Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович. Страница 55

Сеанс почти не отличался от тех лабораторных, которые мы проходили с третьего курса, – да и задание по управлению маневровыми двигателями я выполнял десятки раз, – однако что-то в нейроинтерфейсе изменилось. С самого начала, в приступе паники выполняя знакомые команды, я чувствовал чье-то присутствие – как будто другое сознание переплеталось с моим.

Лида.

Она была там, в той невозможной чудовищной тьме, которая меня окружала. Она жила в каждом моем помысле, в каждом движении мысли, словно мы расстались именно из-за того, что я потерял ее в сети.

И теперь она возвращалась.

Но вместо радости, вместо предвкушения встречи после разлуки я испытывал лишь пронзительный неподконтрольный страх – что-то чужое, непонятное, невозможное физически вторгалось в мое сознание.

Вместе с Лидой появились и фальшивые звезды – они закружились в бешеном вихре, как изображение из голографического проектора, подражая движению галактик. Я сам стал частью этого вихря, одной из тусклых тающих песчинок – меня уносило куда-то, затягивало в звездный водоворот, но в то же время я был неподвижен, я понимал, что в сети не существует движения, что в этом мнимом хаосе нет ничего, кроме меня самого.

Но я видел Венеру, неотличимую от звезды. Я видел, как «Патрокл», свет которого будет существовать еще миллиарды лет, заходит на земную орбиту. Я приблизился к одной из звезд, и звезда эта оказалась Солнцем. Оно было таким ярким, что сожгло облекавшую меня темноту, наполнив ее солнечным ветром. Но потом черная тень застила Солнце. Началось затмение, которое я видел в тринадцатый раз. Звезда превратилась в сверкающий полумесяц и исчезла совсем, а передо мной остался лишь черный шар, окутанный умирающим светом.

Меня вывели из нейросеанса электрошоком.

Я даже не понял, что произошло, – я тонул в пустоте и вдруг оказался в неудобном высоком кресле. Меня била дрожь. Кто-то положил мне на плечо руку.

– Ты как? – послышался знакомый голос. – Скажи что-нибудь!

Я хотел ответить, но вместо этого нечленораздельно промычал, утратив способность говорить.

– Так, понятно…

Мне посветили в глаза.

– Назови свое имя, – сказал голос.

Свет пропал, и я ошалело заморгал глазами.

– Имя назови, – повторил голос.

Я что-то пробормотал.

– Были уже случаи позднего выхода?

– Были… Вернее, – я сглотнул, говорить было тяжело, – только однажды, только один раз.

Мужчина с седыми висками покачал головой.

– Нам пришлось, – сказал он. – В противном случае, ты…

После приземления «Аэропы» меня переодели в неудобный белый халат и положили в медицинское отделение – в пустую и неуютную комнату, пропахшую пылью. Узкая больничная койка была затянута пленкой, а с потолка лился яркий свет. На правое плечо мне надели тугой манжет, из которого тянулись толстые провода к неказистому, похожему на древнюю вычислительную машину устройству.

Я пролежал так час или одну минуту – ощущение времени не до конца вернулось ко мне. В палату никто не заходил – меня просто закрыли в пустой комнате, подключив к издающему раздражающий гул устройству.

Я чувствовал, что теряю сознание.

Потолочный свет резал глаза, а манжет сдавливал руку. Я все еще ощущал присутствие Лиды – она стояла рядом с кроватью и смотрела с укоризной, не говоря ни слова.

Я стащил с руки манжет, и надсадный гул прекратился. Валяться в похожей на камеру одиночной палате и безропотно ждать, когда за тобой придут, было невыносимо. Я скинул с кровати босые ноги и сразу отдернул их, обжегшись – пол был ледяным, как в морозилке. Но потом я все равно приподнялся на кровати – руки еще тряслись после электрошока – и медленно встал на ноги.

Холод привел меня в чувство.

Я шагнул к двери и оглянулся – манжет на толстых проводах, наверное, слетел с койки, когда я вставал, и валялся на полу, рядом с замолкшей медицинской машиной. Я не сомневался, что кто-то неустанно следит за каждым моим движением. Лампа на потолке мигнула – или мне так показалось.

Я открыл дверь.

И тут же в глаза мне ударил свет, оглушил меня, лишил равновесия.

Затмение закончилось, со светила сошла тень торопливой Луны, и я упал навстречу пронзительному солнечному ветру.

41

К моей неловкой попытке побега из медицинского отделения отнеслись с юмором и решили, что я окончательно пришел в себя. Меня отвезли к раздевалке, где я несколько минут искал свой шкафчик.

Получив наконец вещи, я сразу раскрыл суазор.

В окошке с извещениями были пропущенные звонки от Виктора, но это меня не интересовало. Я открыл список контактов, выбрал Лиду, коснувшись пальцем ее старой фотографии из институтского соцветия, и нажал на большую зеленую кнопку «Позвонить».

Она не ответила.

Я набирал ее номер снова и снова. Во время последнего звонка вместо долгих напряженных гудков я услышал неприятный синтетический голос: «Абонент не в сети».

Я швырнул суазор на пол, сел на скамейку у шкафчика и закрыл лицо. Меня трясло, но плакать я не мог. Она была здесь, рядом, во мне, но не отвечала.

Суазор задрожал, издавая сердитое жужжание. Я поднял его с пола.

«Где ты? – написал Виктор. – Что с тобой произошло?»

Я не ответил. Я открыл карточку Лиды и набрал сообщение: «Нам нужно встретиться. Или хотя бы поговорить. Я очень тебя прошу. Прости меня за все».

Я отправил это нервное послание, и мне полегчало. Открыл шкафчик, стал переодеваться, бросив белый халат, в котором меня выпустили из медицинского отделения, на пол, как ненавистную робу. На выходе из раздевалки меня ждали.

В город я отправился на рейсовом автобусе, где сидел один, точно прокаженный.

На следующий день, в институте, я узнал, что произошедшее на «Аэропе» отправили на рассмотрение в учебную часть и стоит вопрос о моем исключении «по состоянию здоровья».

Виктор честно пытался меня поддержать.

Он убеждал, что таких случаев за историю института насчитываются сотни, что за ошибки, как он выразился, на первом практическом занятии никого не станут исключать. Я не верил ему, хотя и был благодарен за поддержку. После занятий я не вернулся в общежитие, а поехал на квартиру матери, куда не заходил уже год.

Все было в пыли.

Кровать в старой комнате я во время последнего визита накрыл прозрачной пленкой, а остальную мебель не трогал, и все вокруг – хлопья пыли на полу, песчинки, витавшие в воздухе, запах прелости и духоты – напоминало мне о том, что здесь умерла мама.

Я сорвал пленку и повалился на кровать – в обуви, не раздеваясь. Я тогда не сомневался, что меня исключат – вернее, переведут на какое-нибудь скучное и бесперспективное отделение, где я никогда близко не подойду к терминалу нейроинтерфейса, – однако пугало меня не это.

Я был еще там, в сети.

Лида не ответила на мое сообщение, и больше я не писал, хотя чувствовал ее присутствие – она смотрела на меня молча, с укоризной, а ее зеленые глаза были уставшими и печальными.

Суазор завибрировал. Это был Виктор. Он беспокоился, но я не хотел отвечать.

Я уткнулся лицом в подушку.

Лида.

Жизнь была сломана. Когда-то я думал, что хочу увидеть другие планеты, улететь с Земли, но на самом деле хотел лишь избавиться от вечно больной матери, и когда она умерла…

Я заплакал.

У меня никого не оставалось. И сеть уничтожила меня. Я впервые увидел самого себя – то, что во мне было сокрыто, – когда подключился к нейроинтерфейсу на «Аэропе». Мне нужна только Лида, а вовсе не звезды. Я выдумал эту глупую мечту о полетах – в мертвый, расколотый войной космос. И теперь Лида навсегда останется со мной, но в то же время будет так невыносимо далеко. Я обрек нас на разлуку.

И ничего нельзя исправить.

Казалось, жизнь моя закончится через день – я провалюсь в пронзительный хаос нейролинка, в хаос из фальшивых звезд, скрывающих за собой пустоту и вечное одиночество.

Я так и заснул – в одежде, уткнувшись в подушку лицом. Я боялся вновь оказаться в сети во сне, испытать тот необъяснимый ужас, который едва не лишил меня рассудка, но мне ничего не приснилось.