Импульс (СИ) - "Inside". Страница 103

*

Ночью Чарли будит сестру тычком под ребра. Раз, два, готово. Лорейн ойкает, прижимает к ноющей коже ладонь и просыпается.

— Что? — сразу же спрашивает.

Чарли ее за это любит: пробуждается старшая Кларк всегда мгновенно, без всяких «отвали», «отстань», «уйди». Адреналин бурлит в крови, движет ее телом, посылает импульсы в мозг, заставляя открыть глаза и сесть, зябко кутаясь в одеяло.

В его квартире на Освин Стрит нет свободного места. Каждый сантиметр небольшого лофта используется, каждая клетка шахматного паркета чем-то занята: будь то ящик с барахлом, деловой кейс или сложенные в папку документы. Полок здесь нет, вместо них раздвижные шкафы с бамбуковыми дверьми, скрывающими за собой тайны. В воздухе висят стеклянные флорариумы — живые экосистемы из песка, суккулентов и инсталляций; на стене напротив огромной кровати тонкая изогнутая плазма с приставкой и двумя джойстиками в смешных чехлах.

Все вокруг коричнево-зеленое, живое, необычное: гирлянды из журавликов, китайские бумажные светильники, поп-арт иллюстрации с голыми девушками. На кухне, состоящей только из плиты, трех тумб и ярко-оранжевого холодильника, гудит бирюзовая кофемашина. Лорейн не понаслышке знает: если вовремя не пригнуть голову, можно задеть затылком цветные стеклышки.

Окна выходят на парк: Освин Стрит сама по себе зеленая, цветущая, а перед домом Чарли настоящий рукодельный сад. Сейчас кусты хрупкие, безлиственные, но весной аромат пионов пробирается в квартиру, наполняет ее сладостью.

Лорейн любит это место: оно словно убаюкивает, дарит странное земное спокойствие. У Чарли удивительная манера превращать мир вокруг себя в абсолютный, идеальный комфорт. Он знает, где поставить статуэтку, знает, куда подвесить ловец снов. Он чередует цветовой спектр, разбирается в сторонах света, использует тонкий высокий книжный шкаф вместо перегородки, чтобы утром солнечные лучи не будили его.

Чарли — хранитель этого места. Его вечный житель. Дух.

Но сейчас глубокая ночь, голова трещит по швам, и младший Кларк кажется Лори самым отвратительным человеком на земле. Пусть он и смотрит на нее виновато, словно разбудил не специально, а так, задел во сне.

— Что? — повторяет.

Тянется к сигаретам, лежащим на тумбочке, но сразу же отдергивает руку. Курить у него в квартире нельзя. Это табу, негласное правило. Никакого табака, только алкоголь и травка. Можно выйти на улицу, спуститься во внутренний двор дома. Ни в коем случае — в окно. Чарли тогда с катушек слетает от ярости.

Лорейн это нравится. Она буквально влюблена в эту установку: если брат сказал «нет», значит, так тому и быть. Он единственный, кто может что-то ей запретить. И она послушается.

Сейчас Чарли выглядит обескураженным. Словно и забыл, зачем поднял ее среди ночи, вытолкнул со своих рук, отпихнул от себя. Встает, бредет на кухню, спотыкается о ее неразобранный чемодан — после аэропорта они сразу поехали к нему — долго копается в своей сумке.

Возвращается с коробкой — небольшой, белой, перевязанной розовой ленточкой. Слишком бабская, на автомате думает Лори, зевая. Мозг уже снова спит.

— …отдать, — говорит Чарли. — Ты же не можешь без него.

— Что?

Ей нужно разнообразить свой словарный запас. А то, кажется, забыла, как разговаривают нормальные люди.

Коробка опускается перед ней на одеяло, Лорейн тянет за ленту. Бумажная, рвется почти сразу, но развязывается до конца. Кларк снимает белую бумагу, с минуту тупо пялится на подарок, а потом улыбается — искренне, до ушей.

— Я же могла починить старый.

— Знаю.

Она трогает гладкое черное стекло. «Яблоко», конечно же. Будто бы она может переучиться на что-то другое. Тонкое, изящное, непривычно большое, но красивое, элегантное. Идеально ей подходит. Даже слишком.

Переворачивает, вертит в ладони. И не может сдержать удивленный выдох.

На торце гравировка: маленькие серебряные буквы, едва заметные, но уже поймавшие первые блики теплого комнатного света.

C&L.

Чарли сидит на кровати — такой же худой, бледный и немощный, как и она сама, такой же уставший и бесконечно острый, разодранный, сухой и выточенный — и улыбается, гладя сестру по шелковым волосам.

— Я забыл, — шепчет он. — Потому разбудил.

— Дурак, — смеется Лори. — Это стоило того.

Это того стоило.

Днем она уходит: горький запах духов, сладкий — его шампуня; целует Чарли в лоб, не говорит ни слова о работе или его состоянии, только мажет губами по коже, прижимает к себе. Им давно уже не нужны слова, чтобы понять друг друга.

Одно на двоих ведь. Как иначе-то.

Спали вместе, рядом, в футболках, индийских шароварах, под одним одеялом. Как в детстве, думает Лори, садясь в такси. Легко и спокойно. Никаких долгих ночных разговоров, никаких объяснений. Все и без того ясно — теперь есть грань. Черта, которую нельзя переходить. Имя, которое нельзя произносить вслух, затрагивать в диалогах или заполнять им паузы.

— Куда, мисс? — спрашивают с водительского.

Она и сама не знает. Домой не нужно, на работу — рано, но чемодан тяготит руки, а в голове приятно пусто, словно веником собрали всю пыль. Любит Чарли за это, мозгоправ чертов. Знает, что не разговоры ей нужны, не теплые посиделки до рассвета, а хороший сон и едва уловимый звон стеклышек друг о друга.

Напоминание о детстве. Что-то, что заставит ее поверить в то, что на какое-то время может быть спокойно даже такой, как она.

Вздыхает, диктует домашний адрес. Выбора у нее нет, дорога всегда одна — в холодный полупустой лофт, где только ветер гуляет по углам в такую погоду.

Знает, что ехать без малого полчаса; может, двадцать пять минут, а может, тридцать две — все зависит от вестминстерского моста, который в такое время суток может быть или полностью свободен, или сильно перегружен. Как карта ляжет.

Вставляет сим-карту в телефон, вводит код доступа, машинально настраивает меню. Запускает синхронизацию, вертит черное зеркало в руках, цепляет ногтем гравировку.

C&L.

Чарли, конечно, человек-социум. В его телефоне контактов больше, чем она видела людей в своей жизни. Бесконечные женщины, зашифрованные друг от друга, как в американских мелодрамах; богатые клиенты со странными номерами; какие-то случайные прохожие, дилеры и тридцать три номера доставки пиццы. Свое белоснежное стеклянное «яблоко» он почти не выпускает из рук и убирает только на время приема или когда очень занят.

Его невозможно изолировать от мира, усмехается Лорейн, раскладывая вещи. Сначала ее это бесило, потом привыкла: для многих Чарли стал братом-в-одну-сторону. Божеством, на которое они молятся, человеком, которому можно позвонить в три часа ночи, сайтом для нытья онлайн. Вот только Чарли едва ли знает их имена. Он отвечает на их звонки лениво, с расстановкой, иногда пишет какие-то сообщения в «сопли точка ком», но чаще закатывает глаза, слушая очередную проблему. В реальности так нельзя, зато вот там, в белом зеркале — сколько угодно.

Когда Лорейн ночует у него, Чарли всегда отключает телефон. Потому что так принято, так повелось, сложилось: сестра важнее всего, центральная фигура, первая после бога, в которого он, наверное, все-таки верит.

А Лори смеется, в очередной раз разглядывая его профиль в соцсети: три с половиной тысячи друзей, редкие записи на профайле. Типичный пример успешного человека. Чарли фоткается на фронтальную камеру так, словно родился с умением позировать: с пафосом и апломбом, яркий кардиган обнажает бежевую футболку и черный ремешок часов; фирменный прищуренный взгляд, кудри, полностью не поместившиеся в кадре. Она смотрит через линзу камеры на него, состоящего из миллионов пикселей, и улыбается. Знает, что скрывается за картинкой.

Наверное, все-таки налаживается, понимает она, откладывая телефон. Что-то становится стабильнее, лучше, четче. Выравнивается после сумасшедшей осени, после всех провалов и промахов, крепнет уверенностью в стальном хребте. Чарли вляпался, она помогает ему выбраться, а впрочем, ничего нового. Может быть, ей повезет и она выйдет из этой воды с намокшими ногами, а не утопленницей.