Теория зла - Карризи Донато. Страница 13

– Мы можем быть уверены, что старая дама не завела их сама? След слишком сомнительный, не знаю, получится ли по нему добраться до Валина.

Борис был по-своему прав, но Мила догадывалась, что существуют еще какие-то осложнения. Тем не менее ныне, в момент конкретной опасности, рассуждать не время, ведь убийца может вот-вот нанести новый удар.

– Ладно, этим мы займемся завтра, – заключила Мила и, попрощавшись с другом, поехала домой.

В это вечернее время она смогла припарковать «хендай» только в трех кварталах от своего многоквартирного дома. Солнце село, и почти летняя жара, стоявшая целый день, резко сменилась сырой прохладой. Мила, в одной футболке и джинсах, ускорила шаг.

Район, застроенный лет сто тому назад, был недавно заново открыт преуспевающей молодежью и именитыми архитекторами, которые не замедлят превратить его в эпицентр новомодных веяний. Такое случалось все чаще. Столица представляла собой море магмы в состоянии непрекращающейся метаморфозы. Только грехи горожан не менялись. Кварталы перестраивались, улицы переименовывались, так что их обитатели могли считать, будто идут в ногу со временем, не отдавая себе отчета в том, что они ведут точно такую жизнь, как и их предшественники, повторяют те же жесты, те же ошибки.

Жертвы, предназначенные своим палачам.

Возможно, Валин, устроив резню, сделал попытку выйти из порочного круга. Белман – важный человек, он, как языческий бог, обладал властью исцелять и даровать жизнь, однако пользовался ею по собственной прихоти. Но Мила по-прежнему не понимала, почему Роджер заставил жену и детей главы семейства расплатиться за его вину.

Об этом она раздумывала, идя к дому. Еще раньше, на пути, сделала остановку у забегаловки, купить пару гамбургеров. Один съела в машине, другой, в пакете, захватила с собой. Дойдя до переулка, Мила оставила его на крышке мусорного контейнера – не выбросила, а положила. Потом поднялась по ступенькам, ведущим к подъезду пятиэтажного дома. Открывая входную дверь, она заметила, как грязные руки протянулись из темноты, чтобы схватить драгоценный пакетик с едой. Скоро бродяге придется покинуть этот квартал. Он не впишется в новый ландшафт, во всей красе изображенный на огромном рекламном щите, полностью закрывавшем дом напротив, который как раз перестраивают: там также представлены во весь гигантский рост будущие счастливые обитатели зоны.

Мила помедлила, вгляделась в радостную пару великанов, которые улыбались ей со щита, – она это делала всякий раз. Но почему-то ни разу им не позавидовала.

Войдя в квартиру и закрыв за собой дверь, она пару секунд постояла, прежде чем зажечь свет. Выбилась из сил. Наслаждалась тишиной, царящей в мыслях. Но это длилось недолго.

Ты – его. Ты принадлежишь ему. Сама знаешь: то, что ты увидишь, тебе понравится.

И это была правда. Она испытала знакомое чувство, ступив на сцену преступления, входя в прямой контакт со знаками зла. Люди смотрят новости и полагают, будто знают все, но они и понятия не имеют о том, что значит в действительности оказаться перед трупом убитого человека. С полицейскими всегда происходит странная вещь. Вначале испытываешь отвращение. Потом привыкаешь. В конце концов это превращается в своего рода зависимость. Сперва смерть ассоциируется со страхом – быть убитым, убить, увидеть убитого. Но потом идея проникает, словно вредоносный ген в цепочку ДНК. Беспрерывно делясь, врастает в тебя, становится тобой. И тогда смерть – единственное, что заставляет чувствовать себя живым. Миле такое наследие осталось от дела Подсказчика. Но не оно одно.

Наконец она протянула руку к выключателю. В ответ засветился абажур на другом конце комнаты. Стопки книг громоздились в гостиной, так же как и в спальне, ванной и даже на крохотной кухне. Романы, эссе, труды по философии, истории. Новые и подержанные. Мила их покупала и в книжных магазинах, и на развалах.

Она начала их накапливать после того, как исчез в небытии ее коллега по Лимбу Эрик Винченти. Боялась, что кончит, как он, что ее пожрет неотвязная мысль о пропавших.

Я ищу их везде. Ищу всегда.

Или поглотит та тьма, исследовать которую она пыталась. В каком-то смысле книги – спасительный балласт, помогающий не сорваться с якоря в этой жизни, и все потому, что они имеют конец. Не важно, счастливый или нет: все равно это преимущество, которого часто лишены истории, проходящие перед нею каждый день. И потом, книги служили противоядием тишине, питали ее ум словами, необходимыми для того, чтобы заполнить пустоту, оставшуюся после жертв. Но главное – то был ее способ бегства. Ее манера исчезать. Она погружалась в чтение, и все остальное – даже она сама – переставало существовать. В книгах она могла быть кем угодно. Что означало не быть никем.

Каждый раз, когда Мила входила в квартиру, только книги и встречали ее.

Она подошла к стойке, отделявшей гостиную от крохотной кухни. Отстегнула кобуру, выложила ее вместе с удостоверением и кварцевыми часами. Сняла футболку и в оконном стекле увидела свое тощее тело, покрытое шрамами. Хорошо, что у нее нет пышных форм, иначе возникло бы искушение вонзиться в них бритвой. Раны, которые она годами наносила себе, говорили о том, что ей не удается испытывать боль при виде пострадавших от зла. Резать себя – единственный известный ей способ не дать себе забыть, что и она принадлежит к человеческому роду.

Скоро она отметит годовщину последней раны. Не давая себе никаких обещаний, она пробовала этого не делать. Отказ от такой привычки входил в курс самосовершенствования, которому Мила пыталась следовать. Триста шестьдесят дней без порезов, подумать только. Но отражение в зеркале все еще манило, нагое тело искушало ее. Поэтому Мила отвела взгляд. Но перед тем как укрыться в ванной, включила ноутбук, стоявший на столе.

В скором времени ее ждет свидание.

Это уже превратилось в ритуал.

В халате на голое тело, с полотенцем на голове, Мила взяла со стола ноутбук и отнесла к себе в постель. Положила на колени, активировала программу. Выключив свет, подождала, пока установится связь через Интернет. Из какого-то места родственная система ответила, и на экране открылось темное окно. Мила сразу узнала звук. Негромкий, размеренный. Он происходил из темноты, но не был враждебным.

Дыхание.

Она сидела и слушала, убаюканная спокойным ритмом. Потом ударила по клавишам, и на черном экране появилось изображение.

Комната, озаренная мягким зеленым светом.

Микрокамера наблюдения – вроде той, какую она чуть было не поставила в доме Коннеров, – сканировала темноту в инфракрасном диапазоне. Можно было различить шкаф у правой стены, на полу мягкий, ворсистый ковер, усеянный игрушками, постер с героями мультфильмов, кукольный домик, узкую кроватку слева.

Укрытая одеялами, в ней спала девочка.

Мила не заметила ничего странного, все тихо-мирно. Она еще какое-то время вглядывалась в экран, завороженная безмятежной сценой. Естественно, вспомнила о другом ребенке – запертой в кладовке девочке-привидении, которую она спасла несколько часов назад. Сосредоточившись, Мила воссоздала момент, когда выносила ее из дома, чувствовала на руках вес ее тельца. Но не испытывала ни сострадания, ни нежности. Только и осталось что тактильная память, данная в ощущениях, дополнительная кара к основному проклятию: не быть способной на какое бы то ни было сочувствие. Но столкновение с госпожой Коннер оставило горький осадок.

Что я была бы за мать, если бы не знала, как зовут любимую куклу моей дочери?

В комнатке что-то происходило. Из коридора в открытую дверь просочился отдаленный свет, вскоре перекрытый тенью человека, ступавшего на цыпочках. Потом на пороге возникла фигура. Женщина, однако лица не разглядеть. Она подошла к кроватке, поправила одеяло. Потом прислонилась к дверному косяку и долго смотрела, как девочка спит.