На сердце без тебя метель... (СИ) - Струк Марина. Страница 40
— Вы были одна у кромки леса, ma chère fillette. Что вы там делали? Отчего не воротились с верховым за перчаткой?
Лиза уже знала этот взгляд Софьи Петровны. Подмечающий каждое движение лица, каждый взмах ресниц. Потому собрала все силы, чтобы безмятежно улыбнуться при ответе:
— Я устала к тому времени верхом с непривычки. Тело безумно болело, оттого и предпочла подождать верхового там.
— Впредь будьте дальновиднее, ma chère. Опасны такие положения… вам еще несказанная удача была, что граф вас отыскал. А коли б наперед кто иной? Тогда что? И поменьше pas de côté a Dionysos[122]… и прочих остальных. Помните ради кого мы здесь…
О, как могла Лиза забыть?! Когда все кругом напоминало о том, чье имя даже мысленно произносить не хотелось. На ширме висела вернувшаяся после чистки амазонка. Лиза хорошо видела ее в свете луны. И тут же вспоминала мужские пальцы на бархатистой ткани, и силу его рук, и тяжесть тела.
Закрывала глаза, чтобы не видеть платья — в ту же минуту перед мысленным взором вставал Александр. Так близко, как был тогда, — глаза в глаза, завораживая темной глубиной взгляда. Губы пересыхали при воспоминании о том, как едва не касался их мужской рот. И становилось таким тяжелым перьевое одеяло, таким жарким, что приходилось откидывать его в сторону и сердито выбираться из постели, надеясь, что прикосновение ступней к холодному полу отрезвит хмельную голову.
Эти ощущения и неизвестные доныне чувства совсем растревожили душу Лизы. А метель, разыгравшаяся за окном, лишь усугубила ее смятение. Лиза боялась. Боялась до дрожи в коленях этого человека и чувств, что жгли ее изнутри. И ненавидела его за этот страх. За ложь, которой он легко мог сломать ее жизнь. За его равнодушие к ее судьбе, как и ко многому остальному.
— Наблюдающий над душою твоею знает это, и воздаст человеку по делам его, — прошептала Лиза в метель, страшась того, какой грешный смысл вложила в ту минуту в эти слова. Пытаясь ухватиться за них в качестве слабого утешения своим мукам.
Желание быть в одиночестве в укрытии стен своей комнаты не исчезло и утром, когда Лиза поднялась с тяжелой после тревожной ночи головой. А тело почему-то болело, словно не на перине она лежала, а на досках, ворочаясь с боку на бок.
Ах, если б можно было сказаться больной и хотя бы на время отстрочить то, от чего так болела душа, невзирая на все уверения разума! Но вряд ли madam mere, что уже проснулась в соседней комнате, позволит себя обмануть. Она всегда читала ее мысли, будто открытую книгу, от нее было сложно таить секреты. «Хотя и возможно», — напомнила себе Лиза, воскрешая в памяти вчерашний разговор.
Но оказалось, что решение сказаться больной, полностью отвечает желаниям Софьи Петровны, как та заверила девушку, выслушав ее несмелую речь о плохом самочувствии.
— Все верно, — кивнула мадам Вдовина, аккуратно снимая с головы чепец, чтобы не зацепить им папильотки, которыми была щедро усыпана ее голова. — Нынче надо закрыться от него. Настало время шага назад.
— Шага назад? — озадаченно переспросила Лиза.
Софья Петровна похлопала по постели подле себя, а после, когда Лиза присела рядом, пригладила растрепанные за ночь волосы девушки.
— Покорить мужчину — как танец, ma chère. Ты то делаешь шаг вперед к нему, то отступаешь назад, когда он полагает, что ты в его власти. Ничто так не горячит кровь, как преследование. Охота, если можно так сказать. Нынче настало время холодности. Ничто так не разжигает огня, как холод. После даже самый легкий кивок будет для него как награда. Кровь нашего Аида горяча. Он не потерпит отстраненности, когда сам желает обратного. Так что вы правы, meine Mädchen — вам лучше побыть здесь, в покоях, несколько дней. А теперь позвоните Ирине. Мне бы поскорее собраться к завтраку. Негоже пропустить его по нынешнему-то времени!
Перед тем, как покинуть покои, мадам Вдовина вдруг попросила Ирину выйти вон. А затем позвала к себе Лизу и долго и внимательно смотрела на нее.
— Что-то не так, madam mere? — осмелилась нарушить это странное молчание Лиза, от которого ей стало не по себе.
— Что вы скрываете, meine Mädchen? Есть ли что-то, что до сей поры отчего-то мне неведомо? — прищурила глаза Софья Петровна. — Не торопитесь с ответом. Поразмыслите… у нас с вами, ma chère, не должно быть тайн друг от друга. Не должно!
— Мне нечего скрывать от вас, madam mere, — Лиза смиренно отпустила взгляд в пол и сделала вежливый книксен, стараясь всем своим видом выразить покорность. С трудом удержалась, правда, на ногах, когда Софья Петровна произнесла:
— Надеюсь, что ведаю отменно, что творится за душой вашей, и что в голове держите. И что вы понимаете, как следует каждое слово обдумывать прежде, чем сказать его. Дмитриевский прошлым вечером спросил меня о сыне, точнее — о вашем брате. Как это понимать, ma chère?
— И что вы ответили ему? — прошептала Лиза, чувствуя, как холодеет душа.
— Что не желаю говорить о том. Ушла от ответа, — Софья Петровна в волнении стала крутить браслет на запястье. — Но он наверняка спросит у вас, коли не удалось выпытать у меня. Gare, ma chère![123]
После ухода мадам Вдовиной Лиза долго сидела в кресле в окна, сжимая и разжимая подлокотники в попытке выровнять дыхание и успокоиться. Но та странная отрешенность, что помогала ей стойко выносить события последних дней, никак не желала возвращаться. Душу разрывали на части невероятные по силе чувства.
Страх за крушение единственной надежды. Опасение перед будущим, которое ждало ее, если замысел воплотится в жизнь. Странные чувства к человеку, с которым она будет связана на некоторое время помимо своего желания.
Боялась ли она графа как того, кто может причинить ей вред, разрушить ее жизнь? Скорее нет, чем да. Лиза боялась того огня, что горячил ей кровь, едва она вспоминала, как он лежал на ней. И как она хотела тогда, чтобы его губы коснулись ее рта. И руки Александра. Она до сих пор ощущала их силу на своих плечах. И помимо воли в голову закрадывалась предательская мысль о том, что для этого человека нет границ в желаниях и стремлениях. Если посягнул некогда на самое святое, что может только быть у дворянина и офицера Российской империи…
В тот день ничего не случилось. Как и в день после. Ни малейшего знака внимания со стороны хозяина Заозерного, даже не прислал человека передать свои сожаления о нездоровье гостьи. Софья Петровна исправно спускалась ко всем трапезам, несмотря на неудобства, и провела вечер в салоне вместе с несколькими гостями охоты, что задержались в имении. И каждый раз возвращалась раздосадованная и не понимающая, что происходит. Ведь Дмитриевский снова затворился в своих покоях, замкнувшись в столь лелеемом им одиночестве.
— Быть может, это оттого, что mademoiselle Зубова отбыла? — размышляла она вслух перед зеркалом, когда перед сном, по обыкновению, искала на лице новые следы своего возраста. Но тут же качала головой: — Du kriegst die Motten![124] Но тогда отчего?.. Где же промах?
А Лиза не понимала — то ли радоваться происходящему, то ли злиться на Александра за его пренебрежение к ней, за его равнодушие. И за то, что ни малейших мук совести не испытывал оттого, как поступил с ней тогда, на охоте. Пусть она и сама была виной тому.
Третий же день все переменил. Когда в комнату зашел лакей, несущий в руках маленький комок, так и норовящий выскользнуть из его ладоней.
— O großer Gott! Что это? — удивленно воскликнула Софья Петровна, приподнимаясь на канапе.
Второй лакей шагнул из-за спины первого, державшего щенка в руках, и подал ей послание, которое она тут же развернула.
— Его сиятельство шлет вам в дар это существо, ma chère, — она с трудом скрывала удивление и некоторую брезгливость, когда взглянула на Лизу, сидящую у окна с книгой. — Подумать только!
— Madam mere? — вопросительно произнесла та, ожидая, пока Софья Петровна примет решение. Лиза знала, что мать не выносит собак, опасаясь их острых зубов. И что в ней сейчас идет борьба между собственной неприязнью к щенку, пониманием неприличия подарка и возможностью сделать очередной шаг на пути к их цели.