На сердце без тебя метель... (СИ) - Струк Марина. Страница 43

— Послушай только себя, — усмехнулся Василь. — Говоришь будто самодур какой… Все по-твоему быть должно и никак иначе.

Дмитриевский даже бровью не повел на его замечание, потому Василь решил сменить тактику, твердо желая вывести кузена из себя. Чтобы стереть это каменное выражение с лица, чтобы заставить хотя бы мускул дрогнуть, в доказательство того, что во главе стола сидит человек, а не бездушный истукан. Не только Пульхерия Александровна была не в духе в то утро. Василю тоже отчего-то хотелось язвить и зло насмешничать над всеми.

— Неужто ты приказал твоей гостье забыть о хвори и немедля явиться пред твои очи? — равнодушие Александра к его шпилькам, раздражало Василя все больше. Но младший Дмитриевский был далеко не дурак и понимал, что отыгрываться на Александре опасно. Это тебе не франты столичные, что порой опасались дать ему должный ответ из-за его громкой фамилии.

Взгляд Василя упал на Бориса, который в этот момент смотрел в окно, словно за стеклом творилось нечто чрезвычайно интересное.

— Или, может статься, попросил-таки смиренно?.. Дело принимает нешуточный оборот, mon grand cousin. Потому что в интересе твоем (а только интерес принудил тебя быть радушным хозяином, не иначе!) у тебя соперник имеется! Борис Григорьевич…

Василь произнес имя управителя каким-то неопределенным тоном, выдержав после такую интригующую паузу, что и Пульхерия Александровна, и лакеи, и даже Александр, задумчиво глядевший до этого момента перед собой, повернули головы в сторону Головнина. А тот странно вздрогнул и оглянулся на своих соседей по столу. При этом Борис неловко задел рукой приборы, тихо звякнувшие о тарелку, отчего его лицо вмиг лишилось всех красок. Хотя, быть может, это только показалось в неровном свете хмурого зимнего утра.

— Вы забываетесь! — холодно улыбаясь, сказал он Василю, который с невинно-удивленным видом сидел напротив. И это выражение не смогли стереть даже сухой тон и резкость слов Бориса.

— Помилуйте, сударь, я же доподлинно ведаю, что вы не только справлялись о здравии mademoiselle Вдовиной, но и отправили к ней… послание!

За столом разыгрывалось представление. Иначе как назвать всю театральность пауз и гримас, которые сейчас так отменно пустил в ход Василь, прекрасно сознавая, что ответом на все старания станет ярость, бушующая в глазах его противника? О, как же он любил моменты, когда Головнин буквально белел от злости, да только ответить на эти выпады так, как бы ему хотелось, себе не позволял. Из-за него… Василь знал, что все, что случилось прежде и творится теперь, только из-за него!

— Прекратите! Вы не ведаете, о чем толкуете, — презрительно бросил Борис в ответ. А потом вдруг резко поднялся с места, срывая салфетку с колен. — Вот так вот! Мимоходом, шутя! Честь девицы… Вы заиграетесь в один момент, Василий Андреевич!

— И вы тоже, мой любезный друг, — вежливо улыбаясь, ответил Василь, глядя на него снизу вверх с явным превосходством в глазах. — Так что, остерегитесь, я вас прошу…

— En voilà assez!^[130] — эти слова были произнесены негромко, но каждый из присутствующих почувствовал призыв к беспрекословному подчинению. Привлекая к себе внимание, Дмитриевский поднял руку ладонью вверх и наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то. А потом, обведя взглядом домочадцев, улыбнулся уголком рта и невозмутимо проговорил:

— Вежливее, господа, сохраняйте хладнокровие перед дамами…

Василь открыл было рот, чтобы поправить его, ведь в столовой находилась только одна женщина — перепуганная их словесным поединком тетушка. Но в ту же минуту раздался легкий стук в двери, и те распахнулись, пропуская в комнату процессию: лакеев, несущих мадам Вдовину, испуганно восседающую на стуле, и Лизу, что несмело шагнула в столовую, легко шурша не по моде длинным платьем.

— Господа, Пульхерия Александровна, — кивнула собравшимся Софья Петровна, а Лиза присела в легком книксене, явно смущенная прикованным к ней вниманием. — Простите нас за опоздание… все эти хлопоты…

Мадам Вдовина повела рукой, чуть заискивающе улыбаясь под обращенным к ней взглядом Александра, а потом с облегчением выдохнула, когда ножки стула наконец-то коснулись твердой поверхности пола. Боже, это было сущим испытанием, когда ее несли по коридорам и анфиладам, то и дело грозя уронить на паркет.

За завтраком в основном молчали. Борис хмурился, вспоминая выпад Василя. Лиза едва поднимала взгляд от тарелки, как и положено скромной девице. Даже обычно говорливая Пульхерия Александровна не пыталась предложить тему для беседы. Только Софья Петровна и Дмитриевский обменивались редкими репликами о непогоде, что нежданно пришла в Заозерное, о подаваемых блюдах и о планах на день.

После трапезы дамы удалились, а мужчинам подали темный горячий напиток в маленьких чашках. Василь ненавидел кофе, даже запах его не переносил. Потому тут же откланялся и пошел в голубую гостиную, надеясь найти там женщин. А вот Борису, также не особо жалующему кофейную горечь, пришлось задержаться, верно разгадав взгляд, вскользь брошенный на него Александром. Головнин настолько хорошо знал своего друга, что даже с уверенностью мог сказать о предмете предстоящего разговора.

— Удивительное дело, — медленно произнес Александр, с явным наслаждением отпивая кофе из чашки и наблюдая за тем, как ветер треплет черные ветви парковых деревьев за окном.

Он даже не повернул головы к Борису. Быть может, кого другого это и задело бы. Тем более даже стул Дмитриевского был развернут от стола к окну, а значит, едва ли не спинкой к Головнину, по-прежнему занимающему свое место. Но Борис знал, что подобное поведение означало абсолютное доверие графа к своему собеседнику. Когда нет пристального внимания с его стороны за жестами и фразами. Когда взгляд, пусть и из-под полуопущенных ресниц, не прикован к vis-a-vis.

— Удивительное дело, — повторил Александр. — Такой явный интерес с твоей стороны… А ведь столько времени прошло с того дня, как мы с тобой клялись всегда держать ум ясным, а сердце холодным. Настолько кровь взыграла, что на такой риск?..

— Помилуй бог, Александр Николаевич! Ты бы сам себя послушал, право слово! — усмехнулся Борис. Маленькая ложечка, то и дело путешествующая из одной ладони в другую, выдавала его легкое волнение. — Сам-то как думаешь? Способен ли я под такой удар девицу? С позволения ее матери трактат собственного сочинения о местных землях передал с книгами, а Василь уж и раздул, hâbleur^[131]! Лизавета Петровна, барышня исключительного ума, выказала интерес к истории нашего края. К тому же, сам ведаешь, в хворости разве ж много приятного? Отчего же не доставить ей пусть и малое удовольствие, коли есть возможности на то?

— И желание, — добавил Александр, по-прежнему не поворачивая к нему головы. Словно его крайне увлекали резкие движениями ветвей за окном да легкая почти прозрачная завеса снега, которую изредка скидывал с крыши ветер.

— И желание, — честно подтвердил Борис, аккуратно кладя ложечку возле блюдца.

Он решительно поднялся со своего места и в несколько шагов подошел к окну. Но не стал смотреть в тронутое морозом окно, а развернулся к Александру, чтобы видеть его лицо. Потому что Борису несказанно действовала на нервы невозможность ловить хотя бы отголосок эмоций на лице своего собеседника.

— Я не богат, но и бедняком меня сложно назвать. Ты же знаешь, мои сбережения позволяют мне при случае приобрести дом в Твери или ином городе губернии. А то и имение прикупить небольшое с десятком душ. Я — дворянин, пусть и незнатной фамилии. По летам мне давно положено обзавестись семейством, но и старым не назовусь. Не особо дурен собой и умом не обделен. Отчего же не могу быть достойной партией для девицы, как Лизавета Петровна?

— Ты желаешь оставить службу у меня? — поинтересовался Александр таким ровным тоном, что явно взволнованный сейчас Головнин даже разозлился на него за эту безмятежность.

— Ежели ты не против иметь в помощниках персону, обремененную супругой, то я бы предпочел и далее быть при тебе, — ответил Борис. — Я свыкся уже со своим положением и обязанностями. Да и должен признать, что флигель твой весьма удобен для житья…