Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 2 - Коллектив авторов. Страница 32

Но я, должно быть, тоже уснул, потому что, когда меня разбудил низкий стон, огонь погас. В лесу было тихо; ни шёпот, ни шелест листьев не нарушали тяжёлую неподвижность ночи. А затем я почувствовал запах… И сразу же запах начал всё усиливаться, пока сам воздух не стал казаться тяжёлым, даже массивным; движимый словно по инерции он, казалось, вдавливался в землю благодаря одному своему весу. Воздух накатывал и кружил в отвратительных волнах запаха. Это был запах смерти и гнили.

Я услышал ещё один стон.

«Фред», — позвал я, и мой голос застрял в горле.

Единственным ответом был ещё более глубокий стон.

Я схватил его за руку и… мои пальцы погрузились в раздутую плоть, как в гниющий труп! Кожа лопнула, как перезрелая ягода, и слизь потекла по моей руке, капая с пальцев.

Преодолев ужас, я чиркнул спичкой; и в свете крошечного пламени увидел на мгновение лицо Фреда! Фиолетовая, раздутая, ползущая плоть почти покрыла его открытые глаза; белые черви кишели на его запыхавшемся теле, извергаясь из ноздрей, и падая на его синевато-багровые губы. Плотное зловоние усилилось; оно было таким густым, что мои замученные лёгкие кричали о помощи. Затем, вскрикнув от ужаса, я уронил зажжённую спичку, бросился в постель и закрыл своё лицо подушкой.

Не знаю, как долго я лежал там, больной, дрожащий, одолеваемый тошнотой. Но потихоньку я осознал проносящийся в верхушках деревьев звук. Большие сучья скрипели и стонали; а сами стволы, казалось, трескались в агонии. Я посмотрел наверх и увидел, что вокруг нас отражается красноватый свет. И, как грохот грома, в мою голову пришла мысль:

«Огонь очищает; огонь — это жизнь. Без огня в мире не было бы чистоты».

И с этой заповедью я встал, схватил всё, что было в пределах досягаемости, и бросил в умирающий костёр. Не ошибся ли я, или запах смерти действительно стал слабеть? Я подтащил дрова и сложил их в высокую кучу. На самом деле было удачей, что спичка, которую я бросил, упала на уже сухие листья!

Когда я подумал о своём приятеле, ревущее пламя подпрыгивало вверх на пять метров. Медленно я обернулся, ожидая увидеть труп, валяющийся в нечистых испарениях отбросов, но увидел спокойно спящего человека! Лицо Фреда покраснело, его руки всё ещё были слегка опухшими; но он был чист! Он дышал. Я спрашивал себя: могла ли мне просто присниться смерть и её запах? Мог ли я увидеть сон о червях?

Я разбудил его и стал ждать.

Фред мельком посмотрел на меня, а потом, глядя на огонь, издал крик экстаза. Свет блаженства на мгновение блеснул в его глазах, как у маленького ребёнка, впервые смотрящего на тайну очищающего пламени; а затем, когда к нему пришло осознание, это блаженство исчезло в ужасе и отвращении.

— Черви! — воскликнул он. — Личинки! Пришёл запах, а вместе с ним и черви. И я проснулся. Как раз, когда костёр погас… Я не мог двигаться, не мог вскрикнуть. Черви пришли, я не знаю откуда; наверное, из ниоткуда. Они пришли, и они ползли, и они ели. И запах пришёл с ними! Он просто появился, как и черви, из-за пределов густого воздуха! Он просто… стал таким. Затем… смерть!.. Я умер, говорю тебе, я сгнил… я сгнил, а черви… личинки… они ели… Я умер, говорю тебе! Мёртв! Или должен был умереть! — Фред закрыл своё лицо руками.

Как мы протянули ночь, не сойдя с ума, не знаю. На протяжении долгих часов мы держали огонь ярко горящим; и всю ночь высокие деревья стонали в своих смертельных муках. Гниющая смерть не возвращалась; каким-то странным образом огонь удерживал нас в чистоте от неё и сражался с ней. Но мы ощущали и смутно понимали зло, барахтающееся в темноте, и боль, которую наш иммунитет доставлял этому дьявольскому лесу.

Я не мог понять, почему Фред так легко стал жертвой смерти, а я остался цел. Он попытался объяснить это тем, что его мозг был более восприимчивым, более чувствительным.

— Чувствительным к чему? — спросил я.

Но Фред не знал.

Наконец наступил рассвет, сметая в сторону запада паутину тьмы. Со всех концов леса и вокруг нас, со всех сторон гигантские деревья шелестели от боли, словно миллионы зубов скрежетали в мучениях. А на востоке, над хребтом появилось улыбающееся солнце, с ясностью освещая ветви нашего дерева.

Никогда у нас не было столь долгого ожидания дня, и никогда мы так не приветствовали его наступление. Через полчаса наши вещи были собраны, и мы быстро выбрались на открытую дорогу.

— Фред, ты помнишь нашу беседу пару дней назад? — спросил я своего спутника после некоторого периода молчания. — Мне интересно, не может ли здесь происходить что-то подобное?

— Думаешь, мы были жертвами галлюцинации? Тогда как ты это объяснишь? — Фред закатал рукав до локтя, показывая свою руку. Как хорошо я это помню! Ибо там, на сморщенной коже, был отпечаток моей руки, красный как клеймо!

— Я воспринял, а не почувствовал, что ты схватил меня прошлой ночью, — сказал Фред. — Вот наше доказательство.

— Да, — медленно ответил я. — Нам есть о чем подумать, тебе и мне.

И мы оба ехали в машине молча.

Когда мы добрались до дома, полдень ещё не наступил, но с нашей точки зрения яркость дня уже сотворила чудеса. Я думаю, что человеческий разум — это далеко не проклятие, а самая милосердная вещь в мире. Мы живем на тихом, защищённом островке невежества, созерцая одинокий поток, протекающий мимо наших берегов, мы воображаем обширность чёрных морей вокруг нас и видим простоту и безопасность. И все же, если даже часть пересекающихся потоков и вращающихся вихрей тайн и хаоса будут раскрыты нашему сознанию, мы немедленно сойдём с ума.

Но мы не можем видеть. Когда один поток, пересекающий наш мир, нарушает спокойствие и безмятежность видимого моря, мы отказываемся в это верить. Наши умы упираются и не могут понять. И таким образом мы достигаем этого странного парадокса: после опыта постижения ужаса разум и тело надолго остаются расстроенными; но даже самые страшные встречи с неизвестными существами забываются как незначительные при ясном дневном свете. Скоро нам предстояла прозаическая задача приготовить обед, чтобы удовлетворить, казалось бы, ненасытный аппетит!

И всё же мы ни в коем случае не забыли о происшедшем. Рана на руке Фреда быстро зажила; через неделю даже шрама не осталось. Но мы изменились. Мы видели пересекающий наш мир поток, и стали знающими. При дневном свете быстрое воспоминание часто вызывало тошноту; а ночи, даже когда горели лампы, были для нас наполнены ужасом. Наши жизни казались связанными с событиями одной ночи.

Тем не менее, несмотря на это, я не был готов к потрясению, которое случилось со мной, когда однажды ночью, через месяц, Фред ворвался в комнату, его лицо было мертвенно-бледным.

— Прочти это, — хрипло прошептал он и протянул мне смятую газету. Я взял её и прочёл заметку, на которую указал Фред.

ГОРЕЦ УМЕР

Иезекиль Уиппл, одинокий горец, 64 лет, вчера был обнаружен соседями мёртвым в своей хижине.

Посмертное вскрытие показало ужасное состояние гниения его внутренних органов; медики заявили, что Уиппл умер не менее двух недель назад.

Коронёр, исследовав тело, не нашёл никаких признаков убийства, но местные служители правопорядка ищут возможные улики. Джесси Лейтон, ближайший сосед и близкий друг пожилого холостяка, утверждает, что он навестил Уиппла и говорил с ним за день до обнаружения покойника; и именно на этом заявлении основано ожидание возможного ареста Лейтона.

— Боже! — воскликнул я. — Это значит…

— Да! Оно распространяется, что бы это ни было. Оно растягивается, ползая по горам. Бог знает, докуда оно может в итоге распространиться.

— Нет. Это не болезнь. Оно живое. Оно живое, Фред! Говорю тебе, я это почувствовал; я слышал это. Кажется, оно пыталось заговорить со мной.

Той ночью мы не могли уснуть. Каждый момент нашего полузабытого опыта переживался тысячу раз, каждый ужас усиливался тьмой и нашими страхами. Мы хотели сбежать в какую-нибудь далёкую страну, чтобы оставить позади себя ужас, который мы ощущали. Мы хотели остаться и сражаться, чтобы уничтожить разрушителя. Мы хотели составить план; но… ненавистная мысль… как мы могли планировать сражаться… с ничем? Мы были так же беспомощны, как старый горец…