Импульс (СИ) - "Inside". Страница 100

Прикладывает палец к губам, сообщая самую большую тайну на земле: она без ума от фигурной посыпки на пенке у кофе.

— А что любишь ты? — Кларк тушит сигарету.

Эмили долго думает, даже кусает губы, перебирает в голове варианты. Что она любит? Цветные всполохи журавликов, пятна краски на постельном белье, плаксивые мелодрамы с хэппи-эндом, блины с кленовым сиропом, нелепые пижамы и надписи на футболках; еще вишневый джем, свитера крупной вязки и нелепые традиции вроде подарков, состоящих из бесполезных безделушек.

— Тебя.

Щеки Лорейн медленно-медленно приобретают розовый оттенок.

Девять.

К вечеру пятницы Эмили впервые видит, как действительно выглядит разъяренная Кларк. До этого времени медсестра была уверена, что Лорейн способна на человеческие эмоции в самом строгом смысле этого слова: утонченная агрессия, ледяная жесткость. Но в ярость — кипящую, плавящуюся, заливающую органы серной кислотой — Эмили не верила.

Кларк стучит в дверь ее номера безостановочно, беспрерывно долбит кулаком в темное дерево, дергает металлическую ручку. Врывается ледяной метелью, когда Эмили испуганно открывает замок; ставит перед фактом:

— Мне нужно позвонить.

Эмили молча протягивает свой мобильный.

От Кларк пахнет виски и сигаретами — тяжелый, почти удушающий запах вмиг заполняет комнату, въедается в постельное белье. Кларк пьяна после ужина, но слова в предложения связывает весьма успешно, только глаза темные, стальные, словно наполненные горечью.

Эмили не спрашивает ничего — только подтягивает к себе колени, обхватывает их руками и забивается в угол кровати. Сейчас ее здесь нет.

Кларк набирает номер по памяти, дважды попадает не туда, но на третий наконец дозванивается.

У Эмили неприятно сосет под ложечкой, бурлит в груди: думает, что Лорейн звонит Чарли, но промахивается.

— Я не буду этого делать, — ледяным тоном произносит Кларк вместо привычного «алло». — С чего ты взял, что можешь теперь мной командовать?

Эмили качает головой: не пьяна, нет. Разозлена до чертиков, до кровавых пятен перед глазами, до клокочущих в горле слов. Звонит не Чарли — Моссу, запоздало узнав важные новости.

Семейная сцена. Маленькая ссора, которая будет иметь большие последствия.

Она старается об этом не думать.

Лорейн вышагивает по номеру, совершенно не обращая на Эмили внимания. Она вся прошита этой злостью, напичкана стеклянной крошкой. Того и гляди посыпется вниз.

— Позволь я тебе напомню, — шипит, — ты не можешь утверждать график без моего согласия. А я его тебе не даю. Ясно?

Эмили не сводит глаз с ее фигуры: короткое синее платье, оголяющее ноги, туфли без каблуков, черный шарф вместо накидки. Глаза подведенные, черные, с осыпавшейся тушью — темное на светлом. Лорейн мечет молнии, сворачивает их в спирали и бросает обратно на небо.

— Даже не думай. — Светло-розовые губы искривляются. — Найди себе другую секретаршу, если эта тебе не дала. Ты начинаешь меня раздражать.

Она кричит на него. Не срывается, не теряет над собой контроль. Кричит — осознанно громко, четко, выговаривая по слогам, растягивая гласные. Не дает ему ответить.

Ты засранец, срывает горло. Пошел ты, плюется ядом. Не тебе мне указывать, цедит сквозь зубы.

Ее корежит. Скручивает этой яростью, шипучей ненавистью, самим фактом этого разговора. Мосса почти не слышно: Эмили слишком далеко, но она знает, каким тоном он с ней разговаривает. Почва из-под ног бы уходила, если бы Кларк не знала его так хорошо.

Не ошибается.

— Я тебя не боюсь. — Кларк вцепляется в собственное бедро, сжимает пальцы, и Эмили становится страшно. — Ты ничего мне не сделаешь. — И добавляет, коротко, на выдохе: — Хуже не будет.

Что-то за грудиной лопается с противным звуком, и Эмили подскакивает с кровати, делает три шага к тумбочке, на которой стоит небольшой термос, наливает себе чашку кофе. Впивается в нее пальцами до хруста суставов, ищет себя на кремовом донышке.

Он говорит ей что-то очень долго, даже слишком, а Лорейн только молчит — тяжело, душно, но внимательно, прижимает телефон к уху, мнет ткань платья. Так вбивают какую-то мысль: до Эмили доносятся ровные, спокойные интонации. Мосс пробует темную воду, пьет из бутылочки Алисы, скрещивает пальцы, чтобы Кларк не взорвалась снова.

Лорейн успокаивается. Выдыхает полные легкие воздуха, прикрывает глаза, разжимает пальцы. Облокачивается на стену, кивает, забыв, что ее не могут видеть, трет переносицу.

Превращается из железной уверенной леди в уставшую женщину, в очередной раз поругавшуюся с мужем.

— Я прослежу за этим, — говорит в трубку. — Я прослежу. — Повторяет. — За ним — особенно. А теперь не мешай решать.

Кларк нажимает «отбой» во время того, как Мосс все еще что-то говорит; кладет телефон на кровать. Устало вытягивает ноги, зарывается пальцами в волосы. День закончился, а значит, можно побыть самой собой.

Медсестра садится рядышком, пытается подобрать какие-то слова, но получается только одно:

— Кофе? — Эмили подает ей чашку.

Их пальцы соприкасаются.

— Лучшее, что можно придумать, — улыбается Кларк.

Десять.

За несколько часов до вылета Эмили собирает свои вещи в чемодан, бережно упаковывает свертки-сувениры, снимает телефон с зарядки, закрывает молнии-замки. По тысяче раз перепроверяет: бизнес-класс, вылет в полдень, терминал 34D. Разбредается мыслями, растекается по балконной двери, прижимается лбом, рисует на тумане дыхания узоры.

Считает все мгновения, важные моменты, крохотные бесфотоаппаратные фотокарточки в памяти, раз-два-три — семь-восемь-девять; мнет украденную сигарету в кармане, улыбается сама себе, кутается в теплую кофту. Хочется все бросить и побежать к Кларк, как бежала, сверкая пятками, несколько дней назад, в дурацком полотенце и мятой футболке, хочется целовать ее до рассвета, разговаривать до ночи, не спать и держаться только на кофе.

Кларк — ее причина для бессонницы.

Эмили думает о том, что по приезде научит Лори делать модели ракет из картона, раскрашивать их хвосты во все цвета радуги и пускать из окна дома на Трити-стрит. Эмили будет торопить: собирайся скорее, давай, полетели, а Кларк в ответ будет только смеяться да обнимать ее вечно холодными руками, и от ее улыбки станет еще ярче, а космос окажется чуть ближе, чем обычно. Скажем, на их ладонях.

Эмили прячет солнце в кармашке, чувствует, как оно не собирается гаснуть, взращивает киловатты тепла, думает о детском и наивном: клубничное молоко и пряничный человечек, теплые смешные пижамы, вишневый табак и добрые сказки.

Хочется показать другой мир — состоящий не только из лимонной стерильности и белоснежных палат.

Запах ментола проникает в комнату вместе с ней — стоит на пороге в той самой изрезанной футболке, вечных рваных джинсах и бежевых отельных тапочках, руки скрещены на груди, сигарета заложена за ухо, под глазами черные синяки, синий космос. Улыбается так, что планета теряет ось.

Шальная, безумная.

Ее.

Эмили кидается навстречу, лепечет что-то про раскрытую настежь дверь. Прижимается к пропахшей табаком футболке, целует скулу. Заходи, шепчет. Я так ждала тебя.

Лорейн заходит, топчется посередине, отводит глаза, словно не знает, куда себя деть. Мнется, прикусывает губу, садится на незастеленную кровать, впивается пальцами в матрас.

Что, немо спрашивает Эмили.

— Мы со вторника на дежурствах. — Лорейн разговаривает не с ней — с полом. — И отработка часов. А еще у тебя экзамен, к которому нужно готовиться, и… — Вдох. — Не хочешь перебраться ко мне на это время?.. — Выдох.

Эмили медленно-медленно оседает на пол.

И это десять.

У Чарли Кларка опухшие красные глаза, дрожащие губы и потерянный взгляд.

Чарли Кларк ужасно худ, будто не ел неделю, колени и локти острые, выпирающие, и в нем нет никакой жизненной силы.

В нем вообще ничего нет.

И когда Лорейн стоит напротив него, выговаривая что-то, произнося по слогам, он не поднимает на нее взгляд, только рассматривает носки своих мягких кожаных ботинок. А потом старшая Кларк сдается, обнимает его, и тот опадает, поникает, складывается пополам, прижимая ее к себе.