Импульс (СИ) - "Inside". Страница 98

Эмили задирает подбородок вверх:

— Потому что только так ты можешь меня хоть немного понять.

Мосс, конечно же, черный. Чарли — белый с разводами грязно-оранжевого. Кларк — серая с синевой. Хотя синий ей не идет, определенно. Надо было купить блесток и засыпать в серую банку. Заморозить и вырезать сердце. Вот это была бы Кларк.

— От того, что ты завязала мне глаза и раскрасила спину, я тебя не пойму. — Кларк тянется к застежке, снимает белье. — Черт, Джонсон. Это был мой любимый.

Эмили закручивает крышки на баночках, наскоро кидает их в коробку. В уголках глаз собираются слезы. Обидно до чертиков. До безумия. До соплей, намотанных на кулак. Но расплакаться сейчас — значит снова скатиться до драмы, которую Кларк так не любит.

— Зачем ты вообще согласилась? — выпаливает. — Что мешало сказать «нет» сразу? Или у доктора-ненавижу-сопливые-драмы язык онемел?

— Я…

— Нет! — Эмили закрывает уши руками. — Не у всех жизнь состоит из бетона и стекла, ясно? Для меня раньше каждый день был одинаковый, пока меня не увидели ты и твой брат и не решили создать для меня какой-то дурацкий квест! Но я даже в этом что-то хорошее нашла, а ты, а ты…

Она вскакивает, роняя коробку, и каждая из баночек падает на кровать, откатывается от нее к Кларк, остается лежать возле бедер.

Эмили даже уже не ругает себя за наивность или какие-то поломанные надежды. Она пережила это столько раз, что, кажется, обрела иммунитет. Просто обидно. Как-то глупо и по-человечески. И глаза еще предательски щиплет.

— Увидимся на ужине, — говорит, подхватывая рюкзак. И голос — победа — не срывается.

За столом не разговаривают. Даже словом не перекидываются. Эмили молча размазывает по тарелке диковинный десерт, почти не прикасается к чашке чая, стоящей перед ней. Сомневается, есть ли у Кларк сердце. Или там, в худой груди, крутятся шестеренки механизма. Точного, как часы. Качающего кровь, но не разгоняющего ее по организму.

Не поднимает глаз, не вслушивается в происходящее за столом. Голос Хармона монотонен и дарит приятное убаюкивание, Райли необычно молчалив, Дилан с Сарой негромко обсуждают планы на завтра. Кларк ест мало, быстро. Сидит в черной водолазке, иногда вставляет пару слов в беседу. На длинной челке едва заметное синее пятнышко.

Эмили уходит первой. Встает, извиняется, ссылается на головную боль и выходит из зала. Внутри гуляют сквозняки; понимает: и глупо обижаться же, вроде взрослая, но на деле-то обидно до сих пор. Красок жалко. Красивые были, яркие.

Кларк приходит спустя полчаса — стучится в дверь, в руках коробка с гуашью, стакан и кисть. Улыбается.

— Не права была, — бросает. — Расскажешь еще?..

Они занимаются любовью в красочных всполохах.

И под кожей у каждой

мерцает

цвет.

Шесть.

Эмили раз за разом возвращается в тот момент, когда увидела его впервые.

Кажется, они с Лорейн впервые в жизни обедали вместе, и растянутый ворот свитера обнажил ее худые ключицы.

Вот тогда она и заметила его — продолговатый серебряный овал, болтающийся на каучуковом шнурке. Старый, громоздкий, совершенно не подходящий к ее стилю. Кларк снимает его, когда идет в душ или перед занятием любовью — едва уловимое движение, расстегивающее застежку. Все остальное время тяжелый кусок металла кажется чужеродным предметом, приклеенным к ее коже.

Эмили его не любит: медальон пахнет порохом, пеплом и кровью. Войной, в которой погибли все без исключения. Страхом и копотью. Пылью долгих дорог и бензином. Машинным маслом.

Чем угодно, только не Лорейн.

И Эмили это бесит.

Кларк не прячет его — носит чуть ли не с гордостью, не боится показывать. Вопросов ей не задают, к внешности не цепляются. Эмили знает: для других это просто безделушка. Дамский каприз.

Любопытство царапает горло, но спросить напрямую Эмили не решается. Подключает логику: если не забирает в душ — значит, боится, что что-то намокнет. Что может намокнуть внутри? Бумага. Фотография. Часть чего-то важного, хрупкого.

И, когда Лорейн выходит принять душ перед сном, она не отводит взгляда от медальона, лежащего на прикроватной тумбе. Черненое серебро, старинное. Такое сейчас уже не найти — разве что в антикварных лавках.

И хочется, и колется.

Чарли Кларк в ее голове ликует и танцует самбу: сказка о любопытной кошке, вздернутой на веревке, приходится как нельзя кстати.

Руки чешутся, пальцы дрожат, во рту сухо: взять его, раскрыть, положить обратно — секундное дело, и она тянется, а потом снова — сбивается, сворачивается в спираль, рычит в подушку. Давай же, Эмили Джонсон. Ты уже везде успела влезть, так растормоши все секреты любимой женщины, узнай их и солги, что все отлично.

Для тебя ведь это уже дело привычки.

Щелкает замок ванной, испуганной птицей Эмили вспархивает на свою половину кровати (и когда она успела обзавестись собственной половиной?), и Лорейн выходит из душа, заматывает мокрые волосы полотенцем, поддевает указательным пальцем шнурок.

Соединительное кольцо раскрывается так быстро, что Эмили не успевает ойкнуть. Раскрывшись, медальон падает на белоснежные простыни. В месте соприкосновения цепочки и резного металла вместо соединительного кольца торчит только кусочек проволочки.

— Надо было давно отнести к ювелиру. — Кларк прикусывает губы. — Я просто тупица.

— Вернемся и отнесем. — Медсестра приподнимается на локте. — Это дело двух минут.

Застывает.

Он лежит прямо перед ней — раскрытый, словно признающий свое поражение. Эмили касается его пальцами, трогает покатые грани, укладывает на ладонь.

Чужие секреты, раскрытые на одном быстром выдохе, страшнее, чем кошкино любопытство.

Черненое серебро течет по ее линиям, превращается в колкий лед, оттуда — в ртуть и по венам; въедается, создает снимок в памяти.

Это происходит быстрее следующего вдоха.

Лорейн царапает ногтями ее ладонь, забирая медальон с руки, качает головой, убирая в ящик. Делает вид, что ничего не произошло. Ведет себя, как обычно.

Но Эмили видела, Эмили все видела, и теперь Эмили знает, что постоянно носит с собой Кларк, с чем так боится расстаться.

Маленькая девочка с золотыми волосами.

И надпись на другой стороне.

Aliis inserviendo consumor.

Сгорая сам, свети другим.

Семь.

Эмили смотрит на черную футболку — приталенную, хлопковую, с глубоким вырезом — и вздыхает. Кажется, весь гардероб у Кларк одинаково мрачный.

— Лорейн. — Эмили закрывает дверцы шкафа. — Тебе никогда не приходила в голову мысль надеть что-нибудь менее э-э-э…

— Врачебное? — Кларк отрывается от зеркала. — Не могу же я пойти на заседание в рваной майке и драных джинсах. Это как-то… неправильно.

— И это говоришь мне ты? — Медсестра с укором смотрит на нее. — Разве здесь и сейчас это важно?

Лорейн подводит глаза черным — кисточка-фломастер бабочкой порхает в ее руке, выводит тонкие длинные линии, — поэтому долго не отвечает.

— Это дресс-код. — Нейрохирург вздыхает. — Там все такие. И потом, это же просто футболка, а не белая рубашка и пиджак.

Эмили становится за ее плечом, надувает губы. Кларк рисует светло-розовые лепестки губ, чуть припудривает нос, проводит пальцами по волосам, отбрасывая длинную челку назад. Ни капли не смущается, даже не напрягается, когда Эмили наклоняется и целует ее горькую шею.

— А хотела бы? — Медсестра царапает обветренными губами тонкую кожу.

— Что?

— Хотела бы ты… — Эмили набирает полную грудь воздуха и выпаливает на одном дыхании: — А давай сбежим с твоего заседания? И майку твою порежем на куски. И дырки на штанах сделаем. И волосы покрасим!

С минуту Кларк молча смотрит на нее как на сумасшедшую, прикусывает губы, а потом смеется, качая головой:

— Обязательно, Джонсон. Но не сегодня. Сегодня мне надо… Боже, Эмили, нет!!!

Шалость.

Девчачья прихоть.

Маленькие маникюрные ножницы режут низ футболки на полоски, распарывают шов на плече. Эмили проворно перетягивает висящие кончики — завязанные, теперь они спадают лентами только с одной стороны.