На сердце без тебя метель... (СИ) - Струк Марина. Страница 39
— Столько времени вдвоем! Тем паче в снегу валял, будто девку крепостную, а не барышню честную, — при этих словах мадам Вдовиной внутри Лизы что-то взорвалось и ударило в лицо краской стыда. Пальцы помимо воли сжались в кулаки. — Коли хоть крупица совести есть, должен понимать, к чему ведут подобные оказии… — продолжала, не замечая ее состояния, Софья Петровна.
Лиза только усмехнулась. Загнать Александра в ловушку несколькими минутами наедине? Нет, тут должно быть нечто иное.
— Он редко чувствует вину, — наставлял Лизу нынче в лесу ее кукловод. — Но если в нем пробудить это чувство, то можно выиграть тотчас. Коли будет ему за что грызть себя, то горы свернет — лишь бы сгладить свою провинность… Не сложится по иному чувству, надо играть по другим правилам…
Тут же во рту разлилась горечь, как и в первый раз, когда она услышала эти слова. Чувства, что переполняли Лизу, давили на грудь и мешали дышать. Хотелось распахнуть окно и остудить голову, чтобы кровь больше не стучала так в висках.
Спускаться к ужину, видеть за столом все эти знакомые лица не было никакого желания, как и становиться бледной тенью неиссякаемого очарования прекрасной Лиди. И лишний раз бояться взглянуть на одного из мужчин, чтобы не выдать связь меж ними. И не смотреть в сторону Александра, который нынче непременно явится на ужин — разве мог бы он упустить случай понаблюдать за ней после случившегося? Лиза была готова биться об заклад, что так и будет. А быть предметом внимания этих цепких глаз сейчас, когда Александр едва не пробил тщательно возводимую ею защиту там, на поле… и когда она так зла на него за ту вольность, что он позволил себе. И на себя — за собственную слабость.
Когда мадам Вдовина удалилась из комнат, Лиза наконец-то получила возможность достать письмо из-под перины, куда спрятала то, снимая с помощью Ирины намокшую амазонку. Знакомые неровные строчки с темными отметинами клякс. И даже ошибки в некоторых словах такие привычные глазу…
Ей казалось тогда, что в еле освещенную единственной свечой комнату шагнула угловатая мальчишеская фигурка и произносит своим тонким детским голоском фразы, написанные в письме:
«Ma plus grande amie, ma sœurette, ma chère Lisie![118] Как ваше здравие? Смею надеяться, что все хвори обошли вас стороной в эту зиму. Я же нахожусь в полном здравии, спешу заверить вас, ma sœurette…»
Письмо было коротким — всего одна страница намокшего с одного края листа. Ничего существенного, «les bêtises»[119]. Но для нее эти пустяки, вроде восторга от первого снега в парке или катания с ледяной горы, были сейчас так важны. И так трогали душу, заставляя задуть свечу и долго-долго плакать в темноте зимнего вечера, прижимая к себе лист бумаги. Каким все далеким казалось сейчас! Все эти милые пустяки, бывшие ранее обыденностью, не стоящей внимания, теперь стали самыми дорогими драгоценностями, бережно хранимыми в ларце ее памяти.
Лиза ощущала неимоверную тоску от прочитанных строк, вернувших ее на миг в прошлое, когда она была так счастлива, сама того не понимая. А еще она ощущала ненависть к тем, кто лишил ее всего этого. К светлоглазому мужчине, который сейчас внизу, за ужином, улыбался тому, кого ненавидел всей душой. К Дмитриевскому, который стал первопричиной того, что ее жизнь была разрушена. И к себе самой за то, что так обманулась…
— Наблюдающий над душою твоею знает это, и воздаст человеку по делам его, — прошептали губы фразу, что невольно всплыла в памяти. Лиза попыталась спрятаться от горького смысла мудрости этих слов, уткнувшись лицом в подушку, уже мокрую от слез. И каждый вздох давался с трудом из-за клубка эмоций, заставляющих кровь все сильнее стучать в висках.
Но мрак, что поселился в душе Лизы, забравшись туда вместе с ненавистью и злостью, никуда не делся. Не спрятался в углах вместе с остатками темноты, когда комнаты Вдовиных наполнились светом огня, что принес один из сопровождающих Софью Петровну лакеев. Та терпеливо дождалась, пока слуги уйдут, и только после дала волю своему раздражению.
— Hol's der Teufel![120] — мадам Вдовина стянула перчатку и бросила на пол, ничуть не заботясь о ее сохранности, что было явным признаком крайней степени злости.
«Если бы могла, — подумалось Лизе, внимательно наблюдавшей за ней, — верно, еще и потопталась бы на тонком шелке»
Но надо отдать должное Софье Петровне — едва заметив Лизу, женщина тут же придала лицу спокойное выражение и даже чуть нервно улыбнулась.
— Он отказался от того, что было? — хотя Лиза знала, что так и случится, обида захлестнула ослепляющей волной, сдавливая горло.
— Этот человек… этот человек!.. — Софья Петровна хотела добавить «истинный дьявол», но подумала, что еще больше отпугнет Лизу от намеченной цели, а посему сдержалась. — Он несносен, вы были правы, ma chère!
Холодная отстраненность графа действовала на нервы мадам Вдовиной на протяжении всего их короткого разговора. Теперь, уже покинув стены библиотеки, Софья Петровна только радовалась тому, что у нее хватило ума, не вскрывать сразу карты поруганной чести ее дочери, а только аккуратно прощупать этого человека, что до сих пор оставался для нее совершенной загадкой. «Un harte Nuß»[121], — поняла Софья Петровна едва ли не в первые минуты их разговора.
Дмитриевский сразу же обезоружил ее, заявив, что весьма удручен происшествием с ее дочерью. Прибавив, что корит себя за то, что гнал зверя, когда едва не убилась «одна из самых очаровательных его гостий».
Шах. Это, определенно, был шах. «Но не мат», — не могла не улыбаться мадам Вдовина, когда лакеи несли ее обратно в покои. Потому что как бы ни старался скрыть свой интерес к Лизе этот темноглазый Аид, она успела его заприметить. Как и его тревогу, совсем непохожую на ту, что он бы хотел показать, когда она заявила вдруг, решив ходить иными фигурами:
— Увы, Лизавета Петровна расхворалась после того, как ненароком оказалась в снегу. Хвороба быстро цепляется, когда в мокром платье да на таком морозе… сами понимаете…
Всего лишь тень промелькнула на лице Александра. Мимолетная, но для нее, привыкшей ловить каждую эмоцию, и той было достаточно.
— Он отказался? — повторила Лиза, словно для нее было это важно, и Софья Петровна, отвлеченная от своих мыслей, внимательно посмотрела на нее:
— Он сказал, что ни на минуту не покидал гон, что когда вы упали с лошади, его подле вас не было, и он весьма сожалеет о том.
— Он лжет! Ах, как он лжет! — у Лизы даже голова закружилась от злости и страха перед тем, что могло бы быть, если бы все было иначе, если бы она была прежней. Он бы погубил ее также играючи, как ту несчастную. Что она против него? Прислонившись лбом к косяку двери, Лиза попыталась совладать с головокружением, заставив мадам Вдовину обеспокоенно нахмуриться:
— Здорова ли ты, дитя мое? Нет ли жара?
— Знать, все без пользы, мадам? Без смысла? — отрешенно произнесла Лиза. — Я ведь говорила…
— Отчего же? Я толком не понимала, что творится, сидя взаперти в этих стенах. Лишенная возможности знать все обстоятельства дела. Но нынче я вижу… я могу подсказывать вам теперь, ma chère, как надобно поступать и что говорить, — мадам Вдовина довольно улыбнулась, словно кошка, знающая, что мышь вот-вот покажет нос из норы.
— Вы ошибаетесь, ma chère, по неопытности своей, что он безразличен. Отнюдь. В нем есть искра. Маленький огонек. И только от вас зависит, разгорится ли пламя, которое захватит нашего Аида без остатка, лишит разума и воли. Пусть даже только на миг… ведь порой миг — это только начало.
Каждую свою фразу Софья Петровна сопровождала грациозными жестами рук, завораживая ими внимающую ей Лизу. Ее вкрадчивый голос заставлял девушку ловить каждое слово. Оттого и упустила Лиза момент, когда мадам Вдовина вдруг прямо задала вопрос, от которого раньше ей едва ли удалось бы увильнуть. И вряд ли она бы сумела скрыть свою растерянность и вину до того, как жизнь подарила ей несколько поистине бесценных уроков.