Казанские "Тандерболты" (ЛП) - Слейд Стюарт. Страница 115

Комментатор отодвинулся в сторону от съёмочной группы. Они пошли ко входу. В объектив камеры попали груды тел на траве. В зале у всех перехватило дыхание от такого ужаса. Мёртвых осматривали медики, фотографировали, проверяли документы и жетоны, затем укладывали на носилки и укрывали одеялами. Когда первое тело выносили из ворот, из-под одеяла выпала рука, пальцы свесились в грязь, скользя по ней. Подбежала русская женщина и подняла руку. Зрители ожидали, что она просто уложит её обратно под одеяло, но вместо этого шла рядом до самого грузовика. Когда носилки загрузили она вернулась к воротам. Там уже образовалась цепочка, и каждое тело сопровождала кто-то из русских женщин, держа за руку до самой машины.

- Дамы и господа, у меня нет слов для того, что мы здесь видим. Я слышал о подобном, но воочию увидеть сотни убитых наших... Не знаю, что сказать. Теперь мы видим, что русские выносили два с половиной года. То есть, конечно, мы знали, но не понимали. Только сейчас, увидев это, поняли. Мы думали, что с нами такого не произойдёт, что с нами будет как-то по-другому. Оказывается, вовсе нет. Нацисты сделают то же самое и с нами. Простите, я не могу продолжать.

Вероятно, чтобы сгладить потерю самообладания комментатором, оператор объективом приблизил чьё-то тело, которое готовили к укладке на носилки. Человек лежал лицом вниз, прикрыв голову руками, и птицы до него не добрались. Когда санитары перевернули его, черты лица стали ясно видны.

- О боже, это же мой младший брат Джин!

- Точно, Рэй. В школе я играл с ним в одной футбольной команде. Несомненно, это Джин.

До этого хронику смотрели в мёртвой тишине, но она взорвалась гневом, когда одного из убитых опознали. По залу прокатилось рычание мужчин и плач женщин. Когда под конец фильма оператор заснял медсестёр, управляющий всерьёз опасался, что случится бунт.

- Прошу вас, тише. Мы собирались показать романтическую комедию "Небеса могут подождать" с Доном Амиче и Джиной Тирни. Но после такого... мы просто не можем. Управляющий запнулся и собрался с мыслями только через минуту.

- Мы вернём деньги за билеты.

- Купите на них облигации военного займа, поддержите американский легион. - сказал тот же голос, который подтвердил личность Юджина Сирли, и его поддержали дружным рёвом.

- Конечно, - управляющий повернулся к секретарю, которая как раз поднималась на сцену с листком бумаги. Бегло прочитав его, он сказал:

- Это от владельцев. Они говорят, что все сегодняшние сборы в сети их кинотеатров будут переданы в фонд военных облигаций. Копилки поставили в фойе.

Когда Рэй Сирли и Энни Нельсон вышли из зала, в фойе уже было полно людей, вытряхивающих свои кошельки в ёмкости для денег. Энни взяла мелочь, выданную матерью на такси - на тот случай, если свидание пойдёт не по плану - и добавил их в общий котёл. Большинство женщин сделали так же. Вдруг толчея прекратилась из-за раздавшегося завывания пожарной сирены. В кинотеатр вбежал командир добровольной дружины.

- Все наши на выход. Кто-то только что бросил три бутылки с бензином в "Бакалею Шрайнера".

Парни переглянулись. Хельмут Шрайнер был иммигрантом и видным членом Германо-американского союза [288]. Даже после того, как началась война, он продолжал высказываться, что большевики - враги, а американцы должны объединиться с Рейхом против них. Так что никто не удивился. Командир, поняв по лицам нежелание тушить пожар, вздохнул.

- Поехали уже. Огонь может перекинуться на другие дома.

Это подействовало. Через дорогу от горящего склада находился призывной пункт, открытый специально для многочисленной молодёжи, желающей пойти добровольцами на фронт. Рэй Сирли записался на лётную подготовку и через несколько минут вышел с готовыми документами в руках, чтобы проводить Энни домой. Они отдали все карманные деньги на облигации, и теперь придётся идти пешком.

Хельмут Шрайнер с женой и детьми сидели на тротуаре, слабо освещенном огнём пожара, пожирающего их бизнес. Они жили прямо над складом, и зажигалки уничтожили всё их имущество. Несколько парней с этой же улицы надвигались на них с бейсбольными битами и арматурой. Полицейский Натаниэль Мэлоун преградил им путь.

- Отойдите. Вы не можете так поступить.

- Нейт, ты сам видел, что сделали колбасники. Это расплата.

- Я не сказал, что вы не должны разбить им головы. Я сказал, что вы не можете. Убирайтесь.

На мгновение ему показалось, что они проигнорируют приказ и заодно отметелят его. К счастью, они отступили, бросив оружие и скрывшись в тени. Мэлоун огляделся. Обстановка, тем не менее, грозила бунтом. Он тяжело посмотрел на Шрайнеров, как никогда ощущая вес пистолета на одном бедре и дубинки на другом.

- Вам нельзя здесь оставаться. Я отведу вас в участок и закрою в предвариловке.

- За что нас арестовывать? Мы невиновны, - Шрайнер был в ярости.

Натаниэль придавил его взглядом.

- Вовсе нет.

Бранденбург, Шорфхайде, Каринхалл [289]

Раннее утро было любимым временем рейхсмаршала Германа Геринга. Он мог в тишине обдумать беспокоящие его вопросы. С утра, в одиночестве, не заботясь о том, что неизбежные посетители используют его размышления в собственных целях. Самое главное, в покое его не тревожили старые раны, и не требовался оглушающий сознание наркотик [290]. Он слишком хорошо знал, что весь день так не продлится. При движении боль будет нарастать, и ему придётся принять морфий. Разум помутится, но боль всё равно станет сильнее, дозу потребуется увеличить. Вскоре он потеряет способность к осознанным действиям, и персонал пустится во все тяжкие, прикрываясь властью рейхсмаршала.

Одна из горничных бесшумно, чтобы не беспокоить его, вошла в комнату. Домашняя прислуга очень хорошо относилась к нему. Это поразило бы тех, кто знал только публичный образ Геринга как основателя Гестапо, организатора концентрационных лагерей, создателя системы рабского труда, не говоря уже о потрясающей тяге к собирательству предметов искусства. Но они никогда не видели другую его сторону. Рейхсмаршал был приветливым, внимательным и щедрым работодателем, который старался изо всех сил заботиться о своих людях. Родители одной из горничных пытались купить дом, и один особо въёдливый чиновник постоянно ставил им препоны. Геринг решил вопрос, собственноручно подписав документы на ссуду. Чиновник, увидав его подпись, обмочился.

- Ваш завтрак и газеты, герр рейхсмаршал, - она поставила возле него поднос, улыбнулась и быстро вышла.

Геринг не спешил начинать день. Он съел яичницу-болтунью, выпил чай, и только потом посмотрел на первую из его газет. Одна из самых крупных тайн Рейха была в том, что рейхсмаршал питал необыкновенную склонность к чтению Wall Street Journal. Добыча свежего экземпляра становилась настоящей военной операцией.

Через десять секунд после того, как он взял газету, на его лице отразилось такое, что никто из персонала не усомнился бы - Геринг узрел обвинение в самом ужасном из возможных преступлений. И ещё во многом сверх того. Об этом говорило всего одно слово, "УБИТЫ", напечатанное жирным шрифтом. Снимок под ним всего лишь добил недавнее утреннее спокойствие.

Почти всю газету занимал рассказ о случившемся, большая часть корпоративных и экономических новостей исчезла. Это его не удивляло. Промышленность перешла на военные рельсы, и почти все сведения попали под гриф. Геринг с ужасом читал подробности немецких злодеяний. Лётчики сознательно расстреливали тех, кто выпрыгнул с парашютом; спасшихся выслеживали и захватывали на земле, жестоко допрашивая и затем убивая. От расстрела отдельных попавших в плен солдат до уничтожения без разбора целых сдавшихся частей. Использование маркировки Красного креста для скрытного провоза боеприпасов, топлива и других военных грузов. Вовсе не это встревожило его. С первого дня "Барбароссы" это было нормальным состоянием дел в России. И не количество убийств. Его собственный личный счет уничтоженных политических врагов изрядно превышал названное в газете число. Рейхсмаршала подкосила откровенная глупость резни. Проклятье! Если я вижу, что это предельная глупость, почему они не увидели?