Амнезия, или Фанера над Парижем (СИ) - Купрашевич Владимир. Страница 40

- Да нет, ты уже мне помогла.

Видимо на моей физиономии не отражается благодарность, потому, что она обиженно кривит губы.

- Тебе не понравилось? Я же хотела как лучше.

- Не то слово. После твоей помощи я снова хочу в ту же палату. Навсегда.

- Значит, не понравилось, - грустно повторяет моя натурщица. - Я так надеялась. Оставила тебе номер телефона, звонила сама, но у тебя отключена связь. Мария не совсем права. Прежде чем возвращать человека в прежний мир, надо обезопасить его, если в своей памяти он наткнется на негатив а для этого дать ему допинг новыми ощущениями, которые помогли бы ему удержаться в сегодняшнем дне …

- Чтобы было за что уцепиться? – уточняю я.

- Ну да.

- Ты тоже пишешь диссертацию?

- Нет, я практик.

Домой я возвращаюсь с чувством обреченности, хотя философствующие проститутки меня в чем-то убедили. Может быть и в самом деле спасение не в палатах психиатрической лечебницы?

Возглас Димы возвращает меня на Невский проспект. Я вижу, как он усердно копается в своей холщовой суме, потом недоуменно, пожимает плечами.

- Что?!

- Не свою сумку прихватил…Бомжи.

Я не понимаю о чем он.

- Да я вчера в подвале рисовал…

- И что, получилось?

- Пока нет. Какая-то деталь ускользает. Не могу уловить.

Хочу предложить себя в натурщики, но опасаюсь, что завяжется утомительная дискуссия по теории искусства, и снова прикрываю глаза.

- Вот пейзажи, прочая недвижимость идет, а с жанровыми беда.

Приоткрываю один глаз.

- Где-нибудь учился?

Дима хмыкает.

- В том то и беда. Окончил с отличием, не знаю зачем.

- Ну, как,…наверное, в Италии проходил стажировку…

- Как же! – язвительно хмыкает приятель.

- А что, сейчас не посылают?

- Посылают, только куда, сказать язык не поворачивается..

- Ну, все равно…есть диплом, - бормочу я, надеясь, что он отстанет.

- Он только мешает, - усмехается Дима.

Видимо покоя мне от него не будет.

- Знакомая теория. Такую проповедовал Красильников.

Дима роняет на асфальт рамку, которую пристраивал на подставку.

- Что, Алексей? И вы знакомы?!

- Да, это мой старый приятель, - окончательно открываю я глаза.

Дима долго смотрит вдоль проспекта.

- Удивительно, - неизвестно по какому поводу произносит он, возвращается взглядом ко мне и добавляет. – Конечно. Когда я поступал в академию он уходил из нее.

- Выгнали, - подсказываю я.

- Да нет. Уходил сам. Его даже наш декан просил остаться.

- Ты о Красильникове? – сомневаюсь я.

- Да, конечно. Он смог уйти из академии, а я вот нет. Крылья не те.

- Тогда я для тебя эталон. У меня даже и справки нет.

- Зато тебя не ломали, - усмехается Дима, - И ты пишешь, как душа пожелает.

- Как ты это определяешь?

- Что?

- Эту вот … индивидуальность.

Дима смеется.

- Визуально, конечно.

- Бред все это, – ворчу я.

Дима нехотя соглашается, что отчасти я прав, абсолютной свободы в творчестве быть не может…

Дима замолкает, но взбаламученный им омут уже затягивает меня …

Телефонный аппарат в моей квартире дребезжит редко, потому звонок из Парижа я принимаю за ошибку Незнакомый женский голос. Выговаривает слова с акцентом. Я уже собираюсь пояснить, что определенно я не тот, кого добивается мадам, но фамилия Красов что-то напоминает. Мужской, знакомый голос прерывает женщину. Красильников! Старый знакомый из прошлой жизни… Знаменитость собирается в Санкт-Петербург. Просит принять. Он не может с уверенностью назвать рейс, потому доберется самостоя-тельно, и просит исключить утечку информации. Мне становится смешно. Кому я бы мог об этом поведать? В квартире тараканов и тех нет.

Наверное, старея, мы корректируем в своем воображении и своих ровесников, потому мне кажется, что внешне Алешка не изменился. Правда в шевелюре, еще густой, немало седых волос, хотя не исключено что они были и раньше… Ничего от образа маститого художника – ни берета, ни толстого свитера, ни обильной растительности на лице. Да всего этого у него не было и раньше. Глаза колкие, как и прежде.

Алешку явно веселит моя борода, хотя я думал, что она у меня с рождения. Я принимаюсь оправ- дываться, что жизнь наша это не то, что на процветающем Западе, квартира у меня без роскоши и сам я не смог его встретить на шикарной иномарке… От моих бормотаний он лишь поморщился. На кухне все-таки блеснул – вынул из своей сумы бутылку «Камю» и гору каких-то деликатесов. Хотя я в очередной раз в завязке но, видно, придется развязывать,… Я бормочу, что сейчас в наших магазинах тоже можно приобре-сти и устриц и, наверное, лягушачьи лапки. Алешка отвечает, что все это он и купил в соседнем гастрономе. Не тащить же с собой…Я заслуженно чувствую себя в дураках.

О себе он повествует неохотно, по принуждению, отвечает на мои вопросы как-то без вдохновения, а порой, даже невразумительно… Фамилию ему сократили, когда оформляли документы, чтобы не переу- томиться при написании. Они со всеми эмигрантами так делают. С тем же Гершвиным. Настоящая же его фамилия Гершович…Живет на сам на окраине столицы. Материальных и бытовых проблем нет. В городе есть все условия для работы…

Из его повествования я даже не понял толком, женат ли он. Подозреваю, что Красильников старается уйти в тень передо мной - воплощением неудачливости и бесталанности, хотя раньше он не страдал чувством такта, и не в его правилах было смотреть под ноги. Переняв эстафету я, ни с того ни с сего, начинаю мычать о каких-то контрактах, которые мне, якобы, предлагают, … Он смотрит на меня скучными глазами и язык мой, сам собой, застревает в зубах. Тогда я ограничиваюсь информацией о потерях за минувшие годы… Кроме того, что Женька разбился на машине, из жизни ушла мама, потом тетушка. Мать, на Кольском полуострове – с группой геологов попали в полынью. Хлопотала вокруг мужиков, но слегла сама. Потом, в тот же год, отошла и тетушка. Он должен ее помнить. Пару раз вместе бывали у нее «на блинах». Алешка еще пытался за ней приударить…

Давно я так много и бестолково не говорил. Словно отвечал урок, который толком не выучил. Может быть, «Камю» произвело на меня такое действие. А может просто стало привычкой после возлияния в одиночку, самому себе объяснять что в этом мире происходит.

К счастью, у меня еще достает разума не разводить мыльные пузыри на эту тему. Спать мы ложимся уже за полночь, так толком и не поняв – кто есть кто, на сегодняшний день. А, скорее всего, это и ни к чему… Алешка настырно выбирает раскладушку – решил вспомнить молодость.

С утра мой гость уже на ногах. Думаю ему тошноватенько после вчерашнего.

- У меня есть немного водки, - предлагаю я, как только он выходит из ванной.

Алешка отрицательно мотает головой, подходит к окну и разглядывает наши дворы. Наверное, в сравнении с ухоженной Францией ему кажутся жалкими и наш район, и город. Я говорю ему об этом, он оборачивается и хмыкает.

- Все здесь нормально, кроме твоей берлоги, рак отшельник. Где твоя семья, жена, ну хотя бы где бабы?… Я не вижу никаких следов в этом жилище женщины. Зависал среди двух телочек. Тебе вроде нравилась Алена. Аппетитная девочка была. Попка – просто сказка. Ни разу не рожала. Да и Людмила…

Это точно Алешка! Во всей своей красе. Коктейль из грамотной речи и запредельной пошлости – его стиль.

Красильников с минуту рассматривает мою пыльную книжную полку. На ней всего одна книга и он берет ее, смотрит на обложку.

- Не понял, - бормочет он. – И ты это читаешь?!

- Что?- как будто не понимаю я.

- Кафку.

Да нет. Просто прячу в ней деньги.

Красильников веером прогоняет страницы.

- Что-то их здесь не видать.

- Может быть.

Лешка смотрит на меня озадаченно, потом меняет тему:

- Я тут посмотрел твои картинки, что в углу. Может, еще какие припрятал?