понимать, что рано или поздно я сложу два плюс два, он просто не мог. Все куда банальней — боялся стать тем, кто принесет ей плохую весть, предпочитая, чтобы каждое ее воспоминание о нем было светлым. Так уж повелось — плохое от Громова, все лучшее — от Лисицкого.

— Я узнала сама. Застала их в кабинете Игоря, — вмешивается моя супруга, тут же появляясь в кадре — оператор не дремлет. Знает, как важно успеть переключиться на героя, взявшего слово: зачем-то снимает носки ее туфель, пару секунд дает возможность полюбоваться ее коленками, и вновь уделяет внимание лицу. Берет крупным планом глаза… Они ведь зеркало души, верно? Так вот, сейчас в них пустота…

— Ты не отвечаешь на звонки, — аккуратно прикрываю дверь в Славин кабинет, боясь разбудить задремавшую секретаршу.

Немолодая, тучная дама, разложившая на письменном столе вязальные нитки, так громко сопит, что только смельчак решится войти в приемную в обеденный перерыв. Я совсем не такой. Во мне говорит отчаянье — не один месяц убеждал себя, что рано или поздно друг перебесится, и все-таки сдался, когда его молчание затянулось.

— Много работы, — он даже не смотрит в мою сторону, продолжая стучать пальцами по клавиатуре, выдерживая заданный ритм.

Что-то печатает, задумчиво сводя брови на переносице, и лишь раз отвлекается, чтобы отыскать информацию в кожаной папке.

Слава поменял цвет стен. Всегда считал его кабинет безжизненным, так что одобрительно киваю сам себе, изучая интерьер, находя краску цвета кофе с молоком более уместной.

— Просто скажи все, что думаешь и пойдем дальше. Или не пойдем, — забрасываю ногу на ногу, и укладываю руку на подлокотнике дивана. — Зависит от того, чего ты ждешь от этого бойкота.

— Не припомню, чтобы я устраивал что-то подобное, — и вновь работа привлекает его куда больше, чем друг детства, с которым он не виделся три месяца.

— А что это, если не бойкот? Ты не пришел на мой день рождения, игнорируешь звонки. Ты сменил номер?

— Да что с тобой? — не выдерживаю и поднимаюсь с места, расстегиваю пиджак и ослабляю узел галстука. — Мужик ты или кто? Теперь будешь дуться по углам?

Стук клавиш прекращается. Обрывается резко. Также неожиданно, как пара глаз впивается в мое лицо — с осуждением, с непониманием и… ненавистью? Вот уж не думал, что когда-то мы доживем до подобного.

— Чего ты ждал? — встает, а стул его ударяется о стену, резво отъехав назад. — Это мне нужно тебя спросить: что черт возьми происходит? Какого черта ты вытворяешь? Решил разрушить свою жизнь?

— Ты ведь не за меня беспокоишься, — бросаю ядовито и все эмоции, умело скрываемые мной на протяжении почти двух лет брака, берут надо мной верх.

Делаю шаг вперед, не меньше Славки пылая гневом, и развожу руки в стороны, когда мужские пальцы сгребают в кулак ворот моего пиджака. Притягивает ближе, кажется, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить, и цедит сквозь зубы:

— Да. Я всегда беспокоюсь за нее. Потому что ты, — делает паузу, все так же не отводя глаз, — моих переживаний не стоишь. Не чьих вообще.

— Мило, — выдыхаю, когда мою одежду оставляют в покое, и прячу руки в карманах брюк, даже не думая двигаться с места. В его словах есть доля истины — я пропащий. Избалованный, испорченный золотой мальчик, который так и не стал мужчиной. Ставлю свои желания выше всего, и, пусть и мучаюсь, но не спешу сворачивать с намеченного пути.