Дружба, скрепленная кровью (Сборник воспоминаний китайских товарищей — участников Великой Октяб - Юн-нянь Лю "Редактор". Страница 25

Когда они приблизились к краю моста, враг вновь перенес огонь на них. Но взрывчатка уже была заложена. Преодолевая боль от полученных ран, двенадцать героев отползли метров на двадцать и запалили шнур.

Раздался взрыв — мост взлетел на воздух.

Китайские бойцы выполнили задание: они преградили дорогу врагу.

Литературная запись Синь Ю.

Го Юй-чэн

На Дальнем Востоке

Наша семья всегда жила в бедности, и уже лет с восьми — девяти мне пришлось работать на шахте. Шахта эта находилась в Ляояне и принадлежала одному японцу. Не вынеся притеснений хозяина, я вместе с несколькими земляками отправился на советскую сторону, в Никольск-Уссурийский. Помнится, это было в 1919 году, когда мне едва исполнилось десять лет.

Прибыли мы туда как раз в то время, когда империалисты вели вооруженную интервенцию против Советской республики. Как только наш поезд остановился, я перепугался: на станции вдоль составов — видимо-невидимо всяких войск; тут и английские интервенты со своими флагами, на которых изображен крест; и американцы со звездным флагом; и японцы с маленькими бородками, а на флагах у них— солнце; много было и пленных чехов, и русских белогвардейцев. Все они с винтовками, на которых поблескивали штыки, стояли у входов и выходов станции, проверяли, нет ли у пассажиров, то есть у нас, оружия, боеприпасов или листовок. Обнаружат что-нибудь хоть чуть-чуть подозрительное, сразу приговор — «красный», и, ни о чем больше не спрашивая, — к стенке.

Эта «проверка» была сплошным издевательством. Все узелки, что у нас с собой были, они развязали, одежду и белье кидали прямо под ноги, сундучки наши чуть ли не наизнанку выворачивали. Но самым унизительным был, конечно, личный обыск. Я уж не говорю, что японцы шарили в карманах, во всех складках одежды — это еще куда ни шло, но они раздевали людей, дескать, оружие и листовки ищут. Одна молодая русская женщина отказалась раздеваться, так они ее в кровь избили и все-таки утащили обыскивать.

В то время Никольск-Уссурийский состоял из двух частей — большого города и малого города. На пути от станции к городу — мост, который круглосуточно охранялся японцами. Так этот мост для нас был, как говорится, «мостом на гнилых сваях», и ходить мы по нему решались, только если другого выхода не было. А японцы, что мост охраняли, всех прохожих обыскивали. Над стариками и старухами издевались, ребятишек обижали, молодым женщинам вообще проходу не давали, парням кричали «бакаяру» (сволочь). А если кто из молодежи покажется им подозрительным или, не вытерпев, ответит парой фраз, — тут же стреляли в него, а труп бросали с моста в речку. Так и унесет его водой. Большой должок оставили интервенты на этом мосту.

В Никольск-Уссурийском я провел несколько месяцев, стараясь быть незаметным. Потом там стало слишком опасно, и я отправился во Владивосток. Было это летом 1919 года.

Если бы знать, что и во Владивостоке такое же творится! День и ночь лилась кровь русских и китайцев. Владивосток — город большой, интервентов собралось там больше, чем где-либо, поэтому и пролилось крови наших братьев не меньше, чем воды в Уссури.

Я, как только приехал во Владивосток, сразу понял (хоть и маленький был), что здесь тоже террор господствует. Пристани, основные магистрали, мосты, вокзал, арсенал, большие здания — все заняли интервенты. Повсюду шагали вооруженные патрули, везде висели флаги иностранных держав; там и сям орудовали какие-то шайки, то и дело слышалась пальба.

Все время на Владивосток совершали налеты партизанские отряды, в которых были русские и китайцы. В отместку интервенты расправлялись с рабочими-китайцами. Наибольшей жестокостью отличались японцы. Они разъезжали по городу на грузовиках. Стоит, бывало, в грузовике с десяток широкоскулых япошек, одетых во все белое, с марлевыми повязками на рту, с большими железными крючьями в руках, увидят китайца-рабочего в рваной или грязной одежде, хватают его крючьями, втаскивают в кузов и заявляют, что, поскольку он заразный, его сейчас увезут и закопают живым. И верно — так целыми грузовиками и увозили за город, а там действительно закапывали. А некоторых обливали нефтью и сжигали. Однажды я сам видел такой грузовик, в кузове которого китайцы-рабочие лежали друг на друге, словно поленья. Грузовик проехал, из него неслись душераздирающие крики, а на дорогу капала кровь.

На какое-то время Владивосток словно замер, никто не решался выходить на улицу без крайней надобности. Тогда эти дьяволы пустились на другое. Видя, что ловить китайцев на улицах больше не удается, они каждое утро, как только занимался рассвет, приезжали на грузовиках прямо к общежитию китайских рабочих. Взламывали двери, пускали в ход крючья и снова тащили китайцев к грузовикам.

Во Владивостоке интервенты расправлялись не только с китайцами. Они убили много и корейских рабочих. Расправы с корейцами тоже были жестокими.

Корейцы жили главным образом в пригороде Владивостока. Японцы приезжали на грузовиках, окружали дома корейцев, хватали людей, связывали их одной проволокой, продевая ее в ключицу прямо сквозь живое тело, и расстреливали из пулеметов.

Чтобы защитить молодую Советскую республику, свои семьи и себя, многие китайские и корейские рабочие уходили в партизанские отряды или же боролись самостоятельно.

Мне в то время было лет одиннадцать-двенадцать, и в партизаны я, конечно, не годился. По ночам я часто просыпался от выстрелов, днем то здесь, то там видел толпы взволнованных людей и не совсем понимал, что все это означало. Прислушиваюсь — оказывается, снова дали знать о своем существовании наши русско-китайские партизанские отряды. Ох, и радовались же люди от таких известий! На вокзале чехословаки сдались нашим партизанам. Наши убили японских часовых на пристани. А английские и американские вояки — те просто на колени упали и пощады запросили, когда наши партизаны окружили их.

Во Владивостоке я работал учеником в обувной лавке. Прожил я там год, и все эти триста шестьдесят пять дней дрожал от страха за свою жизнь, знал, что железные крюки японских дьяволов могут вцепиться и в меня. Потом, когда русско-китайские партизанские отряды стали все чаще тревожить интервентов в нашем городе, а у тех в свою очередь возросла жестокость по отношению к китайским рабочим, жить во Владивостоке стало просто невозможно, и я вслед за своим хозяином перебрался на Третью Речку. Это было весной 1921 года, когда мне было двенадцать лет.

На Третьей Речке японцев оставалось еще немало. Английские и американские интервенты, а также чехословацкий корпус к тому времени уже ушли с Дальнего Востока. Неподалеку от Третьей Речки начинался большой лес, откуда партизаны совершали налеты. Японцы, уже достаточно к этому времени наученные, все время отсиживались в гарнизоне на Третьей Речке, не рискуя бесчинствовать так открыто, как в Никольск-Уссурийском и Владивостоке.

В доме своего хозяина на Третьей Речке я прожил недолго и ушел к китайским рабочим. И только через несколько дней я обнаружил, что живу-то, оказывается, чуть ли не в самой штаб-квартире партизан. Дело в том, что на Третьей Речке существовал союз китайских торговцев, а у них было и вооружение, и боеприпасы. Японцы боялись только партизан и китайцев-рабочих, а в дела торговцев не вмешивались, считая, что те «сильно хорошие люди». Партизаны узнали об этом и однажды вечером окружили помещение союза, предварительно нарушив связь. Командир партизанского отряда заявил старшине союза, что отныне союз должен помогать партизанам. Китайские торговцы и сами-то давно уже ненавидели японцев, а тут, видя, что среди партизан тоже есть китайцы, не раздумывая, согласились. Охрана союза в основном состояла из бывших кули или бедняков, которые всегда симпатизировали партизанам, и поэтому долго убеждать их не пришлось — они сразу же подчинились распоряжениям партизан. Впоследствии многие из них ушли к партизанам.