Дружба, скрепленная кровью (Сборник воспоминаний китайских товарищей — участников Великой Октяб - Юн-нянь Лю "Редактор". Страница 22

Осенью 1920 года наш отряд снова был отправлен на польский фронт. На этот раз перед нами поставили задачу отбить захваченную противником железнодорожную станцию Калинковичи. Это была та станция, где мы работали в 1916 году. В ходе боя наш китайский отряд, действовавший плечом к плечу с одной из воинских частей Красной Армии, был остановлен противником в лесу. Артиллерия противника своим огнем отрезала нашу связь с тылом. В течение двух недель мы не имели продовольствия, и бойцы были вынуждены, чтобы не умереть с голоду и как-то продержаться, выкапывать картошку на опушке леса и пить из канав стоячую воду; к нашему счастью, в это время беспрерывно шли дожди. Почва в лесу превратилась в сплошное месиво. Не было места, чтобы присесть и отдохнуть. В этой тяжелой обстановке со всей силой проявилась классовая дружба китайских и советских бойцов. Каждый боец был готов отдать товарищам свою одежду и пищу. Мы сохраняли спокойствие и выдержку, ожидая помощи своих друзей — бойцов Красной Армии, чтобы потом снова пойти в наступление на врага.

Однажды в лесу меня поставили часовым. Неожиданно вблизи разорвался артиллерийский снаряд. Не успев упасть на землю, я был ранен в левую ногу. Я потерял сознание и очнулся в пристанционном лазарете. Вскоре меня направили в военный госпиталь в Москву, где я находился на излечении свыше двух месяцев. Потом я получил инвалидность третьей группы и не мог вернуться в строй. Командование предложило мне демобилизоваться. Демобилизовавшись, я остался в Москве, где работал до 1938 года. Когда вспыхнула антияпонская война, я вернулся на родину.

Литературная запись Вэн Хэн-шэна.

Чэнь Ли-дэ

Как я защищал Украину

Родом я из уезда Хуансянь провинции Шаньдун. Дед и отец мои были слесарями. Отец умер рано, когда мне исполнилось четырнадцать лет. В семье осталось четверо: дед, уже старый и слабый, мать, беспомощная темная женщина, и мы — двое маленьких братьев. Жить было не на что, и мать послала меня в город Лункоу, где жил дядя, муж ее сестры. Вскоре после этого в нашу деревню приехал на побывку один из моих дальних родственников. Он расхвалил землякам вольготную жизнь в Харбине, где работал, и моя мать попросила его взять меня с собой на заработки.

Где только и кем только не работал я в Харбине! Был и мальчиком на побегушках в лавчонке, и боем в домах иностранцев, и сезонным рабочим на папиросной фабрике акционерной компании «И. Я. Чурин», которой распоряжались русские. Впоследствии я перешел на швейную фабрику этой же акционерной компании и стал красильщиком. На фабрике было много портных — русских подданных. Вскоре я стал замечать, что они после смены часто собираются вместе где-нибудь в укромном уголке и что-то горячо обсуждают. Я сгорал от любопытства и однажды спросил своего родственника, для чего они собираются. Родственник, немного понимавший по-русски, ответил, что они за революцию, и, как мог, объяснил, что такое революция.

Люди эти мне очень нравились. Я стал оставаться на их собрания. Это было мое первое общение с русскими революционерами.

Вскоре меня уволили. Как раз в это время прошел слух, что Россия крайне нуждается в рабочей силе. Ехать туда и стать кули было все же каким-то выходом из положения. Мы, безработные, стали группами направляться на станцию Маньчжурия, чтобы оттуда уехать в Россию.

Паспортов у нас не было, и один местный житель, хорошо знающий те края, помог нам ночью перейти государственную границу. В то время многие таким образом уходили в Россию.

Через некоторое время мы добрались до железнодорожной станции Машаньвань, где нас взял к себе подрядчик-китаец Хуан Цзинь-доу. Стояла осень — время лесозаготовок, и подрядчик послал нас на рубку деревьев. Помню, на нашем участке не было никакого жилья, и мы первым делом построили себе барак, потом смастерили нары из веток и на ночь устраивались на них, подстелив под себя всю свою одежонку. Дров было много, только не ленись топить печь, и холод не очень нас донимал, но не хватало продовольствия. Мы питались только лепешками, селедкой и черемшой [16], да и то недосыта. Словом, настрадались мы тогда немало.

Весной наша партия вернулась на станцию. Там, насколько помню, пришлось разгружать уголь и гравий. Разумеется, было не легче, чем на лесозаготовках.

Зимой до Машаньвани докатилось известие об Октябрьской революции, но в нашу жизнь это известие о великом событии не внесло ничего нового: ведь мы находились вдали от революционных центров.

С весны 1918 года продовольственные затруднения стали еще серьезнее. На одного человека выдавали только по два с половиной фунта ржаной муки в неделю, а жиров и соли не было совсем. Мы ходили по окрестным деревням и покупали картошку, а жарили ее на стеарине, по совету будочника-китайца. Такую картошку все же можно было есть.

К концу года купить картошку стало невозможно, да и зарплату мы не получали уже несколько месяцев. Однажды прошел слух, что поблизости идет набор в Красную Армию. Многие рабочие, в том числе и я, решили вступить в нее.

На пункте набора к нам вышел командир-китаец по фамилии Ван. Он первым делом спросил, знаем ли мы о товарище Ленине. Оказалось, что все впервые слышат это имя. Затем товарищ Ван обратился к нам с небольшой речью. Он сказал, что мы встаем на правильный путь, ибо Красная Армия — это армия, защищающая бедноту не только России, но и всего мира. Многого я не понял тогда, но подумал: «Я тоже из бедных, и как раз кстати, что это — армия бедноты».

Наша часть называлась 108-м полком железнодорожных войск по борьбе с бандитизмом. Она расквартировалась на станции Машаньвань. Мы несли службу по охране станции и железнодорожной линии и одновременно обучались военному делу. Специального обмундирования бойцы не имели, были одеты, кто в чем пришел. Мы отличались от других только лоскутками красной материи, приколотыми к нашим шапкам.

Через несколько месяцев командованию части было приказано немедленно выступить. Каждому бойцу выдали по винтовке и по два подсумка патронов.

Поезд шел долго — месяцы. Приедем на какую-нибудь станцию и стоим несколько дней, отъедем немножко — снова остановка.

На месте назначения, на участке железной дороги между Минском и Барановичами, часть получила задачу оборонять большой железнодорожный мост всего в нескольких десятках километров от позиций польских войск. Помню, небольшие группы противника дважды подходили к мосту, но оба раза мы их быстро отгоняли.

Через некоторое время в связи с ухудшением обстановки на фронте наша часть отошла в Екатеринослав. Сначала ей поручили охрану заводов и советских учреждений, а потом перебросили в Киев, где преобразовали в Особый железнодорожный батальон по борьбе с бандитизмом. На нас была возложена охрана и поддержание порядка на всех железнодорожных линиях и ветках Украины.

В то время на Украине было неспокойно. Всюду орудовали вооруженные банды по 70–80 человек, а иногда и по 300–500. Так что работы было много и очень напряженной. Едва вернемся с одного задания, как получаем очередной приказ и немедленно уходим на другое. Иногда приходилось сопровождать железнодорожные составы до Харькова или Одессы. В самом Киеве нас назначали в ночной патруль или на посты. Выполнив задание, бойцы забирались в свободные дома и ложились спать, не раздеваясь, прямо на грязном полу. Домов таких на Украине тогда было много, но они были совершенно пусты.

Но основная трудность заключалась в недостатке продовольствия. Люди постоянно недоедали.

В годы первой мировой войны и гражданской войны на Украине в разное время бесчинствовали немцы, австрийцы, поляки и огромные площади не засевались в течение пяти — шести лет. На железнодорожных станциях можно было часто видеть трупы умерших от голода. Помню, что еще когда мы обороняли железнодорожный мост в районе Барановичей, наша часть однажды в течение целого месяца не могла получить продовольствия.