Импульс (СИ) - "Inside". Страница 52
— Кто здесь?
Она приносит с собой тот-самый-запах, которого Эмили так не хватало эти сутки; прокуренная донельзя, лохматая, уставшая, все еще в хирургической форме с выбившимся поверх тяжелым медальоном, Кларк отодвигает дверь.
И, конечно, сразу замечает кровь.
Чертова предательски красная липкая клеточная плазма повсюду.
— О господи. — Лорейн разглядывает помещение. — Что случилось? Что ты здесь делаешь?
Поворачиваясь здоровой ногой, Эмили быстро отступает в тень; и зубы от боли бьют чечетку.
Однако силы на ответ она в себе находит:
— А вы?
— Забирала карты для отчетности. — Нейрохирург показывает стопку папок в руке. — Увидела свет и решила проверить. Но я спросила первая.
Черт. Свет.
Она и забыла, что, как только открывается вход в операционное пространство, над дверью загорается красная лампочка.
Все, что скажет Эмили дальше, перестает быть важным: Кларк замечает бурые пятнышки крови на ее костюме, втягивает носом окровавленный воздух и прищуривается. Складывает два и два и делает шаг к Эмили, вкрадчивым голосом спрашивая:
— Так что происходит?
Медсестра пытается сделать шаг назад.
Нога, конечно же, подгибается. Подламливается в колене, не давая нужной опоры, и Эмили заваливается на стойку с кучей полотенец, отрешенно наблюдая, как чистое стерильное белье белоснежными квадратами выстилает все вокруг.
Разумеется, Эмили вскрикивает — или даже кричит, потому что пластырь цепляется за кожу на другой ноге, тянется, захватив за собой рану, и что-то с треском лопается — то ли в ней самой, то ли в чертовом порезе, в самом глубоком месте; звук, похожий на обрыв и без того обвисшей струны — глухой, щекочущий, но ощутимый.
И через секунду Кларк прижимает ее к стене локтем — бессменная, универсальная поза для всего, — безапелляционно заявляя:
— Раздевайся.
Комментарий к 19. We only said goodbye with words, I died a hundred times саундтреков к этой главе нет; но если интересно, то она писалась под Joji – Will He и
MATRANG
– Вода (она очень специфичная, но вдруг кому-то понравится).
*
у главы есть вторая линия, где порез Эмили появился из-за неудачного падения; но мне захотелось (пусть это будет называться так) дёшевой драмы (все же, бывают такие ситуации, когда сдаёшься) , поэтому ситуация переложилась; однако, чтобы не терять кусочек души, вложенной в этот момент, полтора абзаца можно увидеть здесь: https://pp.userapi.com/c849416/v849416570/b70d1/zt-SIiIWaPk.jpg ; на дальнейший сюжет это не повлияет.
*
ps: selfharm – это плохо.
без “но”.
====== 20. Scars are medicine for your karma ======
Комментарий к 20. Scars are medicine for your karma Неожиданно русская музыка, под которую писалась глава, отлично ляжет саундтреком:
Шура Кузнецова – не тонуть, а плыть;
и
Шура Кузнецова – воздух.
Для горячей сцены: Imagine dragons – bad liar;
и на самый конец главы: fractures – it's alright.
и да, тут все до чертиков рваное и драматичное, ну, как я люблю.
и вас всех я тоже люблю, помните об этом.
Время стонет набатом, бьёт по двери кольцом,
Отмеряя пошагово, сколько, кому и с кем.
И небесные стражи смеются Луне в лицо.
Я беру тебя за руку.
Но — как всегда — во сне.
Наяву он не рядом.
Запомни, в конце концов.
Ловушка.
Мышеловка, из которой Эмили так отчаянно пыталась выбраться, захлопывается.
Все вокруг алое — от боли, крови, секций встроенных в стены сухожаров; и даже Кларк, словно окончательно впитав в себя весь рассвет, кажется Эмили багряной.
Оказаться на месте Чарли, точно так же прижатого к стене пару дней назад, не так уж и плохо — страшно, да, но Лорейн стоит чертовски близко, и в ее серых глазах расцветают норвежские фьорды. Она не злится — слишком устала для злобы, — но попытка грубой заботы оказывается заранее обреченной на провал.
Так и стоят, не двигаясь, ожидая, пока кто-то сделает первый шаг. Лорейн тяжело дышит, и с каждым вдохом-выдохом медальон на груди отражает свет; Эмили разглядывает пятна перед глазами, пытаясь сморгнуть с ресниц боль.
— Сама посмотрю.
Кларк кладет теплую ладонь Эмили на бедро, надавливает, дергает вниз, но тщетно: медсестра рваным движением отскакивает, кое-как оттолкнувшись от стены.
— Не смейте меня трогать!
Никто не должен знать.
Она пытается сбежать. В тумане, сотканном из кошмаров и бесплотных попыток унять боль, Эмили двигается медленно, ломко, но уверенно: три шага вправо, один вперед, к заветной стальной двери.
Кларк ее больше не трогает, не говорит ни слова, только смотрит — растерянно, непонимающе, словно бы хочет что-то сказать, а у Эмили под позвоночником цветет-опадает колючими цветами липкая паника, и глаза заливает соленый холодный пот.
Что-то бьется внутри нее: странное, чужое, пытающееся вырваться на волю, мечется в грудной клетке, причиняет боль, и тонкая, пахнущая ментоловыми сигаретами леска вокруг шеи затягивается все сильнее.
— Эмили. — Кларк все-таки делает шаг к ней.
— Нет!..
Сейчас она выберется отсюда, найдет тихий угол, забьется туда и, пропарывая кожу иглой, обколется лидокаином, как наркоманы обкалываются наркотой. А потом поедет домой. Возьмет отпуск и будет лежать под одеялом, жалея себя.
Все, как обычно.
— Но там нет выхода, только шкафы. Куда ты идешь?
Если бы Кларк попыталась до нее дотронуться, Эмили бы ударила. Повалила на землю и била бы до одурения, до кровавой пены и вспыхивающих на белой коже синяков. Она бы ее уничтожила, стерла с лица земли, превратила в бесформенную костную массу выветренных хлоридов и ортофосфатов.
Сделала бы все, чтобы больше не слышать этот голос — хрипловатый, уставший, недоуменно-ошарашенный; не видеть серых глаз, покрытых инеем; не ощущать горечь сигарет у себя на коже.
Не помнить каждый чертов сантиметр.
Не вспоминать.
Воспоминания скручивают позвонки, раздрабливая кости, и Эмили сползает на пол — сворачивается клубочком на промерзших плитках, кладет голову на сложенные лодочкой ладони, глядит в темноту меж пальцев. Комната проносится перед глазами, мелькает тусклыми лампочками предоперационной, и теплые сильные руки вдруг касаются ее плеч.
Нет.
Никаких.
Теплых.
Рук.
Эмили вырывается, машет ладонью наугад; в голове пульсом бьется боль, кроша разум на мелкие картонные бумажки; Кларк снова в сантиметре от нее, стоит, чуть покачиваясь, пахнущая своими вечными сигаретами, пытающаяся подобрать правильные слова.
Путается в паутине собственных эмоций.
— Эй. Эй. Тише. Спокойно.
Эмили впервые видит Кларк такой растерянной, и внутри шевелится злое удовлетворение — когда пациент под наркозом, он не может разговаривать или сопротивляться; но стоит поместить нейрохирурга в другую среду, как та теряется, просто не успевая приспособиться. Будто стебелек розы, заменяющий ей позвоночник, крепкий и шипованный, вдруг треснул посередине, разломился пополам, и Кларк согнулась под тяжестью собственного бремени.
Она ведь все-таки врач. У них это в крови.
Удовлетворение, как и растерянность, длится секунду — Кларк собирается, ловит затравленный взгляд Эмили и, протянув той руку, произносит:
— Эмили. Пожалуйста. Я просто посмотрю. Хорошо?
— Не надо разговаривать со мной как с пациентом из приемки!
Эмили чувствует себя зверем, загнанным в клетку. Мечется, пытаясь найти выход, но не находит; и от этого паника превращается в плотно набитый комок иголок, вспарывающих грудную клетку.
— На пациентов из приемки мне плевать, — спокойно отвечает Кларк.
— Будто бы на меня нет!
Лорейн грустно усмехается, качая головой:
— Я лишь хочу, чтобы тебе перестало быть больно. Это важно для меня.
— Почему? — Она замирает.
— Ты сама только что ответила на свой вопрос.
Ее рука все еще протянута, и что-то подсказывает Эмили: если сейчас она оттолкнет ладонь, то Кларк больше не даст ей шансов. Ни единого. Уйдет, не обернувшись; забудет, как только выйдет из операционной, и Эмили навсегда останется той-которая-без-халата.