Тот самый одноклассник (СИ) - Морская Лара. Страница 23

Данила разозлится. Скорее всего, начнётся драка. Анне Степановне станет плохо, братья вызовут «Скорую». Операцию отложат, придётся снова ждать очереди, а на это уйдёт несколько месяцев. Братья никогда больше не будут разговаривать друг с другом. Маленькая, цельная, любящая семья разрушится навсегда. Она срослась вместе в результате нескольких катастроф, и я стану последней, решающей, самой разрушительной.

Эти картины калейдоскопом проносятся перед глазами.

Я разрушу любящую семью. Навсегда. День моего появления запомнят, как начало конца.

Зачем я об этом думаю?

Я не должна бояться. Надо сказать правду, попросить защиты, разбить жуткий ком, растущий в моей груди. В том, что случилось, нет моей вины. Никакой.

Или почти никакой?

Пусть презирают меня за то, что я не сразу опознала чужого мужчину. Я устала, слишком много выпила, поверила теплу этой семьи и ослабила бдительность. Пусть презирают меня за то, что я — никудышная невеста.

Я ожидала недоверие и подозрительность, но оказалась не готова к предательству. Кто бы знал, с какой невероятной лёгкостью один брат предаст другого. И это случилось из-за меня.

— Ты головой не ударилась? — всерьёз волнуется Данила. — Ника, почему ты так странно смотришь, совсем не моргаешь?

— Это просто шок, я в порядке.

Все четверо смотрят на меня, по-разному, но я слишком потрясена, чтобы разобраться в этих взглядах.

Я колеблюсь на грани решения, сжимаю губы, удерживая взрывную правду.

— Мам, шла бы ты спать, мы сами всё уберём. Завтра тебе в больницу, — ворчит Иван.

— Обязательно надо напомнить! — жалуется Анна Степановна, и Данила чмокает меня в лоб и спешит к матери.

Все четверо обнимаются посреди прихожей королевских размеров. Трое огромных мужчин и маленькая женщина, их вырастившая. Любящая, нерушимая семья.

Я чувствую себя вторженкой. Злостной разрушительницей, готовящейся навсегда перевернуть их и без того раненый, но очень сплочённый мир.

Хочется биться головой о стену, чтобы перетрясти мысли и найти единственную правильную. Хочется содрать с себя кожу, везде, во всех местах, где ко мне прикасался чужой мужчина. Ощущаю себя грязной, униженной, жалкой.

Хочу защиты, немедленной кары для обидчика. Или повернуть время вспять.

Анна Степановна, бледная, взволнованная, старается не показать свою слабость. Я тоже.

Вздыхаю и прикусываю язык. Молчу. Неуверенно поднимаюсь и проверяю входную дверь на случай, если в дом пробрался посторонний мужчина. Но нет, дверь заперта. Конечно же заперта, иначе и быть не может.

Подхожу к обнимающейся группе, и они неловко двигаются, решая, впускать меня или нет. Никто не разнимает рук, и это кстати, потому что в данный момент любое прикосновение может перебросить меня через край.

Смотрю на братьев Данилы, бывших одноклассников. Серые глаза и карие. Нечитаемые лица. Перевожу взгляд на мать и вижу в её глазах вызов. Такой сильный, что по спине спускается холодная дрожь.

Словно Анна Степановна знает о случившемся и одобряет поступок приёмного сына. Того, кто осквернил, оскорбил недостойную и нежеланную невесту любимого Дани, её кровинушки.

«Попробуй прикоснись к моим мальчикам», — говорят её глаза.

«Прикоснусь», — мысленно отвечаю я, приняв решение. Не сейчас, не здесь, но я во всём разберусь. Мы с Данилой во всём разберёмся. Обидчик заплатит за содеянное.

Перевожу взгляд на Ивана, потом на Алексея и даю им бессловесное обещание. Моё молчание сильнее и громче любой угрозы.

Я не спала всю ночь, лежала, прикусив щёку. Холодная, как труп, я отсчитывала минуты молчаливой лжи. Обещала себе, что мы с Даней во всём разберёмся, что отомстим, только не сегодня. Я не стану рисковать здоровьем той, кто подарил ему жизнь. Полагаю, что именно на эту мою слабость и рассчитывал один из её приёмных сыновей.

Я волнуюсь о будущей свекрови сильнее, чем её сын.

Пусть операция пройдёт без проблем. Даня будет рядом с матерью, поддержит и поможет, не станет отвлекаться на меня. Я не нарушу их покой, пока всё не закончится.

А потом…

Меня не сломать. Я гибкая, как прут, и живучая, как кошка.

Лицо горело от стыда и ярости. Вечером я извела уйму горячей воды, смывая с себя следы чужих рук. Шок выходил из меня бурными волнами, стекая в водосток. Картины прошлого вечера навязывались и мешали спать.

Скудный лунный свет, отражённый в звёздах.

Отпечаток моей ладони на стекле.

Почему я не обернулась? Почему покорно отодвинулась в темноту? Почему так доверчиво откинулась на чужую грудь и закрыла глаза? Ведь знала же, что Данила кажется другим, порывистым и грубым. Почему не поднесла его руки к свету?

Я болтала, а он молчал, не сказал ни слова.

Почему не сразу заметила ремень?

Почему, почему, почему.

Данила заснул быстро, тоже слишком много выпил, а я лежала и смотрела в темноту. Хотелось соскочить с постели, разбудить его и сказать правду. Но нет, нельзя, его реакция разбудит весь дом. А ещё… я боюсь. Если он мне не поверит, если придётся оправдываться, я не хочу, чтобы это происходило в чужом доме.

Семья из четырёх человек, сложенных вместе судьбой.

Яблоко с червём, семья с предателем.

Алексей или Иван? Иван или Алексей?

Чего они добиваются?

Если хотят расстроить помолвку, то есть способы попроще, чем самим пачкать руки и разрушать братскую дружбу. Можно нанять человека, чтобы скомпрометировать невесту. Опоить, опозорить и подсунуть жениху фотографии.

Насколько сильной должна быть ненависть, чтобы один из них не боялся разрушить себя?

Без меня их семья осталась бы идеальной. Не свершившееся зло не доказано, оно существует только в фантазии предателя.

Я выпустила зло на волю.

К утру я начала сходить с ума от пугающих мыслей. Выключив будильник, Данила недовольно заворчал и потянулся ко мне всем телом.

— Раньше я любил спать по утрам, — пробормотал он мне в шею, — а теперь я люблю тебя, особенно по утрам.

Моя кожа, всё ещё чувствительная после обжигающего душа, словно покрылась изморозью от мужских прикосновений.

— Я не могу, подожди… — выползла из-под тяжёлого тела и встретилась с удивлённым синим взглядом. Резко поднявшись, Данила потёр глаза.

— Ника, тебе плохо? Поедешь с нами в больницу…

— Нет-нет, не волнуйся, я просто немного испугалась во время падения.

— Ника! — согревая ладонями моё лицо, Данила смотрел на меня, не мигая. — Что с тобой?

Секунды звучали, как щелчки пряжки ковбойского ремня.

— Ничего.

Выдохнув, Данила плюхнулся обратно на постель.

— Не пугай меня так. Спи, Ника, тебе незачем вставать. Я попрошу Лёшу отвезти тебя в город, он сегодня не спешит.

— Нет!! — Закашлялась от внезапного крика. — Прости, я немного не в себе.

— Тааак… теперь уж точно не позволю тебе остаться одной, — пробормотал Данила, качая головой. — Мы с Ванькой поедем с мамой, а Лёша за тобой проследит.

Прячу лицо в подушке, выискивая правильное решение среди беснующихся мыслей.

— Ника, что с тобой? — вскрикивает Данила и пытается оторвать меня от подушки. — Ты не в себе. Что такое? — Взволнованно ерошит волосы. — Всё, я так не могу, ты меня пугаешь. Давай, я помогу тебе одеться, поедешь с нами в больницу. Пусть проверят, вдруг у тебя сотрясение мозга.

В этот момент Данилу так легко любить, за испуг и нежность во взгляде, за примятые волосы, за искренность.

Я должна была понять, что вчера на мне были чужие руки, должна была догадаться.

Он — нежность. В нём нет ничего, кроме нежности.

— Ты — чудо, Данила Резник, — улыбаюсь, поворачивая голову.

Он хмыкает и качает головой.

— Чудо — это хорошо, но дела не меняет. С тобой что-то не так.