Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович. Страница 28
Мимо торопливо шли студенты, кутаясь в одежду и прикрывая лица. Ветер был таким ровным и сильным, что, казалось, его создают не перепады атмосферного давления и высот, а огромная, работающая на полную мощность турбина.
Виктор стоял рядом со мной, дожидаясь, пока я приду в себя после его откровений.
– Пойдем, – сказал он. – Скоро пара. Да и я тут окоченею.
Я кивнул, но не сдвинулся с места. Вместо этого я развернул суазор и долго смотрел, как по его испорченному экрану плывут призрачные цветные кляксы.
Я написал ответ:
«Буду ждать».
Лида пришла вовремя, хотя я был почему-то уверен, что она опоздает. В отличие от меня она была одета по-зимнему – теплые брюки, длинная куртка с рукавами и воротником из искусственного меха. Волосы она заплела – я второй раз в жизни видел ее с косой.
Я ждал ее на улице. Она вышла через открывшиеся с плавным шипением двери и недовольно смерила меня взглядом.
– Я имела в виду внутри. Чего ты сюда-то вышел? Не замерз еще?
– Мне не холодно, – сказал я.
– Зайдем внутрь, – сказала она.
Мы встали неподалеку от входа, хотя могли бы пройти в буфет или в одну из пустых аудиторий. Но Лида постоянно посматривала на свои ювелирные часики, отодвигая упорно сползающий вниз меховой рукав – как будто ход времени мог ускориться из-за каких-нибудь неоткрытых законов физики, лишив ее оставшейся половины дня, – и я не решился ничего предложить.
– И о чем ты хотел поговорить?
– Я хотел бы извиниться, – начал я заранее отрепетированную речь. – Мне очень нравилось встречаться с тобой, и если я сделал что-то не так…
– Ты здесь ни при чем, – перебила меня Лида.
Она замолчала. Я смотрел ей в глаза.
– Давай сходим вместе куда-нибудь, – предложил я. – Можно после зачетов, если у тебя нет времени. Помнишь то звездное кафе? Или…
– Я не против, но… Ты понимаешь, все сложно. Я сама запуталась. Мне нужно время.
– Я ждал больше месяца, – сказал я, удивляясь своей храбрости. – Сколько еще тебе нужно времени?
– Я понимаю, прости. – Лида опустила голову. – Это сложно объяснить, но…
– У тебя кто-то есть?
Лида нахмурилась, и я сразу пожалел, что задал этот вопрос.
– Здесь не место. Давай потом? Все непросто, и я…
– Потом?
Лида вздохнула и оглянулась. Можно было подумать – она боится, что кто-то подслушает наш разговор.
– Мы могли бы, – неуверенно пробормотал я, – сходить куда-нибудь, поговорить. Если ты не хочешь здесь.
– Сходим. Но потом. А сейчас…
– Что сейчас?
– Я не могу пока тебе все объяснить. – Лида качнула головой. – Ты неправильно поймешь. Да и мне самой надо разобраться. Я знаю, что все это звучит…
Она не договорила, отвернулась и подошла к дверям, которые услужливо разъехались в стороны. Шипение сервоприводов напомнило чей-то уставший вздох. Лида словно собиралась уйти не попрощавшись.
– Куда ты? Что я неправильно пойму?
Из открытых дверей тянуло сырым осенним холодом.
– Зря мы начали говорить об этом, – ответила Лида, не оборачиваясь. – Я думала, что смогу тебе все объяснить, но… Пока не могу. Так стало еще хуже.
– Хуже? – пробормотал я. – Хуже, чем что? Чем это? – И нетерпеливо взмахнул рукой, лишившись дара речи от досады.
– Извини, – сказала Лида и вышла в ветреный сквер.
72
После того как ушла Лида, мне захотелось поехать в город – на окраину, к звездному театру – и, несмотря на холод, бродить по улицам всю ночь напролет. Я уже сидел в электричке, когда получил сообщение от матери:
«Только что прошла полное обследование. Есть о чем поговорить. Приезжай».
Я навещал ее последний раз месяц назад, хотя она постоянно приглашала к себе. Мама всегда жаловалась на проблемы со здоровьем, поэтому я не придал особого значения ее сообщению, но все же ответил, что ненадолго заскочу и пересел на другую линию.
Она ждала за столом, на котором стояла чашка с холодным чаем. Ни один из экранов не работал. В квартире висела тягостная тишина.
Мама обняла меня, поцеловала в лоб и долго рассматривала, как после многолетней разлуки. Я уже ждал, что она сейчас вздохнет, печально улыбнется и скажет, как сильно я изменился.
– Ты будто на другой планете! – пожаловалась мама. – Очень редко вижу тебя теперь. Загружают вас там сильно, да?
– Есть малость.
– Ты не перерабатывай. У тебя же все всегда получается, ты же такой талантливый. Посмотри, какой ты уставший, бледный. Со сном плохо?
– Завтра сессия, мама. – Разговор, не успев начаться, уже порядком мне надоел. – Я ненадолго. Мне повторить надо.
– На ночь зубрить – дело плохое. Только вымотаешься. В ночь перед экзаменом лучше отдохнуть как следует. Хочешь, оставайся?
Мама взяла со стола чашку, выплеснула остывший чай в раковину и принялась старательно оттирать края под тонкой, похожей на застывшее стекло, струйкой воды.
Я молчал.
– А я так разволновалась, когда ты сказал, что приедешь… Даже приготовить ничего не успела. Хотя я ведь тут…
Она оставила чашку в раковине и стала вытаскивать из холодильника какие-то пакеты.
– Я тут купила…
– Я правда ненадолго, – сказал я. – Мне надо еще повторить кое-какой материал. Вместе с другом. Там поменялись билеты.
Мама покачала головой.
– Ты хоть посиди со мной немного. Я чай заварю.
Я сел за стол. Мне показалось, что в гостиной, которая раньше была пропитана тягучим ароматом наваристого домашнего супа, пахнет едким тошнотворным лекарством.
Я посмотрел на маму.
– Что с обследованием? Ты говорила, есть, о чем поговорить…
– Ничего серьезного, – неожиданно сказала мама. – Просто возрастное. Я завтра еще схожу к кардиологу, проверюсь. Ничего такого на самом деле.
– К кардиологу?
– Говорят, аритмия. Ерунда, правда. Лучше расскажи о себе.
Это было совсем на нее не похоже.
Мама взволнованно суетилась у плиты. Ее разношенные домашние тапочки суматошно шлепали по холодному полу. Шелестел халат.
Она постарела за последние годы. Волосы мама подкрашивала давно, но теперь частенько не попадала в цвет, забывая, какой до этого пользовалась краской. Сегодня она заколола волосы на затылке, чего никогда не делала прежде, и из-за этого вдруг превратилась в молодящуюся старуху, разодевшуюся в когда-то яркий, потускневший от частой стирки халат.
– Да мне особо нечего рассказывать, – сказал я. – Все учусь да учусь. Задают зверски, программа плотная.
Мама замерла – ее рука, потянувшаяся к диспенсеру, повисла в воздухе. На мгновение все вокруг онемело – даже застыли солнечные блики на стене.
– Но это ведь то, чего ты хотел? – спросила мама.
– Да, – ответил я. – Это то, чего я хотел. Сложно, конечно, но мне нравится на авиакосмическом.
– Я рада за тебя.
Мама разлила кипяток по чашкам и достала из настенного шкафа пластиковую коробку со связками из чайных листьев.
– А подружка у тебя есть?
Я почувствовал, как что-то кольнуло в грудь.
– Нет.
– Со всей этой учебой даже на девушек не остается времени? Нельзя так. Такое время сейчас у тебя.
Она поставила передо мной чашку с дымящимся чаем и корзинку с эклерами, от одного вида которых мутило. Есть мне ничего не хотелось. Не хотелось даже пить чай.
Я повертел на блюдце чашку – старомодную, фаянсовую, как мама всегда любила, несмотря на то, что она мгновенно раскалялась от кипятка. Говорить было не о чем. Я пришел в гости к совершенно незнакомой женщине, которая из вежливости угощает меня пирожными.
Подув на горячий чай, я заметил маленький скол на кайме чашки и провел по нему пальцем.
– Разбила, – сказала мама. – Все из рук валится.
– Почти не видно, – сказал я.
Мама улыбнулась.
– Значит, тебе все нравится в институте? – спросила она, усаживаясь рядом со мной.
Я кивнул головой.
– То, что ты и хотел, – тихо повторила мама.
Она приподняла чашку за тоненькое хрупкое ушко, но тут же поставила обратно на блюдце. Можно было подумать, что тихое позвякивание фарфора необъяснимо успокаивает ее.