Славянский меч (Роман) - Финжгар Франц. Страница 29

— Взгляни-ка, дочь, вроде всадник виден вдали. Ослабли у меня глаза, может, обманывают. Взгляни, Любиница! Гонит он коня, гонит. Везет вести!

Веретено замерло в руках Любиницы.

Она посмотрела туда, куда указывал трясущимся пальцем отец.

— Ты не ошибаешься, отец. Всадник скачет к граду.

— Боян или Велегост, как думаешь?

Любиница прищурила большие голубые глаза и устремила их вдаль.

— Ни Боян, ни Велегост, отец!

— Ни Боян, ни Велегост, — повторил Сварун. — Кто бы это мог быть?

— Плащ за ним вьется, словно перья у ворона.

— Плащ вьется? Наши не носят плащей. Может быть, византиец?

— Шлем не сверкает, и доспеха на груди не видно. Нет, это не византийский воин. Отец, у него красный плащ, я ясно вижу, как он развевается на ветру.

— Красный, говоришь?

— Красный, отец. Тунюш носил такой, когда я видела его за Дунаем.

— Тунюш! Да, это Тунюш! Так скачут только гуннские кони. Он везет новости. Прими его поласковей. Он наш друг.

Любиница прижалась к отцу, обняла его и устремила на него испуганные глаза.

— Отец, я боюсь Тунюша. Пусть его встретит Ласта.

— Дитя мое, друзей никогда не надо бояться. Разве пристойно служанке встречать столь благородного гостя?

— И все-таки мне кажется, что у него в глазах демоны. Когда я прислуживала ему в шатре за Дунаем, он посмотрел на меня. У меня сердце заболело так, словно в него стрела вонзилась. Я вся задрожала.

— О чем ты воркуешь, Любиница, голубка! Когда на тебя смотрит Радо, не болит у тебя сердечко? Не бойся некрасивых лиц. Тунюш уже сражался однажды на моей стороне против византийцев. Мы никогда не воевали с гуннами. Мы союзники и мирные соседи. Чего бояться?

— Верю тебе, отец. Я не стану его бояться.

Сварун погладил дочь, ее пылающее лицо прижалось к его морщинистым щекам; затрепетало отцовское сердце, худыми руками он обнял дочь и прижал ее к груди:

— Ты мое солнце, ты единственное, что оставила мне Морана!

Возле самого града застучали копыта по избитой пыльной дороге. Всадник мчался в гору. Вот он увидел на валу Сваруна и Любиницу; стиснул коня коленями, тот фыркнул и поскакал прямо на крутизну.

— Ой, Морана! — испуганно воскликнула Любиница и вскочила с земли; веретено выскользнуло у нее из рук, покатилось вниз, длинная нить потянулась за ним следом. Но Любиница этого не видела. На валу уже стоял в стременах Тунюш, у коня его дрожали крепкие, сухие мускулы на ногах.

— Привет тебе, смелый наездник! — сказал Сварун, но не поднялся, а лишь устало протянул руку.

— Сыновья Аттилы должны быть достойны крови, что течет в их жилах. Приветствую тебя, славный герой, победитель Хильбудия. Тунюш кланяется тебе.

Любиница поспешила за рогом меда. Она не осмеливалась взглянуть на страшное лицо и пронзавшие ее маленькие глазки, в которых ей чудились демоны.

Тунюш не спешился. По гуннскому обычаю, он хотел выпить рог меду в седле. Это был знак большого уважения.

Любиница протянула гостю красиво окованный рог, гунн жадно схватил его. Черные ногти Тунюша коснулись белой руки Любиницы, она отдернула руку так, что мед пролился через край, и задрожала всем телом, словно ее укусила гадюка.

— Бог да пребудет с тобой и всеми твоими, славный старейшина!

Тунюш привычно нагнул рог и опорожнил его одним махом. Любиница снова протянула руку за пустым рогом. Пальцы ее дрожали; она не смела взглянуть гунну в глаза, которые впились в ее зардевшееся лицо. Тунюш спрыгнул с коня, полез за пазуху и извлек оттуда драгоценные коралловые бусы.

— На, соколица! У придворных девиц в Константинополе не найти таких красивых бус! А ты красивее тех девиц. Запомнишь тот день, когда ты напоила Тунюша, потомка Эрнака.

Любиница приняла подарок тонкими пальцами, поблагодарила гунна и быстро ушла к себе. Там бусы выпали у нее из рук. Она отскочила в сторону и воскликнула:

— Как змея они!

— Подсаживайся ко мне, — пригласил Сварун Тунюша. — На солнышке грею я старые кости и страдаю. Любиница тебе приготовит обед, потом пойдешь в дом. Не обессудь, мне трудно ходить.

Тунюш важно развалился в траве возле Сваруна.

— Стар ты, Сварун, и еще больше состарился за эту зиму, что мы с тобой не виделись.

— Гнев меня ест, печаль гнет к земле.

— Какой гнев, какая печаль после такой победы?

— Ты не знаешь, конечно, не знаешь, откуда тебе знать. Мой единственный сын, последний сын, Исток, исчез. О Морана!

— Исчез Исток? Младший сын исчез? Умер? Пал в бою?

— Может, умер, может, пал в бою — не знаю, ничего не знаю. Исчез! Знаю только, что нет его и что не увижу я его больше; вымрет род Сваруна, как гнилое дерево, что упало, не дав плодов. О демоны, зачем вы так мучаете меня!

— Когда исчез сын?

— После победы на Дунае, когда мы разбили Хильбудия, исчез он. Ночь поглотила его. Звали, он не отозвался. Искали тело, не нашли.

— Теперь я понимаю, отчего ты согнулся, отчего пепел на твоем лице и тьма в твоих глазах. Увели его византийцы, может, он томится в темнице, может, крутит жернова, кто знает! Византия — змеиное гнездо, логово бандитов и пристанище разбойников. Почему вы не пойдете на нее? Отомстите Византии!

— А это, друг, вторая печаль, которая еще больше гнетет меня. Анты не желают, анты, братья славинов, сидят за Серетом и нападают на нас.

Злобная усмешка заиграла на губах Тунюша. «Моя работа, старец!» — подумал он. Сварун не видел его лица.

— Измена! Волк остается волком! Я знаю Волка и знаю хвастуна Виленца! Стрелу в грудь изменнику! Смотри, я уже целый месяц сижу с доблестными воинами у Дуная и жду, и прислушиваюсь, не затрубят ли ваши рога, чтоб присоединиться к вам, когда вы хлынете на Гем и дальше. Но о вас ни слуху ни духу. Поэтому я приехал к тебе, старейшина!

— Ты не знал об усобицах? Ну да, ты же был зимой в Константинополе.

— Да, я был в Константинополе и там обманул Управду, который оплакивал Хильбудия, я сказал, что вы, славины, побоитесь идти за Дунай, что вы деретесь между собой. Он обрадовался и щедро заплатил мне за эту весть. Я поехал назад и по дороге столько награбил, что кони изнемогали под тяжестью груза. Сейчас самое время! Фракия пуста, силы Управды пожирают Африка и Италия, ударим на него!

— Ударим! Ударьте, взываю я. Ударьте, уговариваю я старейшин, все напрасно. Значит, на востоке неспокойно? И ты говоришь, что Волк и Виленец изменники? Я послал Бояна и Велегоста, мудрых мужей, чтоб они помирили братьев и подняли войско.

Гунна испугала эта весть. Он насторожился и немного помолчал.

— Поверь мне, они ничего не добьются. Волк есть волк, жадный и упрямый, Виленец — хвастун. Он рвется стать повелителем славинов.

— Что делать, друг? Посоветуй мудрым словом!

— Смерть изменникам, смерть! Это говорит Тунюш, в жилах которого течет кровь владыки всей земли Аттилы.

— Смерть… смерть? Чтобы снова текла братская кровь? О Боги, мы сами лишаем себя свободы! Мы достойны вашей кары!

— Братская кровь? Разве они братья? Изменники! Гнилье надо отрезать. Видишь эту руку?

Тунюш сунул свою похожую на лопату руку в лицо Сваруну.

— Смотри, видишь, нет пальца. Кто его отрубил? Я! Почему? В волчью пасть он попал и засел там. Я выхватил нож и немедля отрубил его. Не погибать же мне было из-за одного пальца! Из-за одного пальца, который случайно попал в волчью пасть? Никогда! Понимаешь?

— Ты мудро сказал, воистину мудро. Подождем, пока вернутся Боян и Велегост. Если они ничего не добьются, тогда — смерть изменникам!

— Смерть, смерть! — твердил Тунюш и кусал себе губы, чтоб злобно не расхохотаться. Он радовался кровавым междоусобицам, возникавшим из-за его наветов.

— А теперь иди, друг, дочь приготовила тебе обед. После долгой скачки тебе придется по вкусу ягнятина. А мне позволь остаться еще на солнышке, наедине со своей печалью.

Тунюш торопливо поднялся. Пока он лежал на траве и беседовал со старцем, Любиница все время стояла у него перед глазами. Он знал многих женщин, гуннских и аварских, он кидался на них как зверь и тут же прогонял от себя, стегал бичом и продавал в рабство. Но такой, как Любиница, он не встречал. Его дикая натура содрогнулась. Он готов был издать рык, как буйвол, которому протаскивают железное кольцо сквозь ноздри. Кинулся бы на нее, завернул в плащ и умчал в степь.