Крепче брони - Толстобров Павел Петрович. Страница 19

То, что на позициях дивизии идет битва не на жизнь, а на смерть, что под Сталинградом решается судьба Родины, Аня видела по потоку раненых с правого берега Дона, знала из газет, из политинформаций комиссара батальона. Это делало еще невыносимей сидение в «яме».

Стерильный материал обычно забирала старшая операционная сестра Александра Яковлевна Пономарева. Но к автоклаву иногда наведывалась и хирург Лида Зелинская. Высокая, стройная, румянец во всю щеку. Аккуратно причесана, обмундирована словно с иголочки. Посмотришь на нее — зависть берет.

Зелинской вначале казалась странной нелюдимость Найденовой. Хмурая, порою резкая, за собой не следит… Иной раз так и хотелось отчитать: «Посмотрись ты хоть в зеркало! Нервы придержи. Надо же уважать себя, ведь всем трудно…» Но что-то удерживало, мешало Зелинской поставить на место эту взбалмошную, неуклюжую, словно мальчишка, девчонку. Чисто женским чутьем Лида угадывала, что с Аней творится неладное, ей надо помочь…

Но как, чем, если с ней даже как следует не поговоришь?

Однажды та взорвалась. Трудно иначе назвать ту нервозность, с какой она вылила Зелинской все, что наболело на душе.

Зелинская растерялась. Был момент, когда, увидев, как слезы исказили измазанное сажей Анино лицо, она хотела рассмеяться. Но не засмеялась, непосредственно выраженное горе тронуло ее сердце.

Несколько успокоившись, Найденова произнесла:

— Слышите, слышите, как там стреляют? — Из-за Дона в этот момент действительно явственно донеслись разрывы снарядов. — Там раненые, может, умирают… А вы держите меня здесь, в этой дыре…

Зелинская не столько разумом, сколько чувством поняла, как ей следует поступить в таком случае. Она молча усадила Аню на чурбак и, стараясь быть спокойной, сказала:

— Иди к Исааку Ильичу. Метелица только на вид суровый. Ты бы знала, сколько он спас людей!.. Иди и расскажи ему все, он тебя поймет. — Помолчала, держа руки на еще вздрагивающих плечах Найденовой. — Только, знаешь, не горячись! Попробуй спокойно. У ведущего хирурга немало и других забот. Не успеваем обрабатывать раненых.

Наверное, правильно говорят: не везет, так не везет. Добиралась до роты — ног под собой не чуяла. Где по лабиринтам траншей и ходов сообщения, где ползком — только бы скорей попасть на командный пункт. И в первый же день нарвалась на неприятность, которая могла кончиться плохо.

Хотела честь по чести доложить командиру о своем прибытии, а ротный, не дослушав доклада, махнул рукой:

— Некогда, некогда. В самый разгар боя попала. Сиди на КП, — а сам перемахнул через бруствер— и только его видели.

Очень это интересно: рота сражается, ее «ура» слышно совсем рядом. Раненые ждут помощи, а ты сиди в окопе и слушай, как телефонист монотонно повторяет одно и то же: «Я — Дон… Я — Дон…» Как будто за этим она и спешила сюда!

Выбравшись из траншеи, побежала туда, где шел бой. Жарко, сумка с непривычки оттягивает плечо, пот льется по лицу, стекает за ворот. Скорей, скорей! Там нужна помощь.

Вдруг остановилась. Навстречу понуро бредет солдат, таща за ремень винтовку. На грязном лице — растерянность.

— Ты ранен? Перевязать?

Неловко мнется, молчит.

— Ах ты, трус! А ну, поворачивай обратно. — И, выхватив подаренный кем-то пистолетик, девушка направляет его на солдата. — Быстро! — А сама думает: «Это, конечно, из новичков. Наши десантники не струсят, не побегут…»

А вечером после боя — скандал.

— Товарищ санинструктор, почему вы нарушили мой приказ? Почему ушли с КП? — грозно выговаривал командир роты.

— Так я… Там же раненые…

— Молчать! Я спрашиваю, почему нарушили приказ? Вы знаете, что положено за это на передовой?!

Найденова, разумеется, знала. Хотя в душе все кипело, протестовало. И против этого крика командира, и против того, к чему он вел дело: ведь раненые же… Но молча выслушивала не очень стеснявшегося в выражениях лейтенанта.

— За то, что нарушили мой приказ, на первый раз предупреждаю… — Ротный на какое-то мгновение замолчал и закончил уже тихо: — А за то, что вернули в строй труса и помогли вынести раненых, благодарю вас.

Не «объявляю благодарность», а «благодарю вас» — так и сказал.

Что-то подкатило к горлу. Не выдержала. И совсем уже не по-военному произнесла:

— Спасибо вам, товарищ гвардии лейтенант.

И выбежала из блиндажа.

Как-то Аня Найденова привезла раненых в медсанбат. Впереди стояла вереница повозок.

Постояла, поправила раненым повязки и не вытерпела:

— Мальчики, потерпите немного, я схожу туда, чтобы вас быстрее приняли.

Забежала в операционную. Увидев Зелинскую, как маленькая, прислонилась щекой к ее плечу.

— Спасибо вам, Лидия Кирилловна!

— Ну как там, Аня? Не страшно?

— Вначале было страшно. Но ведь им, — Аня показала на повозки с ранеными, — еще труднее, а они идут в атаку. По ним стреляют из автоматов, пулеметов, минометов, а они идут…

Лида посмотрела на девушку и не узнала ее. Плечи будто поднялись, раздвинулись. Загорелое и обветренное лицо стало строже, суровее. Чуть проступавшие через загар когда-то такие смешные веснушки придавали теперь лицу невыразимую обаятельность.

— Анка, ты так похорошела! — радостно сказала Зелинская, а про себя подумала: «Вот что значит найти человеку свое место!..»

Найденова будто не слышала ее слов. Попросила Зелинскую:

— Вы уж, пожалуйста, Лидия Кирилловна, позаботьтесь о моих. Очень прошу вас.

…Аня часто привозила раненых в медсанбат, а потом спешила обратно в роту. Неприятности первого дня давно забыты. Новый санинструктор пришелся всем по душе. Бойцы полюбили девушку за то, что она всегда была рядом с ними. Правда, в дни затишья она строго требовала от каждого возможного в условиях окопной жизни соблюдения санитарных норм. Бойцы нехотя, часто с язвительными усмешками относились к этому, но выполняли все ее требования. Ведь при такой жизни, когда на тебя ложатся и пыль, и грязь, и немецкие бомбы, не следи за собой — совсем человеческий облик потеряешь. Аня сама привязалась к бойцам. При коротких встречах с Зелинской, с другими подругами только и говорила о них.

— Что за люди, знали бы вы! Человек ранен, ему приказываешь: «Ползи в укрытие!» — а он уговаривает: «Сестричка, перевяжи меня покрепче, чтобы кровь не шла, а я им, гадам, еще задам!..»

Иногда прорывалось что-то «свое».

— Немцы стреляют, кругом рвутся мины. А там раненый. Ползу к нему и думаю: «Только бы пронесло… Только бы мимо…» А то ведь из-за меня он может погибнуть. Подползаю, а он, бедняжка, от потери крови говорить не может. Только по губам понимаю: «Пить…» Достаю фляжку, разжимаю ему зубы. Быстро перевязываю. Теперь бы только вынести. А на стрельбу не обращаю внимания. Не до нее…

Зелинская слушала девушку и удивлялась ее непосредственности, ее тихому, невидному мужеству. А иногда откровенно завидовала ей.

Однажды раненых привезла уже не Найденова. В повозке лежала она сама.

Санитары положили Аню на операционный стол. У нее было восемнадцать пулевых ранений. Повреждены кишечник, печень…

А произошло вот что. Рота вместе с другими подразделениями вела наступательный бой. Немцы упорно сопротивлялись, переходили в контратаки. Аня Найденова находилась в самом пекле, чтобы в любую минуту помочь раненому бойцу. Не раз и сама брала в руки винтовку, чтобы защитить раненых. А потом попала под пулеметный огонь врага…

Операция длилась долго. Хирурги Метелица и Зелинская сделали все, чтобы спасти жизнь девушки.

А Найденова, придя в себя после наркоза, попросила:

— Только не отправляйте меня в госпиталь.

Госпиталя у нас избегали все. И только из-за боязни, что оттуда не возвратятся в свою часть, а может, и вообще не передовую.

Что делать? Любое движение раненой противопоказано, поездка на машине за десятки километров немыслима. Но и оставлять ее в таком состоянии в медсанбате рискованно.