Магия тени - Лазаренко Ирина. Страница 46
Остаться в Мошуке — расписаться в собственном скудоумии и почти наверняка погибнуть, когда очередной гном решит, что это из-за твоего косого взгляда у него на заду выскочил чирей.
А ведь совсем недавно Алера говорила: «Бросай этот гиблый Мошук». Только вот забыла добавить что-нибудь вроде «Потому что скоро ты останешься один».
А он сказал, что не бросит. И скорее согласится быть намотанным на ветки, но не сойти со своего маговского пути.
Ну надо ж было предсказательскому дару пропасть! Как будто мало того, что вокруг сплошное безумие, так еще и бултыхайся в нем безо всякой подсказки!
Теперь Оль уже не был так уверен, что хочет положить свою жизнь за идею. Особенно — за такую идею, которая хорошо звучала в предсказуемом мире, а в нынешнем выглядела так глупо и жалко. Разве неправ был Тахар, когда говорил, что ради правильных вещей требуется жить, а не гордо умирать?
Вот и сидишь ты тут, гласный маг, защитник и опекатор людей — что ты будешь делать со своей магией, назначением и упрямством, когда люди пойдут друг против друга и против тебя? Торочить о своем маговском назначении? О благе для всех?
Как бы не так. Ты будешь защищать себя. И тех, кто будет на твоей стороне.
Потому что вы, маги, защитники и опекаторы — в точности такие, как люди, а люди — в точности такие же, как звери, которые сбиваются в стаи во время опасности, и стая тем злее, чем страшнее беда. Так что ты, гласный маг, привыкший считать себя стоящим чуточку над людьми — ты точно так же должен выбрать себе стаю и рявкать с ней в один голос.
И тут Оль наконец понял, что движет тремя друзьями, которые не желают рявкать в чужой стае и распутывать сложные узлы. Они еще могут спрыгнуть с этого обоза и уйти туда, где будет спокойно. Где не придется продираться через все, что предстоит гибнущему краю, пересматривать свои привязанности и привычки, придумывать себе новые идеи и выбирать сторону, чтобы выжить.
Разве они неправы в своем желании уйти? Разве можно осудить их за желание жить? Просто жить дальше, ничего не меняя в себе и не теряя тех, кого немыслимо было бы потерять?
Картины будущего на этих двух дорогах — остаться или уйти — встали перед глазами Оля с отчаянной ясностью. И он понял, что сам с радостью рванул бы с тремя друзьями в магонов Азугай.
Это неожиданное, детское стремление сбежать, разрубив одним махом неподдающийся жуткий узел, заполнило его сознание полностью, даже с горкой, не оставив и крохи места какой-либо иной мысли. И от того, что он не сможет пройти через портал, гласнику стало вдруг до того обидно, что он даже рассердился — всерьез, до сжатых кулаков и покрасневших щек.
Наваждение длилось всего несколько вздохов. Потом стало оседать, как пена на молоке, оставляя лишь недоумение — разве такая малость могла занять так много места? Появились другие мысли: о городе, что трясется в конвульсиях, о матери, которая ждет в Эллоре, об Умме, для которой он оставался едва ли не последней связью с большим миром… О тех, кто отправился в Недру и кто будет весьма разочарован, если по возвращении застанет на месте Мошука выгоревшую равнину. Об Эйле с ее мягкой кошачьей грацией — Эйле, которая приносила в его жизнь толику той самой магии, которую нельзя наколдовать, будь ты хоть лучшим магом в мире и Мирах. Вспомнив об Эйле, Оль вдруг понял, что почти не виделся с ней после возвращения из Эллора, а подумав про это, немедленно соскучился.
Он глубоко вдохнул, заставил себя разжать кулаки и сказал:
— Вы верно решили. Тут бы вам трудно пришлось. Люди-то нынче злые, вскидчивые, а вы… Не такие, как надо, чтоб сойти за обыкновенных. Ты, Тахар, еще прижился бы, а эти двое… Алеру за ее длинный язык здесь забьют лопатой раньше или позже. Да и Элая за его гримасы.
Эльф презрительно двинул челюстью и прищурил зеленые глаза. Алера, против ожидания, ничего не сказала, но прищурилась в точности так же, и удивительным образом по выражению ее лица Оль понял каждое слово, которое она не произнесла.
В сенях глухо хлопнуло, и все обернулись к двери. Мавка лишь лениво дернула ухом, а потом, прислушавшись, вскочила, наклонила голову и тихонько зарычала.
Крики, которые неслись от птичьего двора, и звон мечей от городской вязницы не переполошили людей, как это случилось бы в любой другой день.
Сегодня в Мошуке хозяйничал западный ветер. Он с возбужденным воем носился по улицам, бросал в лица горожан запахи крови и гари — порывисто, полными горстями, с восторгом.
И людям передавался его запал. И то, что еще вчера испугало бы их и встревожило, сегодня вызывало ощущение свободы и вседозволенности.
Пришел день, когда стало можно все. Это понимал каждый, кого успевал мазнуть по щеке взбудораженный западный ветер.
И каждый торопился использовать эту свободу по своему усмотрению, пока вдруг снова не стало нельзя.
Но ветер, с хохотом носясь по городу, ободряюще визжал, что отныне никогда больше не будет никакого «нельзя».
В комнату ввалилась Дефара, ногой захлопнула дверь, запуталась в длинном плаще и ворчливо выругалась. Сбросила капюшон, оглядела сидящих заспанными покрасневшими глазами, вяло махнула рукой и пошла к столу — как-то боком, припадая на одну ногу.
От нее пахло лесом и дымом. Волосы были спутанными, одежда — мятой, лицо — опухшим и землисто-серым.
— Ты сдурела — днем по городу шататься? — нелюбезно спросил Кальен, хотя знал, что ночница лишь отмахнется. Она всегда отмахивается, когда ей нечего ответить.
— Им не до меня, — буркнула Дефара, плюхнулась на лавку. Посмотрела на Тахара. Перевела взгляд на Алеру, потом — на Элая. — Порталы хрустят.
— Хрустят, — повторил Тахар. — Раньше, значит, пели, а теперь хрустят.
— Очень громко. Жалостливо так. Не могу спать, — пожаловалась ночница.
Потом ее блуждающий взгляд остановился на тарелке Кальена, из которой маг так и не съел ни ложки. Он молча подвинул тарелку через стол. Понаблюдал, как жадно Дефара заглатывает еду — словно ее не кормили уже несколько дней.
А может быть, так и было? Кальен попытался вспомнить, когда в последний раз видел ночницу. Два дня назад, три? Он не помнил. Лекарня занимала почти все его время, а мысли об отсутствующей ночнице, досада на нее и глухая тоска стали привычными, как усталость после долгой работы, и Кальен даже не заострял внимания на них.
— Тебя точно никто не видел? — спросил он, хотя было ясно, что не может существо в плаще с капюшоном пройти среди дня через взъерошенный город и не привлечь к себе внимания.
— Видели, — прочавкала Дефара. — Какие-то гномы. Но их уже отвлекли какие-то эльфы. Отстань. Сказала же, им не до меня.
— Почему это? — встревожился Оль. Поглядел на Мавку, которая перебралась поближе к хозяину, но косилась на дверь. — Ты чего там устроила? У тебя совесть есть? Хочешь, чтобы мне хату спалили?
— Сегодня сгорит много хат, — невозмутимо ответила ночница и с сожалением отодвинула опустевшую тарелку. — Все как пошалели. Вам тут не слышно, у вас окошки во дворик… А это что?
Почти улегшись на стол, ночница потянулась за обрывком бумаги, на котором Кальен со слов Алеры набросал рисунки.
— А это что? — эхом повторил Оль, вставая. Тяжелая лавка поехала по полу с гулким звуком.
Плащ Дефары был порван на спине, под правой лопаткой, и густо измазан темным. На лавку, где сидела ночница, натекла лужица крови — густо-красной, почти черной.
Оль, будто не веря, провел рукой по кровавому пятну, растер липкую жидкость пальцами. Кальен выругался, тоже вскочил, быстро обошел стол, подтащил Дефару поближе к окну, рванул ее плащ. Ночница не возражала, не помогала ему и не сопротивлялась — рассматривала рисунок, шевеля губами.
— Чего ты всполошился? Она ж такие раны за ночь заращивает, не чихая. — Элай тоже поднялся, подошел к другому окну, стал там что-то высматривать, хотя во дворике было пусто и тихо. — А вот кого она притащила за собой?