Две томские тайны (Исторические повести) - Барчук Дмитрий Викторович. Страница 31

— Я, как ты, не хочу провести остаток своей жизни с той, которая ненавистна мне, а я — ей. Только из-за каких-то выдуманных приличий.

— Но такова незавидная участь царей! — задумчиво произнёс Александр. — В нашем роду ещё никто не женился по собственному выбору и по любви. Ты хочешь быть первым?

— Кто-то же должен отважиться и подать пример!

— Но первому всегда достаются главные трудности.

— Я их не боюсь. С любимой я готов отправиться в самую далёкую ссылку, хоть в Сибирь.

— Хорошо, — согласился царь. — Я перешлю твоё дело в Синод и попробую уговорить матушку.

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна два года не соглашалась выслушать своего непутёвого сына.

Наконец царь вызвал Константина в Санкт-Петербург, наказав захватить с собой портрет избранницы.

Постаревшая и располневшая Мария Фёдоровна встретила сына прохладно.

— Вы никогда не были благоразумны, не оправдали моих надежд и очень огорчили меня. Но я вынуждена согласиться с доводами государя…

Цесаревич рухнул к её ногам и стал благодарить:

— Простите меня за все огорчения, которые я вам причинил. Я знал, что ваше любящее сердце поймёт меня…

— Вам, безусловно, следовало выбрать себе жену из достойного рода. Но вы не послушались моего совета и свою судьбу ломаете сами. Ваш выбор хорош, но лишь для частного лица. На свадьбу я не отпущу никого из нашей семьи.

Константин, не слыша материнских укоров, продолжал осыпать её словами благодарности.

Он даже не помнил, как брат поднял его с пола и вывел из материнских покоев.

— Синод расторгнул твой брак с Анной Фёдоровной, — поведал ему Александр. — Ты вправе жениться во второй раз.

Цесаревич снова рассыпался словами благодарности, теперь уже перед братом.

— Однако матушка дала своё согласие на твой брак с Грудзинской, потребовав взамен дорогую плату, — в голосе императора зазвучал металл. — Сначала ты должен подписать документ о своём отречении от трона, а я — издать специальный манифест на будущее — о том, что дети, рождённые в подобных браках, не имеют права наследования престола.

Константин равнодушно пожал плечами и спросил:

— Какую бумагу мне надобно подписать?

Император, поражённый легкомыслием брата, произнёс по слогам:

— Ты должен сам написать своё отречение. Ты хорошо подумал?

— Более чем когда-либо, — хладнокровно ответил цесаревич и добавил: — Какой из меня царь? Ты красив, умён, хороший дипломат. А я просто солдат. Солдатом и останусь. Да и не хочу я всходить на трон. Я к этому делу не приучен. Убьют меня, как отца убили.

Александр задумался.

— А может быть, ты и прав. Жить как частный человек — это ли не отрада? Любить и быть любимым, воспитывать детей… Не в этом ли счастье человека? В глубине души я тебе даже завидую, — признался царь и уже без каких-либо недомолвок объявил: — Я хочу сделать твой невесте подарок на свадьбу. Это имение Лович и титул княгини.

— Спасибо, брат…

Константин сел за стол и быстро написал своё отречение, как будто всю жизнь он только и делал, что отрекался от империи.

Братья обнялись и расстались.

Молодые хотели обвенчаться тайно. На бракосочетании в Королевском замке присутствовали только четверо старых друзей великого князя. Вначале их обвенчал православный священник в дворцовой церкви, а потом такой же обряд был совершён в католической часовне.

Но едва молодожёны вышли из Королевского замка и сели в конный кабриолет, как толпы варшавян вывалили на улицы. Новобрачных осыпали цветами.

Константин был счастлив. Разве не стоила корона великой империи, обагрённая кровью его несчастных предков, этих неподдельных восторгов благодарного польского народа?

И старый добрый Бельведер зажил новой жизнью. В нём появилась молодая очаровательная хозяйка. И — ребёнок. Незаконнорожденный сын Константина Павловича и Жозефины Фридерикс. За огромную сумму мать удалилась из Царства Польского и оставила его с отцом.

Он был крестником императора Александра, и полное его имя звучало: Павел Александрович Александров.

В двенадцать лет Павлуша свободно говорил почти на всех европейских языках, ему нравилось учиться.

Когда за обеденным столом в парадной зале собиралась его новая семья — любимая жена и подающий большие надежды сын — наместник был счастлив.

Из Таганрога стали поступать разные известия. Гонец привёз письмо, извещавшее, что император неожиданно тяжело заболел. Другой — что царю стало лучше, он даже поел с аппетитом и вставал с постели. А третий — о скоропостижной кончине государя.

В кабинете воцарилось молчание. Все придворные стояли подавленные и угнетённые. Наконец один из старших офицеров робко поинтересовался у Константина Павловича:

— Какие теперь будут приказания Вашего Величества?

Великий князь вскочил со стула и с гневом обрушился на него:

— Прошу не давать мне титула, который мне не принадлежит! Все запомните: теперь наш законный император — Николай Павлович!

Но когда всё худо-бедно, правда, не без кровопролития, устроилось, и Николай взошёл-таки на престол, великий князь часто спрашивал своего адъютанта: чего же хотели восставшие?

Хитрый придворный всегда рассказывал одну и ту же историю.

— Солдаты на Сенатской площади кричали: «Мы за Константина! Мы за Конституцию!» А когда у них кто-то из толпы поинтересовался: а кто она такая, эта конституция, служивые, не задумываясь, ответили: «Известно кто. Жена Константина!»

На этом самом месте польский наместник начинал дико хохотать и непременно обращался к своей супруге:

— Представляете, дорогая, как русский народ вас величает? Моя любимая, моя ненаглядная Конституция!

Несмотря на многочисленные донесения о создании Военного союза и подготовке к восстанию главнокомандующий отмахивался от них. Он не верил, что поляки, которые его так любят, способны на чёрную неблагодарность. Он создал для Польши первоклассную армию, обеспечил её лучшим оружием, вымуштровал полки. При нём жизнь на разорённой войнами земле только начала налаживаться. И вдруг какое-то восстание. Наговоры, вымысел недоброжелателей. В таком тоне он писал в столицу императору Николаю. В его обожаемой Польше всё спокойно.

Анонимные письма о заговоре он бросал в камин. А Бельведерский дворец по-прежнему охраняли всего два сторожа-инвалида, и ворота замка на ночь даже не запирались.

У великого князя неожиданно заболел большой палец на ноге. За ночь он так распух и почернел, что на ногу невозможно было ступить. Впервые за шестнадцать лет жизни в Варшаве Константину Павловичу пришлось изменить свои планы. Он не поехал на развод постов на Саксонскую площадь. И в толпе народа его напрасно прождали сорок молодых людей в длинных плащах, под которыми они прятали бомбы и пистолеты. Жертва спутала их планы.

Начальник варшавской полиции дожидался аудиенции в приёмной великого князя уже третий час. За окнами смеркалось — в ноябре темнеет рано. Камердинер внёс подсвечник с зажжёнными свечами. Потом, ни слова не говоря, бесшумно отворил дверь и, как тень, скользнул в кабинет.

Вскоре он вышел оттуда и тихо сказал:

— Его высочество по-прежнему спит. Ему нездоровится. Не лучше ли отложить ваш визит до завтрашнего утра?

Полицмейстер встал с дивана и ответил:

— Я бы с удовольствием так и сделал. Но моё дело не ждёт, завтра может быть уже поздно. Вам придётся разбудить великого князя. Иного выхода нет…

Он ещё не закончил фразу, как снизу послышался какой-то шум.

— Я посмотрю, — остановив камердинера, сказал полицмейстер и вышел в коридор.

Шум доносился с лестницы. Со стен падали картины в тяжёлых рамах, звенели осколки разбитых древних ваз, по ступеньках, громыхая сапогами, со штыками наперевес неслись студенты в красных конфедератках.