Импульс (СИ) - "Inside". Страница 38
И чем ему досадила маленькая глупая медсестра?..
— Если ты никуда не спешишь, — говорит Кларк, — то можем посмотреть снимки сейчас; а можем после обеда.
Она не отвечает — только жадно вглядывается в нее, и пальцы хаотично двигаются, будто в каком-то неврозе; потерянная, нахохлившаяся, пустая; а потом начинает тихонечко дрожать; и Лорейн понимает: осознала-таки, что такое вляпаться.
— Эй, — опять эта чертова неловкость, — послушай, Джонсон, это не конец света. Все не так плохо, как кажется.
Она садится рядом с Эмили на корточки — тонкие каблуки шпилек слегка разъезжаются — и ловит ее взгляд.
Лорейн не знает, почему не села обратно в кресло.
Может быть, потому, что стол — это дурацкая преграда на пути к разговору.
Она, конечно же, не умеет утешать — ревущий Чарли не в счет, — но помнит, как отец всегда гладил ее по голове своими грубыми мозолистыми ладонями, и шершавые подушечки пальцев чуть касались подбородка маленькой Лори, чтобы та подняла голову.
Но она, разумеется, так делать не будет.
— Помоги мне найти папку, — невпопад говорит Кларк. — Я хочу тебе кое-что показать.
Медсестра кивает, резко и оборванно поднимается, боясь смотреть Лорейн в глаза, и механическими движениями подходит к шкафу.
Кларк становится рядом, чуть повернувшись, рассеянно глядя на полки с прилежно расставленными картами, соображая, что именно нужно найти — она и не помнит, когда видела то, что нужно, в последний раз.
Раздается всхлип; торопливый, неаккуратный взмах рукой — и несколько файлов падают на пол.
Секунда — и Эмили обнимает ее: ойкнув, смыкает руки за ее спиной, прижимается к тонкой ткани футболки, пахнущей горькими духами, ладонями вжимается в худые плечи; и каждая клеточка мозга Лорейн кричит: «Прекрати это немедленно», но Эмили такая теплая, доверчивая, испуганная, что она просто не может оттолкнуть; так и стоят — Кларк, не знающая, что делать, застывшая, окаменевшая, и Эмили — молча обнимающая и глубоко дышащая, словно пытающаяся перенять в себя частичку нейрохирурга.
Полная тишина. Разбросанные папки. И дождь.
— Я…
Голос Кларк, конечно же, предательски хрипит, словно она не хочет это говорить, и кажется еще более низким, чем обычно; и почему-то она замолкает, но, если бы кто-нибудь когда-нибудь спросил ее отчего, она бы не ответила.
— Вы меня спасаете, вы все время меня спасаете, вы все время мне помогаете… — шепчет Эмили в чужое плечо, и голос у нее ровный, без намека на панику, просто бросающий в воздух факты.
Лорейн не знает, как у нее это получается — постоянно кого-то спасать.
Как обнимать кого-то, если свои собственные кости истерты в порошок?..
Она тихонечко, по миллиметрам, по бесконечным секундам, будто бы сопротивляясь тяжелым потокам воздуха, поднимает руки.
И едва-едва, словно может обжечься, прикасается к Эмили.
Рэй всегда крепко обнимал ее, пусть она и увиливала, вырывалась, кривила лицо, ну-мне-же-не-пятнадцать,, а он только добродушно смеялся и стискивал ее в своих железных объятиях: вырастешь, поумнеешь, наберешься опыта и тогда найдешь себе кого-то такого же, как ты сама.
А потом он…
И ее пальцы сами собой сжимаются в кулаки, чуть царапая кожу Эмили, и та вздрагивает, но не отпускает.
Вот странно, думает Лорейн, умер Дональд, а будто — я.
И как стеклянная стала; только уронишь — сразу же разобьюсь.
И сентиментальная.
Смерть меняет людей, оправдывает себя Кларк, все дело в этих обостренных эмоциях, ведь наш мозг…
А потом Эмили касается губами ее щеки.
И мозг отключается.
*
Эмили водит кончиками пальцев по холодной поверхности снимка, повешенного на негатоскоп, и бесконечные цифры, буквы и анаграммы складываются в полную картинку.
— У них у всех почечная недостаточность. Не острая, хроническая, значит, была до того, как они сюда поступили — но как узнать, если спровоцировать обострение может что угодно: стресс, например. Отсюда никаких выраженных симптомов, кроме гематом, которые можно принять за последствия ударов. У всех поврежден участок одной почки, значит, вторая работает за двоих, идя на износ еще быстрее. Нужно взять токсины. — Эмили кивает сама себе, а потом резко мотает головой: — Нет, это все равно что искать иголку в стоге сена, мы так ничего не найдем. Как тогда?..
Она оборачивается, чувствуя на себе взгляд сидящей в кресле Лорейн — закинутые на стол ноги без обуви, пластиковая вилка в одной руке, большая тарелка с салатом в другой — и сразу сжимается, ссутуливается, опускает взгляд в пол; опять зачем-то вылезла, высказала, сейчас получит за свои слова.
— Браво, Джонсон. — Кларк взмахивает вилкой. — Все-таки отличная была идея с почками.
Эмили чувствует, как краснеет.
— Спаси…
— Но мы все еще ничего не понимаем. — Нейрохирург возвращает ее с небес на землю. — Давай, ты думай, а я пока поем. Потом поменяемся.
Рядом с вечным «Макбуком» Кларк стоят два пакета с едой: в них теплые салаты и высокие стаканы кофе, обернутые в красивые капхолдеры и помещенные в подставки.
И, пока Лорейн разбирает-раскладывает свой обед, Эмили все прокручивает и прокручивает в голове момент, когда она набралась смелости и поцеловала доктора Кларк в щеку.
В прохладную, пахнущую лекарствами щеку.
Боже.
Она действительно это сделала.
Она же говорила себе: не сейчас.
Не сейчас.
Не сейчас.
Не сейчас.
Несейчаснесейчаснесейчаснесейчас.
Не в тот момент, когда Кларк положила ладонь на ее спину, изображая объятие — такое же железное, непробиваемое, недосягаемое, как и она сама, но это было неважно.
Потому что она дала реакцию.
Сутки назад Эмили и подумать не могла, что сможет просто прикоснуться к ней; а сейчас…
И эта смелость, эта чертова смелость, да где она в себе столько сил-то взяла, чтобы обнять такую, как Кларк: кости из стали, хребет — острие меча? Как она вообще додумалась, господи, откуда достала эту мысль — объятие?
И этот поцелуй.
Будто в губы поцеловались, ей-богу.
А Кларк и не против — вспыхнула, заискрила, загорелась пламенем от скул до висков: смущенный румянец, глаза вниз, ресницы длинные-длинные, черные, накрашенные — когда она вообще успевает краситься?
Отстраняется через секунду, виноватый вид, взгляд в пол, лаковые лодочки блестят в холодном свете, качает головой, но ничего не говорит, разве что свое фирменное:
— Пообедаем?
Улыбается, стирая Эмили в порошок — бесовская, дьявольская улыбка, чертики в серых глазах, дышит тяжело, будто ее не обнимали уже давно; а Эмили все стоит и теребит свою болотную водолазку, словно так правильно делать — брать и целовать коллег-начальников в щеку.
Может, и правильно.
Мама бы назвала это состояние истерикой нервных клеток. Мама вообще любит давать всему дурацкие названия; к примеру, Дэвид был мистером Дарси, словно она — Лиза Беннет. Гребаная сказка.
Смелости хватает ровно на тридцать секунд — шершавые губы скользят по коже, руки разрывают объятия, — но это больше, чем ничего, поэтому Эмили кивает и выуживает из кармана ту самую карту:
— Я угощаю.
Один — один.
И теперь они рассматривают снимки, занявшие всю поверхность настенного негатоскопа, и ломают голову, где же ошибка.
Точнее, это она ломает, уже все листочки исписала, скоро на стене будет написывать диагнозы и цифры, а Лорейн бесстыдно пялится ей в спину, периодически подгоняя.
— Может, нефрит? — с надеждой спрашивает Эмили. — Или что-то с сердцем?..
— Не-а. — Кларк рассматривает салатный лист. — Ни то, ни другое. Ищи лучше.
Эмили прикусывает губы.
— Не хотите помочь?
Лорейн круто поворачивается на кресле — белой вспышкой мелькают волосы — и, закидывая голову назад, произносит:
— Давай еще раз, Джонсон. Что мы знаем про мисс X?
— Хм. — Эмили хмурится, перебирая листочки. — Слепая девушка…
— У нас нет понятия «слепая», — напоминает Кларк. — Ты же не писатель.