Морской фронт - Пантелеев Юрий Александрович. Страница 10

В следующие дни авиация флота бомбила Котку, Порво и другие аэродромы. Всего в эту пору было совершено около двухсот пятидесяти самолето-вылетов. Противник понес большой урон.

К сожалению, в дальнейшем флотской авиации не пришлось много поработать на морском направлении. Тяжелое положение на фронте в районе Риги потребовало нашей срочной помощи сухопутным частям, и вся флотская бомбардировочная авиация по приказу Ставки стала действовать на рубеже реки Даугава.

Трудность состояла в том, что у морских летчиков не было опыта бомбардировки сухопутных целей. К тому же нашим бомбардировщикам приходилось летать в светлое время суток и без прикрытия истребителей. Мы теряли людей и боевые машины. И все же балтийские летчики успешно выполняли задачи. 1-й минно-торпедный, 37-й и 73-й бомбардировочные полки, насчитывавшие более ста самолетов, изо дня в день успешно бомбили вражеские переправы на реке Даугава. Бессмертный подвиг совершил летчик-бомбардировщик младший лейтенант П. С. Игашев. В бою его самолет загорелся, огонь погасить не удавалось. Тогда летчик на пылающей машине таранил фашистский самолет и вместе с ним врезался в танковую колонну противника.

Потрясенные, читали мы краткое донесение об этом штаба ВВС флота.

В жестокой борьбе рождались герои…

На море инициатива находилась в наших руках. Противник не смог сорвать ни развертывание наших подводных лодок в Балтийском море, ни постановку оборонительных минных заграждений в Финском заливе. Его первые удары с воздуха по нашим базам также оказались безуспешными.

Совсем иначе сложилась обстановка на сухопутном фронте. Части Прибалтийского военного округа не смогли сдержать превосходящих сил врага. Большие потери понесла истребительная авиация фронта — в первые же дни войны она лишилась более двухсот самолетов. Поэтому развертывание сухопутных частей уже не прикрывалось с воздуха. Мы в штабе флота всего этого не знали и никак не могли понять, почему так стремительно продвигается враг. Из Либавы уже доносили, что слышен грохот артиллерийской канонады.

А дело обстояло так. Сплошного фронта нашим войскам создать не удалось. Героическое сопротивление отдельных сухопутных частей не могло остановить врага. Фашисты обтекали их с флангов, вражеские танки прорывались глубоко в наш тыл. Связь нарушалась, штабы оказывались отрезанными от своих войск и подчас не представляли себе всей сложности обстановки. До нас доходили лишь отрывочные данные, полученные по телефону из Москвы и Ленинграда. Они были разноречивыми и потому еще более тревожными. Позже мы узнали, что уже к вечеру 22 июня противник расширил прорыв по фронту до ста тридцати километров. К исходу четвертого дня войны фашисты продвинулись в глубь нашей территории более чем на двести километров. 8-я армия вынуждена была отходить, чтобы не оказаться в окружении. Таким образом, основная задача армий прикрытия — задержать противника на время развертывания наших главных сил — оказалась невыполненной.

Помню, как горько шутили в штабе флота: «Ну что ж, один план войны можно сдавать в архив, он отвоевался…» А мы. так много сил и времени потратили на согласование всех деталей тесного взаимодействий 8-й армии с флотом!

А тут еще другие осложнения. Кое-где местные гражданские власти проявили ненужную поспешность. Контр-адмирал П. А. Трайнин сообщил нам с тревогой, что местные власти распорядились приступить к эвакуации грузов из Рижского порта, — это нервирует население; подняли голову айсарги — латышские фашисты, стреляют с крыш и чердаков.

Павел Алексеевич Трайнин, командир нашей Прибалтийской военно-морской базы, конечно, не имел никаких указаний об эвакуации и вовсе не собирался в первый же день войны покидать свою базу. Он готовился к обеспечению минных постановок в Ирбенском проливе. Но атмосфера в городе становилась все тревожнее. К вечеру мы узнали, что штаб округа, переформированный в штаб Северо-Западного фронта, срочно выбыл из Риги.

25 июня стало известно о вступлении в войну Финляндии. Это обстоятельство нас ничуть не удивило: вся политика финского правительства вела к тому. Теперь нам стало еще тяжелее. Командование и штаб Балтийского флота, находясь в Таллине, отныне должны были руководить не только обороной Рижского и Финского заливов, но также и операциями в восточной части Финского залива и под Выборгом. Все коммуникации, связывавшие Главную базу флота с другими базами, оказались под беспрерывным и непосредственным воздействием противника с воздуха и с моря, из финских шхер.

В бой вступали Ханко и Кронштадт.

Военно-морская база на полуострове Ханко (раньше он назывался Гангут), арендованном нами после войны с Финляндией, была создана лишь весной 1940 года. Теперь полуостров стал могучим форпостом нашей обороны. Конечно, за год мы не успели завершить на Ханко все намеченные работы. Но, забегая вперед, скажу, что недоделки в инженерном оборудовании базы были перекрыты мужеством бойцов и командиров гарнизона. Организовал и сплотил славный коллектив гангутцев командир базы генерал-майор С. И. Кабанов и бригадный комиссар А. Л. Расскин. Это были талантливые люди. Сергей Иванович Кабанов — крупный специалист береговой артиллерии, воспитанный в духе лучших традиций балтийских моряков. Авторитет Кабанова был исключительно велик, его любили за деловитость, заботу о людях, за спокойствие, в котором чувствовалась воля опытного военачальника…

Во всех отношениях под стать генералу Кабанову был и бригадный комиссар Арсений Расскин. Я помнил Расскина еще матросом, мотористом подводной лодки. Мы вместе служили в юности на Черном море. Прекрасный моряк-подводник, Расскин хорошо знал душу матроса, умел воодушевить людей, повести их на подвиг.

Управление разнообразными силами базы обеспечивали хорошо подобранные штабные офицеры — грамотные в сухопутных и морских вопросах. Возглавлял штаб базы капитан 2 ранга П. Г. Максимов.

К началу войны численность гарнизона полуострова не превышала двадцати пяти тысяч человек, входивших в сухопутные, морские, инженерные и строительные части. База имела полевую, железнодорожную и стационарную дальнобойную артиллерию, морскую авиацию и легкие силы флота. Оперативное значение базы в обороне Финского залива было очень велико. Совместно с мощными батареями островов Осмуссар и Даго (Хиума) батареи Ханко создали сильную артиллерийскую позицию, преграждавшую вход в Финский залив и прикрывавшую наше центральное минное заграждение. Опираясь на Ханко, нам легче было действовать на морских сообщениях противника.

Вступление в войну Финляндии привело к тому, что в тылу нашей позиции, обращенной на запад, появился новый противник — немецкие и финские военно-морские силы, базировавшиеся на южное побережье Финляндии, в непосредственной близости от Главной базы флота и вдоль важнейшей нашей коммуникации Таллин — Кронштадт. Им не было нужды форсировать созданную нами центральную минную позицию, ибо они еще до войны развернуты были в шхерах, у нас в тылу.

Кронштадт, считавшийся тыловой базой флота, на третий же день войны оказался на переднем крае, превратился в огневой щит Ленинграда. Огнем своих фортов и кораблей он содействовал нашим сухопутным частям на выборгском направлении, организовывал морские десанты в тыл противнику, прикрывал Ленинград от воздушных налетов врага с морского направления.

Кронштадтская крепость снова встала на защиту города великого Ленина — колыбели революции…

Поток донесений — устных и письменных — нарастал. Операторы еле успевали прочитывать, проверять, записывать их в журналы и наносить на карту. Вот офицер несколько раз перечитывает какое-то донесение, показывает его начальнику оперативного отдела капитану 1 ранга Пилиповскому. Оба о чем-то совещаются и наконец подходят к моему столу.

— Довольно странное сообщение района СНиС, — говорит Пилиповский.

Читаю. Посты на северном берегу острова Даго в течение ночи слышали немецкие радиопереговоры на ультракоротких волнах. Суть разговоров не уловили.