Маяки - Коллектив авторов. Страница 59

– Потому что есть еще другой север на самом севере, – сказал папа. – Вот там и медведи.

– Значит, есть другие острова?

– Есть. И даже очень большие острова, которые называются материки.

– А другие мальчики и вообще другие люди на этих островах есть?

– Есть.

– А мы их посмотрим?

– Нет. Может быть, когда-нибудь потом. Когда ты вырастешь и станешь взрослым и сильным.

– А почему?

– А потому что они уже не совсем люди, малыш. Не живые люди.

– Они мертвые?

Папа долго смотрел вдаль, где небо, густея, превращалось в более темное море или наоборот – море растекалось по небу тонким слоем синевы. Может быть, папа ждал какого-то ответа оттуда, откуда каждый день появлялось солнце и новый день, но так и не дождался. Поэтому сказал непонятно:

– Преимущественно.

Сначала Игорь подумал, что это значит «да», но только в очень плохом смысле. А чего хорошего могло быть в том, что все остальные люди на других островах – мертвые? Только через некоторое время он узнал, что значит это слово. И тогда ему стало непонятно. Как это можно быть большей частью мертвым? Или, может, папа хотел сказать, что большая часть людей мертва, но встречаются и живые? Откуда-то же приехал на остров доктор дядя Дима. И новые горничные взамен тех, что уехали.

А с саркофагом получилось так, что папа его все-таки купил.

Потом, рассматривая происшедшее новым зрением, собирая на ладони свой остров, Игорь удивлялся, какие мелочи определили все. Стряхни песчинку – и остров бы уже утонул, исчез под синей безмятежной водой, как и не было. Окажись, например, Аш-о-Эх чуть дальше или отвернись в сторону, не заметь он, как побледневший Игорь валится на землю, а в заросли ускользает ярко-зеленый гибкий чешуйчатый хвост, – и было бы поздно. Но Аш-о-Эх увидел все верно и понял, что медлить нельзя. Уронив копье, он бросился к другу, подхватил, затряс за плечи, отчаянно закричал в самое ухо:

– Игор, Игор, не спи!

Игорь поморщился, мир ему виделся и слышался будто сквозь слой мерцающей вязкой ваты, в которой звуки и цвета странно перемешивались друг с другом. Встревоженное, блестящее, черное лицо Аш-о-Эха звучало гулкими ударами тамтамов, а его беззвучные крики вспыхивали ослепительно алым, режущим взгляд. Хотелось уже, чтобы этот фейерверк прекратился, Игорь попытался зажмуриться, но его опять грубо затрясли за плечи. Кажется, Аш-о-Эх спрашивал что-то про Цербера. Игорь вяло отмахнулся.

– Нету, – пробормотал он непослушными губами. – У папы есть Цербер, а у меня нету.

Вопрос он понял неправильно, но ответил, к счастью, верно.

Аш-о-Эх всхлипнул, опустил умирающего на траву, метнулся в сторону – бежать к большому дому, потом – в другую, потому что к его поселку было ближе. А потом остановился, замерев, с дрожащими губами и слезами в круглых отчаянных глазах. Понял, что не успевает ни туда, ни туда. Не успевает позвать взрослых. Поэтому решать, что делать, ему придется самому и прямо сейчас. На несколько мгновений он оцепенел от страха. Аш-о-Эху еще не исполнилось двенадцати, значит, он еще был мальчиком, не имеющим голоса и права принимать решения о жизни и смерти. К тому же он родился сыном шамана, а значит – будущим шаманом, который умеет разговаривать с духами и ходить между мирами через огненный мост. А шаманам запрещено задерживать души умирающих на этом мосту, как бы им этого не хотелось. Но сейчас умирал его друг, и Аш-о-Эх, прищурившись сквозь слезы, решил, что душа Игоря еще не ступила на огненный мост, а только-только приближается к нему. И так он и расскажет духам или старейшинам, если те будут спрашивать, зачем сын шамана нарушил правила. В конце концов слезы одинаково искажают видимое и невидимое, особенно, когда смотришь на умирающего друга. Поэтому Аш-о-Эх кинулся к Игорю, выхватил нож и быстро и точно, одним ударом разрезал мальчику бедро ладонью выше воспаленной метки укуса, а себе – запястье. И сразу же припечатал одну рану к другой.

Доктор дядя Дима потом говорил, что они могли умереть оба. Слишком сильно и глубоко махнул ножом Аш-о-Эх, желая щедро поделиться с другом своей кровью и жизнью. И если бы маленькие невидимые Церберы, которые бродили в его венах и защищали хозяина от болезней, ядов и смерти, приняли за врага не отраву в крови Игоря, а саму его кровь, последствия были бы печальными.

– Даже дикий туземный ребенок привит наностражами! – кричал потом доктор на бледного отца Игоря. – Что за бред – ядовитых змей на острове нет? Вы сами проверяли? Под каждым кустом? А если не змея, а паук? А столбняк от ржавой проволоки? А малярия? Какие прививки, что вы несете! Вы еще шерстяной ниткой от бородавок его перевяжите или от чего там нитками лечили ваши прабабки. Нет, как хотите, я умываю руки и уеду отсюда к черту, если вы хотя бы нормальный реанимационный комплекс сюда не поставите. Как я буду сейчас поддерживать вашего ребенка? Искусственным дыханием рот в рот? Двое суток?

На следующий же день в доме появился саркофаг.

– И совершенно не страшно, – бормотал довольный, улыбающийся доктор, легко сдвинув массивную крышку и осторожно укладывая Игоря в мягкое светящееся и тихо жужжащее нутро. – Правда?

Игорь испуганно вцепился слабыми пальцами в руку доктора. Он бы закричал, но воздуха не хватало даже на дыхание.

– Что, малыш? – склонился к нему дядя Дима.

– Саркофаг – это чтобы умирать? – с усилием спросил Игорь.

– Господи, что сделали с ребенком! Нет, это чтобы оживать, – почему-то сердито ответил доктор. – Засыпай и думай о чем-нибудь хорошем. Я бы пожелал тебе интересных снов, но твой папа велел эту функцию отключить. Я ему еще скажу за это отдельное спасибо. Будет тепло и темно, но ты не бойся. Просто спи, понял?

– Как царевна?

– Какая царевна?

– Которая в печальной тьме, – зевнул Игорь. Жужжание и мягкое покачивание саркофага убаюкивало, стоило к нему прислушаться – и стало совсем не страшно, а просто сонно. Он почувствовал что-то знакомое – то ли из снов, то ли из детства, то ли из сказки… – Ее королевич должен разбудить, чтобы она совсем не умерла…

– Я тебя разбужу вместо королевича, – пообещал доктор. – Королевичи сейчас раздолбаи, лентяи и непунктуальные…

На двенадцатый день рождения Аш-о-Эх приготовил своему другу подарок.

Непривычно серьезный и торжественный, он отвел Игоря в свой поселок, за всю дорогу так и не произнеся ни слова, – только покачивал головой и прикладывал к губам палец в ответ на все вопросы.

Подарок, видно, ждал Игоря в хижине Киты. Кита, третья, младшая жена Ашо-о-Этта, отца Аш-о-Эха, сама выглядела немногим старше мальчиков. Смешливая и легконогая, она не любила ни плести циновки, ни вышивать салфетки, как старшие жены. Кита иногда ныряла с мальчиками за ракушками и лазила по деревьям, но в основном проводила время за рисованием сказочных картинок на соломенных салфетках. Еще у нее, как оказалось, был секрет.

– Покажи, – строго велел Аш-о-Эх, после того как втолкнул внутрь хижины Игоря и опустил за ним занавеску. – Покажи ему.

– Я ничего такого не хотела, – почему-то жалобно пролепетала Кита, умоляюще глядя на мальчиков круглыми испуганными глазами, в которых блестели слезы. – Вы ведь никому не расскажете?

– Что? – удивился Игорь.

– Она нарушила запрет, – объяснил Аш-о-Эх. – Обещание, которое мы все дали твоему папе, чтобы жить здесь.

– Какое обещание?

– Покажи ему, – повторил Аш-о-Эх. – Тогда мы не расскажем. Да?

Игорь растерянно принял из горячей дрожащей руки Киты маленькую ракушку.

– Что это?

– Надень на ухо, – сказал Аш-о-Эх. – Это саркофаг.

– Что? Как?

– Это кусок саркофага, – поправила его Кита. – Тот кусок, которого у вашего не хватает. Тот, который запретил твой папа. Сейчас все по-другому, не так, как раньше. Твой папа, наверное, об этом не знает. Сейчас он может быть очень маленький. И если ненадолго, его хватает. Надолго нельзя, можно умереть.