Импульс (СИ) - "Inside". Страница 135

Занавес опускается.

Она слишком давно мечтала ему это сказать. Слишком сильно хотела перебить его хрупкий позвоночник, поставить на колени и растоптать.

Карма есть.

Она в это верит.

Потому что Чарли перед ней впивается пальцами в столешницу, сжимает до хруста, прищуривается. Боится собственного страха, способного расколоть любые маски.

Глиняные и чудные, они осыпаются к его ногам, обнажая широко распахнутые, наполненные паникой глаза.

Такие были у Лори, когда вчера она вышла на операцию. Словно кто-то закручивает спираль внутри нее, а потом резко отпускает, причиняя невыносимые страдания.

Сиамцы. Напряженные губы, светящиеся под кожей вены, шумное дыхание. Кажется, у них одинаковый даже объем легких — если Эмили сейчас закроет глаза, то сможет представить дыхание Лорейн.

Он ее боится.

Подумать только.

Чарли Кларк, этот ангел-с-гребаных-небес, боится невидимую миру Эмили Джонсон. Колченогого щенка, которого сам же и подобрал с улицы, пригрел и выкормил. Боится так, что у него губы дрожат.

Смешно и абсурдно, но это так.

Чарли боится Эмили. Эмили боится Лори. Лори боится Чарли. Треугольник без опорных точек. Повисшая в воздухе звезда.

Но это неважно.

Потому что он у нее в руках. Разложенный на ладони, прибитый к стене. Не она теперь бабочка, у которой все внутренности наружу, это он сгоревший мотылек. Он ее победа. Она нашла его слабое место, и этим местом оказалась не семья, которую он так боится потерять. А человек, который уйдет к другому. Оставит его одного стоять с поломанным копьем против ратной армии. Это даже забавно: падший ангел против дьявола.

Дьявол, конечно же, Мосс.

Но ради Лори Эмили готова спуститься даже в ад.

Она поворачивается к двери.

— Я ухожу.

Чарли делает к ней шаг.

— Даже не думай.

— Иначе что? Сломаешь мне что-нибудь? Давай. — Эмили усмехается. — Валяй. Я тебя не боюсь, Чарли Кларк. Ты чертов ублюдок, который поломал десятки жизней. Пора расплачиваться за свои игры.

Он хватает ее за локоть так неожиданно, что она вскрикивает. Сжимает тонкими сильными пальцами. Знает, что там останутся синяки, расцветут еще одним космосом. Ничего, скоро все кончится.

— Или я сломаю твою Лори.

Они сцепляются взглядами: безумие мешается с решимостью, лед тает в горячем шоколаде. Золото и серебро, горечь и сладость.

Она хочет ударить его, врезать со всей силы — мама учила, что сломанный нос у мужчин творит чудеса, — но сдерживается. Помнит, чем все кончилось для Лорейн.

Он настолько жалкий в своем страхе, что медсестра просто расслабляется. Опадает в его зажатых пальцах.

Все неважно.

Она выиграла.

— Не посмеешь, — шипит Эмили и вылетает из кабинета.

likelihood

Весь мир против нее.

Лифты едут слишком медленно, в коридорах чересчур много народу, до неврологии так далеко бежать.

Голова пустая. Но это хорошо, это спасает от плохих мыслей, отчаяния и страха.

Она, конечно же, боится Мосса. Не будет врать ни ему, ни себе: он до сих пор заставляет ее коленки дрожать. Но это можно пересилить. Внушить себе, что он просто человек. Сложный, колото-резаный, но человек.

И это главное.

Сначала Эмили кажется, что Чарли бежит за ней. Будет гнаться, как за Лори, дергать за халат, надавливать на кожу, силясь остановить. Но он остается за спиной, словно пройденный этап. Неважно, что он сделает. Это все будет пустым.

Эндрю Моссу нужно больше цвета. Все в его кабинете красное и белое — рубинами на снегу, — а сам он чернее ночи. Сидит, обложившись бумагами, рядом крутится секретарша: узкая юбка, коротенький халат, алые стилеты. Скучная, одинаковая. Игрушка на пару раз.

Лора недовольно шевелится, когда видит Эмили. Взъерошенная, перекрученная током, сведенная фотонами медсестра стоит в дверях и вместо «простите, можно войти?» говорит чужим голосом:

— Надо поговорить.

Мосс делает движение запястьем, словно стряхивает пылинку, и Лора спрыгивает с угла белоснежного лакового стола, проходит мимо Эмили, надув губы. Интересно, приходит в голову мысль, на что она вообще надеется? Мосс на это не купится второй раз. Ни на искусственные волосы или длинные ресницы, ни на высоченные каблуки, пронзающие вакуум. Ему нужно что-то настоящее. Что-то, что можно сломать и вывернуть наизнанку.

Как Лорейн.

Эмили сама закрывает за ней дверь, сама садится в кресло, набирает полную грудь воздуха и под пристальным взглядом невролога выпаливает:

— Чарли убил пациентов.

Ему надо отдать должное: ни один мускул не дергается, даже бровь не поднимается в удивлении. Заведующий только выпрямляется в кресле, откладывает перьевую ручку и ждет продолжения.

Эмили рассказывает ему все. Показывает схемы, перерисовывает стрелки. Выкладывает что знает, как есть, без прикрас и утрирований. Слишком много совпадений, повторяет раз за разом. Так не бывает.

Сбивается, начинает заново. Логические дыры не латает: бесполезно, Мосс не дурак, додумает потом за нее сам. Это ведь она наивная дурочка, в который раз сама себе — и ему — говорит. Они пытались это скрыть, но не вышло.

Я боюсь за Лорейн, шепотом произносит Эмили. Я боюсь за нее, потому что она вся на каком-то скотче держится, словно изолентой перемотана. Это неважно, как мы были близки и были ли вообще кем-то когда-то. Просто сейчас у нее не все в порядке. Вы понимаете, доктор Мосс, что это значит? Он ведь бьет ее. Он на ней срывается. Он ломает ей руки. Из-за него она не вышла на работу. Из-за него разрушила свою жизнь.

Она просто его очень любит, добавляет. Больше, чем кого-либо еще. Так сильно, как только может. Потому и защищает так отчаянно.

Эндрю не задает вопросов. Может, просто не понял еще, что происходит. Но морщинки на его лбу становятся глубже, а брови почти сходятся от напряжения. Он снова и снова проводит пальцами по записям в ее ежедневнике, сам себе кивает.

Homo homini lupus est.

Человек человеку волк.

Атласные демоны спускаются на лентах с потолка, хохочут и растворяются. Их работа выполнена — за плечом Эмили теперь пустота.

Константная и сухая.

Все так просто, в который раз за день думает. Оказалось, предавать не так уж и страшно, нужно просто положить ладонь на рукоять маленького кинжала и воткнуть его между позвонками.

Это ее вершина.

Ее magnum opus.

Лучшее, на что она способна.

Предать ради спасения.

Эмили прекрасно осознает, что Лорейн ее возненавидит. До кончиков ресниц, до белоснежной макушки, до брезгливости и ненависти в серых метельных глазах будет презирать ее год за годом. И все часы превратятся в вечность, потому что сейчас Эмили провела черту, которую ни одна из них больше не переступит.

И больше никто никогда не будет пытаться сбежать, влюбляясь сильнее.

Ее руки по локоть в крови. Не их. Ее. Ее руки, которые когда-то обнимали и прижимали к себе безнадежно нежную Лори, касались ее кожи, готовили завтрак, переплетали пальцы.

Кровь капает на алый ковер кабинета.

Красное на белом.

Кровь на Лорейн.

Ей перерезали горло. Все просто. Провели ножом по тонкому эпидермису, подождали пять-семь-десять мгновений и отпустили. Распотрошили все внутренности, на веревках развесили. Осознанная боль, как сказал Чарли. Контролируемый ущерб.

А за окном такое яркое-яркое солнце, и небо давится самолетами в его лучах, и мир, наверное, сегодня казался бы чертовским красивым, если бы Эмили и Лори — Эми-и-Ло — ели мороженое, гуляли по набережной и катались на большом Лондонском колесе.

Сердце царапается, рвется из груди, не хочет больше быть ее обитателем. Пусти, умоляет. Убей меня. Убей себя. Убей.

Эмили не плачет.

— Доктор Мосс… — Она поднимает на него взгляд. — Что теперь будет?..

Эндрю думает, скрестив кончики пальцев. Кажется, это привычка всех врачей их отделения, или, может, Эмили придает этому слишком большое значение.

Глубокие борозды ржавых клинков оставляют на спине Эмили неровные следы.