Импульс (СИ) - "Inside". Страница 137

О том, что еще болит.

— Может быть, мне стоит еще раз поговорить с Чарли?.. — вырываются у Эмили мысли вслух.

У Гилмора рот приоткрывается от удивления, образует букву «о». Медсестра прижимает ладони к губам, широко распахивает глаза.

Как была дурой безмозглой, так и осталась.

— Чарли Кларком? — Райли напрягается. — Ты что-то узнала про Чарли?

Хирург кашляет в кулак, будто что-то попало в горло, застряло на слизистой. Хрипы рваными лентами рвутся из груди, оседают на коже, дают медсестре короткую паузу.

Эмили пытается выкрутиться. Придумать отговорку, сказать, что перепутала, но язык присыхает к небу. Слишком много событий для одного дня, слишком силен страх перед Лорейн. Нельзя посвящать в тайну еще одного человека, но она уже, тупица полная, преподнесла остальным все на блюдечке.

— Там были проблемы с… э-э-э… картами.

Врала три месяца, выясняла, притворялась, полуправда — тоже правда, мантры про себя читала, а сейчас не может. Не поворачивается какой-то внутренний механизм, не крутятся шестеренки. Не работает больше.

Гилмор, конечно же, ей не верит.

— Картами? — переспрашивает, откашлявшись. — Значит, не так уж и страшно. Ну, Лори-то наверняка поможет. — Он ухмыляется. — Значит, Мосс знает?

Эмили коротко кивает.

Что происходит?

Райли вдруг встает — быстро и резко, разворачивается и выходит, ничего не сказав. Только хлопает дверь комнаты отдыха да сквозняк холодит ноги.

Она остается сидеть на диване, силясь заставить свой мозг работать.

О, нет-нет-нет.

Она же не могла ошибиться настолько.

Часы показывают полдень, и Эмили подскакивает: что бы ни делал юный Шерлок, основную работу никто не отменял.

Сегодняшний бег еще не закончился.

eternity

Операция делит ее мир на до и после: до — странные поступки, бег по коридорам, кусочки черного хлопкового платья Лорейн, острые серебряные шпильки, непонимающее выражение лица и рука Эндрю на тонкой талии; в промежутке — стерильность и запах пиленых костей, опера Нила, шумные разговоры и привычная работа; после — горящие, пульсирующие ноги, несущие ее в блок P.

Потому что даже дьявол не знает, что может произойти за пределами обособленной от мира операционной за два с половиной часа.

Эмили входит в приемную, делает шаг в облако света посередине пространства и натыкается на ойкнувшую от неожиданности секретаршу.

— Простите. — Медсестра переводит дыхание. — У доктора Кларка еще прием?

— Доктор Кларк ушел провожать пациента пару часов назад. Возможно, они все еще разговаривают, — следует ответ.

— Значит, они могут быть где-то внизу? — хмурится Эмили. — Мне просто очень нужно с ним поговорить…

— Наверху, — перебивают ее. — Доктор Кларк сопровождает своего пациента до вертолета.

Глаза Эмили округляются.

— У Чарли есть вертолет?

— У его пациента, — терпеливо повторяет секретарь. — Вы можете подождать его здесь: вероятно, он скоро вернется.

Эмили молча качает головой и выходит, пытаясь сообразить, что делать дальше: попытаться отыскать Лорейн или бежать наверх, на вертолетную площадку?

Пустят ли ее туда вообще? Знает ли старшая Кларк о том, где ее брат? Может быть, они вместе?

Или Чарли давно проводил пациента и ушел обедать в ближайшее кафе?

Каковы вообще у нее шансы кого-либо из них сейчас поймать?

Эмили не знает.

Но продолжает двигаться.

Она добирается до верхушки самого высокого корпуса за четверть часа, долго бродит лабиринтами коридоров, путает двери, попадает не в те лифты, забывает карту через секунду после того, как посмотрела. Голова не держит никаких сведений и знаний, как и положено маленьким глупеньким девочкам: Эмили сплошная рефлексия и поток эмоций, но никак не холодный расчет.

Преодолевает десятки лестниц, чтобы выбраться наружу, прикладывает ключ-карту к замку на двери, слышит щелчок, толкает тяжелый металл со всей силы и выбирается наружу.

Свет.

Так много солнечного света, что огромная черно-белая вертолетная площадка затоплена им.

Солнце повсюду: в стеклянных перилах, металлических дверях, железных столбиках взлетной полосы, глянцевых пластинках лестницы и стальном трапе, ведущем к квадрату с большой буквой H на земле.

Теплое, ласковое, всеобъемлющее, оно щекочет Эмили нос, и та громко чихает, вспугнув тысячи солнечных зайчиков; под тонкую ткань халата забираются озорные лучики, впуская ветер.

Волосы растрепываются моментально, глаза начинают слезиться от холодных порывов, и Эмили сильнее запахивает халат, словно он может ее защитить.

Слишком холодно для ноября. Слишком жарко для конца осени.

Шаг за шагом Эмили поднимается по ступенькам, и небесная бирюза становится ближе к ее голове.

Вертолет давно улетел — на земле остались только черные широкие полосы да раскиданные листы бумаги, которые никто до сих пор не убирал; и разве что еще не погасшие оранжево-красные огоньки все мигают, словно их забыли выключить.

У Лорейн черное платье до колен — хлопковое, простое, совсем детское, ей не подходящее, обнажающее худые плечи, бесформенное и с лентой под грудью, словно она сошла со страниц романов Джейн Остин.

У Чарли Кларка все та же расписная рубашка — серое на сером — и огромные распахнутые глаза.

Они разговаривают — громко, перекрикивая друг друга, почти ссорясь, и Эмили понимает, что Лорейн плачет, давится слезами, вонзается в себя до красных пятен и лунных отметин.

Чарли качает головой, и его золотые волосы подхватывает ветер.

Эмили преодолевает последнюю ступеньку, выпрямляется, медленно идет к ним, верит, что еще не поздно все исправить, что можно поговорить, извиниться, и это ее желание — дикое, странное, совершенно неуместное — делает ее похожей на сумасшедшую.

Она натворила столько бед, что может получить приз «безумие года». Чарли Кларк по сравнению с ней капризный ребенок, не получивший игрушку.

И мудрый бог — оттепель деревянного крестика на шнурке — опускает руки, признавая свое бессилие.

Это идиотизм, говорит себе Эмили, пересекая вертолетную площадку. Ты просто тупица, ругает себя. Она тебя сейчас с крыши сбросит, на куски порвет. За брата, за сломанные жизни, за все то, что ты сделала, да как будто может быть иначе.

Старшая Кларк все еще кричит, пытаясь заполнить своим хриплым голосом все пространство, и Эмили, стоящая в метре от нее, наконец разбирает слова.

— Ты не можешь! Ты должен! Есть обязательства! Кто, если не мы?!

Чарли упирается в стеклянное ограждение — тонкое, светло-синее, оно достает ему до поясницы, но надежным не выглядит: конструкция больше для вида, чем для спасения жизней. Кому придет в голову отбегать на сто метров от вертолета, чтобы посмотреть вниз?..

До чертиков холодно и мало что слышно — теплые вечера Оттавы не могут сравниться с тем чувством, что Эмили испытывает сейчас, хотя там, спускаясь с вертолета, она была слишком счастлива, чтобы обращать на это внимание.

Чарли замечает ее первой — встречается взглядом, задирает подбородок и вдруг начинает смеяться. Истерически хохочет, держится за живот. Кудри падают на лицо, лезут в глаза и рот, и он проводит по ним рукой, отбрасывая назад.

Лорейн поворачивается так резко, что Эмили отшатывается. Хватает медсестру за руку, смыкает тонкие пальцы у той на запястье. Сильно, цепко, непривычно болезненно.

Эмили хватает ртом воздух.

— Лори, я…

Имя ложится на язык лезвием; в глазах старшей Кларк пустота и боль, бесконечная, стелющаяся, постоянная. Пустила корни, захватила, заволокла.

Ее запах — табачной горечи, острых хининных духов и черного крепкого кофе — бьет под дых, выбивая воздух из легких. Они не виделись всего два дня, но даже сейчас пустота на месте сердца начинает виться клубами и тоскливо выть.

Лорейн задает только один вопрос, и пять букв вырезаются в межреберье рядом с зачеркнутым «люблю».

— Зачем?

И это — ее черная, выжженная, жалко воющая вина, это — все ее одиночество, это — приговор.