Головолапная (СИ) - Гофер Кира. Страница 19
Если для застройки территория парка казалась огромной, то для зоны отдыха он был маловат — до самой глубокой аллеи все равно долетал шум улиц.
Гата купила на последнем этаже ТРЦ сосиску в тесте и бутылку чая с лимоном и дошла до парка за десять минут. Расположившись на одной из скамеек в таком месте, чтобы и от входа недалеко, и улицы не видно, она съела сосиску, досадуя, что последнее время стали класть удивительно безвкусную горчицу. При этом цены повысили.
На скамейке с другого края сидела пожилая женщина с тряпичной хозяйственной сумкой. Женщина откровенно скучала и иногда кидала на жующую Гату взгляды, в которых неприкрыто читалось желание объявить какой-нибудь запрет вроде «Нельзя есть в публичном месте». Гате эти взгляды портили аппетит, и без того невеликий из-за никакой горчицы, а то, что женщина продолжала молчать и нагонять напряжение этим молчанием, вообще нервировало. В конце концов, женщина, словно набрал для себя критическую массу недовольства, встала и побрела со своей сумкой к лотку с вареной кукурузой.
Гата положила обертку от сосиски на кучку, торчащую из каменной урны в конце скамейки. Похоже, мусор в парке не убирали дня два. Она вытерла руки влажной салфеткой и едва откинулась на деревянную спинку, едва прикрыла глаза, желая сосредоточиться на легком ветерке, на тепле, касающемся кожи, и переливчатых птичьих голосах, как первое же удовольствие вдребезги разбил далекий, но пронзительный крик:
— Витя! Витя! Ты куда? А ну стоять!
Ее будто подкинуло вместе со скамейкой, чтобы в полете ударить током.
Задрожав, Гата принялась озираться, а женский высокий голос меж тем резал аллеи, словно лихой казак саблей рубил:
— Витя, назад! Быстро, кому сказала! Утонешь, дурак ты этакий.
— Ну, ма-ам!
Наконец, удалось понять и сориентироваться. Крики доносились со стороны небольшого пруда, из центральной части парка. Похоже, какой-то ребенок слишком близко подошел к воде, а его мама заволновалась от этого таким агрессивным и оглушительным способом.
От пруда еще немного покричали, но уже неразборчиво.
Гата хотела было вернуться к отдыху и покою, хотя бы минут на десять-пятнадцать, но настроение было испорчено.
Как случилось так, что крик его имени вызвал у нее столь бурную реакцию, что до сих пор сердце колотится, а руки дрожат? И ведь она не думает, что по закону подлости, едва она решила не вспоминать о Вите, как всё и все вокруг напомнают. Нет, она не раздражена и не злится. Она не винит вселенную, сделавшую что-то несправедливое.
Но руки дрожат, а сердце колотится. Волнение? Ожидание?
Гате показалось, что сейчас наилучший момент собраться и понять — действительно ли она продолжает его ждать?
Прикрыв глаза, она отпустила воображение и представила в деталях, как Витя звонит в домофон, как, пока он поднимается, она стоит у открытой двери, как он входит и останавливается в прихожей…
Она будет рада?
В воображаемое его возвращение радость почему-то не вписывалась. Тогда Гата решила выразить эту сцену словами, как если бы она ее писала для романа:
«Он вошел и замер, будто готовый в любой миг развернуться. Она тоже застыла. Ноги стали ватными, потянуло присесть. Как хозяйка дома, она должна была сказать что-нибудь первой, поздороваться, но горло сдавило, во рту было сухо. Она подняла потяжелевшие руки и перехватила себя за плечи, зажимаясь… Э-э! Это все симптомы страха, даже не трепета и уж тем более не радости! А раз это страх, то что получается на самом деле? Надеюсь я, что он вернется, или боюсь этого? Про одинаковую тягу как к вожделенному, так и к пугающему, я знаю. Так что, все полгода меня тянуло к тому, чего я опасаюсь? Это такая тяга есть и сейчас? Это она показала истинное лицо, когда кто-то кричит «Витя, Витя!», а у меня вместо восторга, что это действительно он, — ужас? Это же очевидно — я боюсь с ним встречаться, а не хочу… Эх, Лида… Не с того ты начала со своей статьей об исполнении желаний. Сначала надо понимать, что именно исполнять, а уж потом — как».
Последние несколько дней стали казаться неверными, наполненными шагами по ошибочно выбранному пути. Бесполезными. И словно назло еще ворона где-то раскаркалась.
От нахлынувшего беспокойства Гата взяла телефон, хотя не ждала звонков и не собиралась проверять почту. Она и в парк-то пришла, чтобы не волноваться и не думать о том, что ответит Сережа по поводу ее рассказа.
Но вот, не удержалась. Открывая страничку в соцсети, Гата поругала себя за безволие и строго велела больше не обманывать саму себя и не играть на своих на слабостях.
Диалог с Сережей стал больше на одно сообщение. Гата открыла его.
«читаю нравиться»
Лаконично, но не дает ответов на волнующий вопрос.
«Знать бы, что он там читает, — вздохнула Гата, убирая телефон в сумку и поднимаясь со скамейки. — Так-то там еще утро перед школой есть, довольно объемное. И если читает он медленно и отвлекается, то я до вечера буду ждать, когда он до сцены в столовой доберется».
Она побрела по аллее и на пересечении с асфальтовой дорогой повернула к центру парка. Еще полчаса оставалось - как раз можно неспеша прогуляться вокруг пруда и размять ноги перед тем, как на вторую половину рабочего дня засесть за стойкой.
2
Несмотря на разгар рабочего дня, в парке было оживленно.
«Многолюдно и многодетно», — придумала Гата очередное описание, уворачиваясь от очередного ребенка, который ехал на велосипеде вперед, а смотрел назад.
Наконец она нашла спокойное место под одной раскидистых ив, растущих у воды. По другую сторону дерева стоял угрюмый мужчина в обтягивающей футболке и лениво кидал кусочки хлеба двум уткам. Утки не проявляли активности, которая была бы свойственна бедным голодным птичкам. Наоборот, сначала они критически смотрели на хлеб, качающийся на мелких волнах. Потом одна, которая была ближе, делала пару гребков лапами. Затем она, вытянув шею, брала хлеб, а вторая утка не трогалась с места, пока новый кусок не упадет поближе к ней.
Гата поглядывала на вялых уток, их спокойствие постепенно передалось и ей. Недавние крики на Витю, звучавшие примерно откуда-то с этого берега, уже не казались ей насмешкой судьбы или упреком, что ничегошеньки-то она не понимает.
Ожидание отзыва Сережи тоже перестало покусывать и нетерпеливо повизгивать.
Мужчина зашуршал пакетом, вытряхивая на воду остатки крошек. Поводя крепкими шеями, утки осмотрели, что нападало вокруг них, одна потянулась за кусочком покрупнее.
Надо было возвращаться на работу — времени оставалось как раз пройтись тенистым берегом, пересечь узкий мостик над небольшим каналом и вернуться к выходу.
Гата вытащила из босоножки застрявшую травинку и шагнула от дерева к гравию дорожки. Подошва скользнула по влажной земле, Гата на миг потеряла равновесие, но быстро махнула руками и наклонилась вперед. Пальцы чуть коснулись земли.
«А не удержалась бы, — охнула она, — завалилась бы, плюхнулась. Мелко, тут только перепачкаешься».
«И утонешь!»
Гата выпрямилась и завертела головой. Откуда голос? Странный — не мужской, не женский. Высокий, злой, но непонятный.
Напряженно она осмотрелась — никого, лишь удаляется по тропинке мужчина, кормивший уток. И вроде нет оснований думать, что это он выкрикнул.
Да и вообще, такое чувство, что это не голос, а кто-то хлопнул ее по затылку, и хлопок превратился в слова.
Чушь какая-то!
Гата провела по лбу тыльной стороной ладони. Похоже, это переутомление. Слишком много мыслей у нее последнее время ходит по кругу, сужая и беря ее в тиски. Вот, взяли, сдавили. Уже мерещится.
В голове зашумело, потом показалось, что облако прикрыло солнце, и сумрак полез на тропинку.
Гата тряхнула головой и пошла по берегу быстрым шагом.
Из-за пушистых кустов показался мостик, с железными перилами, покрашенный в неприветливый серый цвет.