Первый художник: Повесть из времен каменного века (В дали времен. Том V ) - Пахомов Дмитрий Александрович. Страница 21

Кремень с неудовольствием смотрел на приготовления к казни. Он не любил крови и был мирного нрава, но, конечно, он и не подумал заступиться за пленника: идти против установившихся обычаев племени было нельзя, а Кремень, несмотря на свое влияние среди своих соплеменников, не решился бы идти против Клыка, который не выносил противоречий. Между тем, он давно уже стал замечать, что к старости Клык становился все непреклоннее и свирепее. Прежде бывали случаи, что Клык отпускал пленников и даже с подарками, чтобы завязать мирные сношения с тем или другим племенем, но в последнее время он чаще прибегать к казням, и за этот год раза три уже камень около обрыва обагрялся человеческой кровью. Кремень пробовал иногда говорить Клыку о бесполезности этих убийств, но вождь резко обрывал его и не позволял возражать.

На этот раз, впрочем, за Клыка были все обычаи племени: пленник сильно ранил воина, и в силу этого власть над жизнью пленного переходила к оскорбленному.

Воины, сторожившие чужестранца, заставили его стать на колени, что тот беспрекословно исполнил, так как видел, что спасения ему не было; только из его груди вырвался хриплый звук; было ли то прощание с жизнью или крик злобы, бессильного отчаяния или мольбы, — никто не знал, да и не интересовался знать: пленник должен умереть, и он умрет назначенной ему смертью от руки Филина.

Филин с трудом спустился на площадку, подошел к стоявшему на коленях, взял в руки тяжелую палицу и с проклятием поднял над головой пленного; на мгновение палица повисла в воздухе, затем дрогнула, и сухой звук удара дубины по черепу раздался на площадке.

Но Филин ослабел, и удар оказался слабым; крепкая голова выдержала удар и осталась цела, но пленник все-таки упал ничком и зарычал от бешенства и боли; два воина снова подняли несчастного и придерживали его за плечи, чтобы он вторично не упал.

Филин, раздосадованный неудачей, собрал все свои силы и снова взмахнул палицей, но не успел еще опустить ее, как резкий, отчаянный крик пронесся на площадке, и какая-то женская фигура пронеслась мимо ошеломленных зрителей, оттолкнула Филина так, что он отлетел на пять шагов и без чувств покатился на траву, и с криком: «Брат! брат!» охватила пленника руками.

— Заря! — в ужасе воскликнул Кремень, узнав свою жену.

— Прочь женщину! — загремел Клык, взбешенный тем, что женщина вмешалась не в свое дело, — сбросить ее в реку!

Но в ту же минуту Кремень одним прыжком очутился между Зарей и воинами, хотевшими исполнить приказ вождя.

— Стойте, или я вас перебью! — крикнул он, размахивая топором, — Олений Рог, друзья! На помощь!

Человек пятнадцать товарищей Кремня, давно недовольных деспотизмом Клыка, бросились на помощь и окружили кольцом своего любимого товарища, грозно размахивая оружием. Клык сделал было знак напасть на горсть храбрецов, но большинство его приверженцев остановилось в нерешительности, потому что не уяснили себе, что такое произошло.

Между тем, Кремень наскоро обратился к Заре, которая по-прежнему судорожно обнимала пленника.

— Заря, что ты сделала! Как ты осмелилась вмешаться?

— О, Кремень, — взволнованно ответила она, — ведь это мой брат, брат… Он, должно быть, искал меня и отца и потому попал в руки твоего племени… Кремень, спаси его, спаси, и я выдержу какое угодно наказание… я умру, если надо, только спаси его! — и она с рыданием обхватила колени Кремня.

— Хорошо, — сказал Кремень, — я сделаю все, что можно, и спасу твоего брата.

Между тем, Клык, взбешенный всем происшедшим, уговаривал ближайших воинов броситься на возмутившихся и перебить их до последнего.

— Клык! — раздался вдруг звучный голос Кремня. — Выслушай! За что ты хочешь напасть на нас? Что мы тебе сделали?

— Ты защищаешь женщину, — яростно произнес Клык, — которую я велел убить.

— Эта женщина — моя жена. И что она сделала? За такие проступки разве казнят? За это мы бьем женщин, но не убиваем, и Заря будет наказана. Разве ты казнил свою жену за то, что она во время казни, бывшей весной, освободила и дала бежать пленнику?..

— То был подросток…

— Подросток, но все же пленник, и он был приговорен тобой так же к смерти, и жена твоя вмешалась не в женское дело, — отчего же ты не велел сбросить ее с обрыва?

Клык почувствовал справедливость слов Кремня, но это только усилило в нем ярость.

— Твоя жена убила Филина! — попробовал увернуться Клык.

— Филин не убит и через несколько дней оправится.

Клык испустил дикое рычание.

— Воины! — обратился Кремень к толпе. — Что сделала моя жена? Она задержала казнь пленника, но задержала потому, что в этом пленнике она узнала своего брата, а разве наши обычаи не говорят, что для спасения отца и брата мы должны даже отдать жизнь?

Ропот одобрения пробежал в толпе, а Клык только злобно повел глазами.

— Брат моей жены попался к нам потому, что он искал своего отца и сестру; он не отвечал потому, что не умеет говорить нашим языком; он не хотел нам зла, и его племя, я знаю, мирное и дружелюбное…

— Пленник все-таки принадлежит Филину, — сказал Клык, — и будет им убит.

— Это дело Филина! — ответил Кремень. — Филин ранен пленником, Филину моя жена нанесла оскорбление, и потому с Филином я сам буду иметь дело: я предложу ему выкуп за пленника и оскорбление, и не думаю, чтобы он отказался от моего боевого топора, который он давно уже хотел иметь. Клык, не настаивай на смерти пленника. Ты раньше был справедлив, — не делай несправедливости теперь, а я по-прежнему буду почитать тебя, как отца. Да и что тебе в смерти этого пленника? Ведь это не касается всего племени, а личное дело Филина.

Клык, озлобленный до последней степени, понимая, что правда на стороне Кремня, плюнул и ушел в пещеру.

Кремень хотел было развязать брата Зари, но не решился на это, чтобы не возбудить против себя всех соплеменников. Надо ждать, пока очнется Филин, и тогда переговорить с ним. Кремень был уверен, что ему нетрудно будет выкупить пленника, так как он знал жадность старого воина.

Между тем, толпа стала расходиться, и осталось только несколько любопытных и товарищей Кремня. Пленника и Филина внесли в пещеру, где Филина осторожно положили на шкуры, а пленника отвели в самый дальний угол пещеры.

Кремень отыскал старого вождя, сидевшего по обыкновению совершенно безучастно в одном из разветвлений пещеры и не обращавшего никакого внимания на шум, происходивший на площадке.

— Вождь, — тихо позвал его Кремень и тронул за плечо.

— А! Кремень, это ты? — очнулся старик.

— Очнись, вождь, ты мне нужен.

— Говори!

— Был у тебя сын, кроме дочери?

— О, да, был, был сильный, большой, хороший сын. Он, верно, до сих пор ищет меня и сестру…

— Он нашел их, вождь! — осторожно произнес Кремень.

— Как нашел? Где мой сын? Ты видел его, Кремень? Говори, говори скорее…

Кремень в коротких словах передал все случившееся, и старый вождь, дрожа от горя и нетерпения, бросился в ту часть пещеры, где лежал его сын, и наклонился над неподвижным телом: перенесенные волнения и мучения и под конец неожиданно блеснувшая надежда на освобождение сломили мужественное сердце и надорвали силы молодого воина.

Старик с отчаянием сидел около сына. Заря прильнула к отцу и шептала ему о том, что Кремень спасет брата, который знает дорогу к озеру, и тогда они уйдут домой, в родное селение. Старый воин понемногу оживал от этой надежды и боялся только, выживет ли от перенесенных волнений его мужественный, храбрый сын, которому он не смел даже ослабить ремней, врезавшихся до крови в тело.

Кремень, между тем, сидел около Филина, примачивая ему голову водой и с нетерпением ждал, когда тот очнется, чтобы переговорить с ним о выкупе.

Так прошло несколько томительных часов. Клык куда-то исчез, — вероятно, ушел на охоту. Кремень сидел и думал глубокую думу. После утреннего столкновения с Клыком дела едва ли поправятся. Кремень давно уже заметил, что, несмотря на внешнее дружелюбие, Клыка сжигала зависть: он со злобой и боязнью смотрел на возраставшее уважение племени к молодому художнику и его влияние. Эта зависть заставляла Клыка поступать часто наперекор благоразумным советам Кремня, и не раз Клык из-за этого терпел неудачи в разных предприятиях. Это все больше и больше озлобляло его, и он стал нетерпелив, требователен, несправедлив и возбудил против себя многих из соплеменников, особенно молодых: им надоел гнет вождя, и они не прочь были бы избавиться от него, если бы подвернулся удобный случай.