Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович. Страница 30

– Свет! – заорал я.

На секунду я услышал чей-то искаженный модулятором голос, но не разобрал ни слова.

Я хотел встать, но лишь с трудом приподнялся на дрожащих руках. Сил не оставалось, руки безвольно согнулись, и я упал, уткнувшись лицом в пол.

– Свет, – прошептал я, хотя понимал, что меня никто не слышит.

Я попытался представить себе темноту – глубокую холодную тьму, в которой нет ни единого источника света, идеальную черную тень, накрывающую тебя с головой, поглощающую всего, без остатка, – но, даже зажмурив глаза, не видел ничего, кроме опустошающего белого сияния.

Свет пожирал меня. Я таял в этой ослепительной бездне.

Я не чувствовал ни рук, ни ног, и даже каленый холод металлического пола уже не терзал мое неподвижное тело. В последней беспомощной попытке хоть как-то сопротивляться уничтожающей меня силе я приподнял голову и – провалился в пустоту.

Я ослеп.

Это было первой, вспыхнувшей, как умирающий зрительный нерв, мыслью, но я не почувствовал ни страха, ни разочарования, ни боли – только холодное облегчение, спокойствие, пустоту. За дни заточения зрение стало источником безумной бессмысленной боли, и даже когда глазам позволяли отдохнуть, я не доверял тому, что вижу.

Но мир вокруг не был бесцветен и пуст.

Я чувствовал плотную пленку, на которой лежал, – кто-то, наверное, перенес меня на кровать, пока я был без сознания, – слышал мерное шипение воздуховодов, сдавленный электрический гул, доносившийся в камеру через гигантские воздушные шахты – шум генераторов кислорода, двигателей или энергетических установок, – а еще я слышал чьи-то приглушенные, едва отличимые от дыхания голоса.

В камере кто-то был.

Я попробовал приподняться на кровати, но каждое движение причиняло мне боль. Виски сжимал раскаленный стальной обруч.

Тогда я прислушался к голосам.

Я был не один. Ко мне или за мной пришли. Мужчина и женщина.

Мужчина с трудом заставлял себя говорить вполголоса, а иногда и вовсе забывал про шепот, и открытые окончания отдельных слов отдавали командным басом. Женский голос, наверное, принадлежал Таис, и звучал неуверенно и слабо, почти сливался с темнотой.

– Сколько можно уже? – сказал мужчина, и последнее слово, резкое, жалящее «уже» прозвучало так отчетливо и звонко, словно он нарочно хотел меня разбудить. – У нас должно быть хоть какое-то движение. У него уже, – опять это «уже», – критическое состояние.

– И что ты предлагаешь? – послышался женский голос.

Да, это точно была Таис. Или Лида?

– Надо попробовать что-то другое, – сказал мужчина. – У нас кончается время.

Командное «нет» прозвучало так громко, что Таис раздраженно шикнула и наверняка приложила палец к губам.

– Все-таки я против, – прошептала она. – Я думаю, как раз наблюдается положительная…

Мужчина издал раздраженный грудной рык.

– Против ты или нет, – он снова произнес «нет» в полный голос, – но у нас нет, – еще одно громкое «нет», – других вариантов. Какая к черту положительная динамика? Ты сама-то посмотри, что происходит.

Голоса ненадолго исчезли, уступив тишине.

– А другие? – неуверенно начала Таис. – Например, та, из дэ два? Если просто сравнить…

– Да что сравнивать? – жестко перебил ее мужской голос. – Там все куда хуже. Ее вообще переведут, скорее всего.

– Когда?

На сей раз уже Таис забыла о том, что нужно говорить вполголоса.

– Какое это имеет значение? – устало ответил мужчина. – Я вообще не понимаю, о чем мы спорим. Или ты вообще предлагаешь ничего не делать?

Теперь мужчина говорил тише; чувствовалось, что он устал от разговора.

– Ты, кажется, хотела сделать ему еще один укол?

– Погоди, – ответила Таис. – Нужно подождать хотя бы пару минут. Нельзя вот так, подряд.

– Как ты с ним возишься! Делай сейчас, – снова неумолимое «сейчас». – Нам пора. Сколько времени уже?

Таис что-то сказала, однако голос ее потонул в монотонном шуме завывшей вентиляции.

Я лежал на полиэтиленовой пленке, замерев в неестественной позе – одна нога согнута в колене, другая свисает на пол, а руки скрещены на груди, как у покойника. Слышался гортанный вой системы воздуховодов и мягкие осторожные шаги – такие медлительные, словно Таис нарочно тянула время и постоянно оглядывалась назад.

Шум, доносившийся из вентиляции, затих. Откуда-то свысока потянуло хлором.

Шаги прекратились – Таис остановилась у кровати.

Я слышал ее дыхание.

Я представил Таис со шприцем в руке. Толстая черная рукоятка, спусковой крючок в виде острой пластины, впивающейся в указательный палец, тупое короткое дуло, как у шокового пистолета. Таис сжимает рукоятку и наклоняется ко мне.

Мне надоело притворяться спящим.

Я мог быстро повернуться и перехватить ее за руку. Это ничего бы мне не дало – электронный шприц не получилось бы использовать как оружие, мужчина с командным голосом наверняка пристально следил за нами, да и я никак не сбежал бы с имплантатом в плече, с помощью которого меня отключали, точно зависший терминал, нажав кнопку на пульте. У меня не было плана. Однако лежать и притворяться я не мог.

Я дернулся вправо, к Таис, открыл глаза и тут же замер от удивления.

Я не ослеп.

В камере было светло, однако белое свечение не выжигало глаза, а мягко струилось по ровным и пустым стенам. И передо мной стояла Лида. Лицо ее показалось мне озабоченным и уставшим, но в то же время она улыбалась – едва заметно, уголками губ. Она была так красива! Длинные черные волосы рассыпались у нее по плечам, а на лоб упала непокорная челка.

Лида наклонилась ко мне.

Она хотела о чем-то сказать – совсем тихо, шепотом, чтобы тот мужчина в дальнем конце комнаты не услышал. Я посмотрел в ее зеленые глаза, в которых горели электрические искорки, и улыбнулся в ответ.

– Все будет хорошо, – шепнула Лида, коснувшись моего плеча. – Постарайтесь не двигаться.

Поначалу я чувствовал лишь боль, как от глубокого укола в висок. Вспухшая венка под глазом рефлекторно задергалась, я застонал – черепная коробка раскалывалась от боли – и открыл глаза.

Первое, что я увидел, – это ровный слепой потолок без осветительных приборов. Потом затянутое электронными шторами окно. Потом пугающий триптих развернутого ко мне терминала, кнопки на котором мигали красным – как индикаторы на медицинской машине, поддерживающей неестественную жизнь.

Постепенно окружающие предметы обрели привычную четкость. Тупые углы стен. Ровная заостренная поверхность стола. Пересечения прямых и ломаные грани. Боль затихла, хотя я еще чувствовал покалывание в висках и боялся, что ужасный приступ повторится.

Я вздохнул.

Дыхание не вызывало ни малейших затруднений, и это обрадовало сильнее, чем вновь обретенный, восставший из пустоты окружающий мир – со всеми его цветами, формами, запахами и звуками.

Прошло какое-то время, прежде чем я понял, что со мной говорят:

– Вы меня слышите? Все в порядке? Постарайтесь не двигаться.

Я попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на говорящего, однако малейшее движение отзывалось болью во всем теле.

– Где я? – прохрипел я и тут же испугался, не узнав собственного голоса. – Что произошло?

– Это онемение, – послышалось из-за спины. – Такое бывает. Скоро все пройдет.

Кто-то положил мне руку на плечо.

– Все будет хорошо. Просто постарайтесь не двигаться.

Я сидел в кресле с высоким подголовником. Нейроинтерфейс. Сеанс завершился. Я вышел сам или же меня вывели принудительно?

– Что произошло? – повторил я.

– Все в порядке.

Говорящий постепенно проявлялся передо мной – сначала его рука, которой он провел по моему плечу и положил на кисть, как бы приветствуя старого знакомого, не имеющего сил даже подняться на ноги, потом мятый свисающий пиджак на пару размеров больше, чем нужно, потом седая голова с плохо пробритой щетиной на щеках и подбородке.