Импульс (СИ) - "Inside". Страница 99

Кларк за спиной чуть ли не вопит в голос, и ради этого ошарашенного, шокированного, не поддающегося описанию лица Эмили готова делать это снова и снова.

Превращать эту Лорейн в ту, другую.

— Даже не смей спорить! — кричит, бросает через плечо, уносится в ванную. Мокрым полотенцем стирает всю косметику с лица Лори, с диким визгом уворачивается от подзатыльника, хохочет в голос. Кларк — взъерошенная птица. Стрелки размазались, тушь потекла, от помады остались только мерцающие частички во впадинках губ, волосы стоят дыбом, взлохмаченные, растрепанные до неприличия.

Лорейн настолько в ярости, что даже не сопротивляется, когда Эмили вдевает ее худое тело в порезанную футболку, втискивает в узкие джинсы с прорезями, напяливает тяжелые ботинки с распущенными шнурками вместо обычных шпилек. Нейрохирург глотает ртом воздух, дышит отрывисто и часто, губы сжимает в белую полоску, а Эмили смешно и страшно одновременно.

— Нужно больше цвета!

Гуашь, конечно же, в ее рюкзаке — просто потому, что так складывается, — и Эмили зачерпывает пальцами сразу три цвета — оранжевый, желтый и синий — и проводит по черной ткани футболки. Удовлетворенно вздыхает, любуется: выходит неплохо, даже, пожалуй, хорошо.

И все равно чего-то не хватает.

Кларк улавливает ее желание быстрее, чем она сама, поэтому закрывает лицо руками и глухо стонет в ладони.

— Не смей!!!

Эмили растирает краску между ладоней, подходит ближе, почти теснит Лорейн к стене. Та тоже уже смеется, совсем не злится, растеряла весь свой лоск, променяла юбку на джинсы, блузку — на дырки в футболке, и то ли истерика у нее, то ли действительно поймала эту озорную волну, проглотила смешинки, выпустила чертей наружу.

Кларк покорно наклоняет голову.

Ее волосы жемчужно-пепельные, ухоженные, пахнущие шампунем и бальзамом. Эмили уже знает: на то, чтобы поддерживать цвет, Кларк раз в неделю проводит пару часов в салоне, но — уверяет и врет, конечно же, — ей нравится эта серость на голове.

На секунду становится боязно, но ладони уже сами взбивают пряди, придавая им безумный яркий цвет.

Желтый.

Оранжевый.

Синий.

Эмили пищит от восторга, адреналина и бурлящих пузырьков чудачества в крови, хлопает в ладоши, вытирает уже успевшие высохнуть руки о всю ту же черную футболку, рвет джинсы сильнее — так, чтобы острые коленки Кларк выступали вперед, — накидывает на нее дорогущее пальто и делает книксен, расставив руки в стороны.

— Детка, — Эмили пытается, чтобы голос звучал по-театральному сексуально, но смех, клокочущий в горле, мешает сосредоточиться, — как насчет бросить своих старых дедов и выпить чашечку кофе? — Она подает нейрохирургу локоть.

У Кларк щеки пунцовые, лицо горит, а краска с волос сыпется на плечи, оставляет на шарфе цветные крошки. Она цепляет Эмили под руку, оставляет пальто небрежно распахнутым и послушно выходит из номера.

— Я убью тебя, — говорит на ухо.

— Признай, это лучшее, что ты делала за последние несколько лет, — улыбается Эмили.

— Если меня сейчас кто-нибудь увидит… — шипит.

— Лори! Просто наслаждайся! — Медсестра прижимает ее к себе. — Ты похожа на Тома Сойера, который наступил сразу во все ведра с краской.

— И так уснул, видимо.

— Все как в книге.

Они смеются так громко, что стены лифта дрожат; целуются до распухших губ, до сладости краски во рту, до сведенных, сжатых пальцев.

— Десять метров, — выдыхает Эмили, — и ты свободна.

Кларк выпрямляется, смотрит прямо перед собой, но руку медсестры не отпускает до самого первого этажа.

Тяжелые металлические двери лифта раздвигаются, Эмили делает шаг вперед и сразу же останавливается.

— О… Простите, — слышится знакомый голос над ухом. — Не знала, что в лифте кто-то есть… О боже, доктор Кларк, что с вами?!

Лорейн делает самое серьезное лицо из всех, каких только можно, и чинно произносит:

— Я решила изучить все аспекты лечения шизофрении. Можете меня не искать.

И тащит Эмили к дверям.

Ева Роуз, кажется, впервые в жизни не находит слов, молча глядя вслед двум согнувшимся от хохота, прижатым друг к другу, кое-как добирающимся до выхода Лорейн и Эмили.

Восемь.

— А давай поиграем, — предлагает Эмили. — Я тебе свой секрет, а ты мне свой.

Сидят на балконе, укутанные в шарфы и кофты, потягивают глинтвейн и смотрят на небо с тяжелыми черными тучами. Кларк расслабленно-красива и по-домашнему уютна: красная лента и серебряные блестки в волосах, теплые гетры, низкие ботинки. Курит медленно, глубокими затяжками, из-под полуприкрытых век наблюдает за Эмили.

Медсестра впивается зубами в апельсиновую дольку, тянет на себя, высасывает кисло-сладкий сок. Облизывает губы, обгрызанную корочку кладет обратно в стакан. Счастливая, солнечная, нос в веснушках, непонятно откуда взявшихся. Во рту кислит и горчит одновременно.

— В прошлый раз это закончилось постелью, — напоминает Кларк. — Но давай. Мне даже интересно, что у тебя творится в голове. Начинай.

— У меня никогда не было друзей. — Эмили дует на горячий напиток и любуется паром. — Даже в детстве. Все никак не могла сойтись с людьми, а потом уже и не нужно было. Твоя очередь.

— Меня всегда бесили медсестры! — в сердцах восклицает Лорейн и сама над собой смеется. — До ужаса просто! Иногда мне кажется, что кусок картона умнее, чем они! Извини, — она хохочет, — само по себе вырвалось.

Эмили с укором смотрит на нее:

— Твой отрицательный опыт с медсестрами не значит, что мы все глупые и мерзкие. Есть и хорошие.

— Ты, например? — Лори хихикает.

— Нет. — Вздох. — Но со мной раньше много девочек хороших было.

— О-о-о. — Кларк тянется к сигарете. — Ну-ка, Джонсон, давай-ка с этого места поподробнее.

— О, нет! Ты не о том подумала! Совсем не о том!.. — Эмили закрывает лицо руками. — Я вовсе не в этом смысле!.. Они просто были милые и добрые. И достаточно хорошо учились. Но мне никто никогда не нравился. — И добавляет смущенно: — Как ты.

— Ладно-ладно! — фыркает нейрохирург. — До двадцати лет у меня была мысль, что куда проще пробиться к верхушке через постель, чем через знания. Одно время я даже серьезно задумывалась над тем, чтобы соблазнить своего декана. Двух зайцев одним махом — он был красивым мужчиной, а я была человеком, которому очень не хотелось учиться.

— Что ж не соблазнила?

— Вокруг него уже вертелась одна. — Кларк кривится. — А мне не хотелось скандалов.

— Я научилась делать оригами в детстве. — Эмили кладет ногу на ногу и откидывается назад. — Верила, что если сложить тысячу журавликов, то сбудется самое сокровенное желание. Не сбылось, — сразу же говорит она. — Но это неважно.

— Боже, я чувствую себя такой… такой… мрачной! — Лорейн всплескивает руками. — Кажется, все мои секреты связаны с чем-то ужасным, а твои — наивны до ужаса.

— Тем не менее. — Эмили показывает ей язык. — Твоя очередь.

— Окей. Я люблю цветы.

— И все?

— И все.

Эмили непонимающе смотрит на Кларк:

— В чем же здесь секрет?

— Ну, все думают, что такие женщины, как я, не любят цветочки. — Лорейн наставляет на нее сигарету. — А я безумно люблю пошлые розы.

— Красные? — улыбается Эмили.

— Красные, — кивает Кларк.

— Это самый прямой намек в моей жизни, — смеется медсестра. — Что еще ты любишь?

— Мы уже не играем? А мне только начало нравиться! — Лори отпивает большой глоток глинтвейна.

— Ну пожалуйста, расскажи! — Эмили надувает губы. — Расскажи, расскажи, расскажи!.. — тараторит.

Кларк сдается: просто потому, что настроение слишком хорошее, вокруг спокойно и тихо, а Эмили настойчивая и живая, приносящая какую-то детскую энергетику.

Поэтому Лорейн рассказывает, перечисляет, загибает пальцы: любит цитрусы и крепкий холодный каркаде; рассыпчатый рис, такой, чтобы было не ухватить палочками; лоскутные одеяла, и да, хочет себе такое; любит старые фильмы и запах новых книг; мечтает побывать на маскараде, потому что влюблена в ручную роспись масок; любит музеи — немноголюдные, редкие, почти заброшенные, чтобы можно было посидеть и подумать о том, что видит перед собой; любит горечь духов и сладость белого шоколада; любит природу — свободное небо, холодящий легкие воздух, сильные, могучие вершины гор. Лорейн любит находить потенциал во всем, верит, что в каждом есть зернышко — яблочное, вишневое или апельсиновое — и оно может дать ростки.