За морем - Уильямс Беатрис. Страница 117

— Ты за всю ночь ни разу не заснула?

— Как же я могла заснуть? — пожала я плечами. — Я ведь думала, что никогда больше тебя не увижу.

Некоторое время он ничего не отвечал, лишь с такой силой прижал меня к себе рукой, так что я едва не задохнулась.

— На самом деле тут есть иная причина, — заговорил он наконец. — Ты даже не представляешь, как ты прелестна, когда спишь. — Его голос зазвучал бархатной лирической каденцией, словно он декламировал стих. — Этот чудный румянец на твоих щеках, эти изящные линии скул. И эти тончайшие, еле заметные изгибы в уголках твоих сомкнутых глаз. И твои темные волосы, разметавшиеся по подушке или по моей груди, такие мягкие и шелковистые. И твои чувственные губы, такие розовые и округлые, слегка раздвинутые во сне. Все минувшее лето я по привычке просыпался на заре, донельзя настороженный всеми чувствами, и вместо глинистых стен офицерского блиндажа видел тебя — божественное видение, точно ангел, отдыхающий в моих руках. Это было невыносимо прекрасно. Если бы я тебя разбудил, то разрыдался бы, наверное.

— И ничего страшного, слезы иногда полезны.

— Хмм… — Он развернул меня, прижав спиной к своей груди, левой рукой обхватив меня за талию. — Выгляни в окно, любовь моя.

— Чудесный вид.

И в самом деле, вид из окна простирался на юго-восток: через площадь Согласия к саду Тюильри и возвышающейся в конце него громаде Лувра. С высоты нескольких этажей мы любовались блестевшими на полуденном солнце, роскошными мансардными крышами, что высились со всех сторон, вплетенные в причудливый узор бульваров, площадей и парков. По правую руку между зданиями маняще поблескивала Сена, и память отнесла меня на три года назад, когда, устало бредя по старинному мосту Пон-Нёф, мы с Мишель и Самантой оживленно спорили, стоит ли нам нынче разориться на три чашки кофе в летнем уличном кафе. Лишать себя этого самого что ни на есть парижского удовольствия, конечно, не хотелось, однако для малобюджетных путешественниц вроде нас это была бы чересчур затратная пирушка.

— Куда более замечательный вид, нежели из окна студенческого хостела, где я останавливалась в прошлый раз, — добавила я. — Где-то в квартале Марэ, если не ошибаюсь.

— Да уж надеюсь, — хохотнул Джулиан над моим ухом. — Сегодня, моя радость, мы выйдем прогуляться, сделаем для тебя кое-какие покупки. Подберем тебе что-нибудь из вещей.

— Да, не помешало бы начать с зубной щетки.

— А вечером я приглашаю тебя на ужин. Я закажу лучший столик в Париже. Напою тебя шампанским и бургундским, и, пожалуй, еще мускатом под десерт. А потом — уже на твой выбор. Хочешь — в театр, хочешь — в дансинг. Или прокатимся на лодке по реке. Все к нашим услугам. Весь Париж у твоих ног, дорогая. Весь мир у твоих ног. — Он поцеловал меня в шею. — И я — тоже у твоих ног.

— Вот это самая значимая деталь.

Джулиан громко и радостно рассмеялся:

— Кейт, неужто ты не понимаешь? Ведь мы теперь абсолютно свободны! Мы можем делать все, чего твоя душа желает, любовь моя. Что угодно и где угодно. Я тебе устрою такой медовый месяц… Только место назови.

Я уткнулась головой ему под подбородок и вздохнула:

— Мне не придумать. Просто где-нибудь, где мы могли бы полностью уединиться. Еще бы я хотела… дай-ка подумаю… чтобы там был рояль и вечерами ты мог бы для меня играть. Мне так этого не хватало! И пляж, где мы могли бы лежать с тобой рядом, глядя, как покачиваются над нами пальмы.

Несколько мгновений мы стояли, молча глядя в окно.

— Что с тобой? — спросила я, когда, повернувшись, увидела, как он озабоченно нахмурил брови. — Ну, не томи же, Эшфорд!

— Я так думаю, — осторожно сказал Джулиан, — что для начала надо найти для тебя хорошего врача. Убедиться, что все в порядке.

Я поникла.

— Пожалуй, через несколько дней я буду в полном порядке. У меня ведь было только семь недель. Мне нужно… Конечно, мне необходимо выписать новый курс, и…

— И все остальное для твоего здоровья, — закончил он, медленно и утешающе гладя меня по спине.

Я не могла больше говорить, чтобы не разрыдаться, а потому довольно долго стояла, молча прижавшись к нему и чувствуя, как тепло его тела, его гладящая меня рука постепенно забирают мою боль.

— Я так его любила, — тихо произнесла я наконец. — Я не знаю, что случилось. То ли слишком испереживалась, глядя, как ты уезжаешь, то ли это просто от переутомления, то ли… это перемещение во времени… его убило. Но я так сильно его любила! Ведь это было единственное, что мне осталось после тебя. Твой сын или, может, дочь. Я этого так и не узнаю. И я даже думать не буду… Я просто не смогу думать ни о каких детях, пока…

— Перестань так себя клясть. Это я во всем виноват, если на то пошло.

Я еще долго стояла, прижавшись к нему, пытаясь понять, как столь безграничная радость и столь безмерная печаль могут сосуществовать в моем сердце. Он же хранил молчание, с поразительной терпеливостью размеренно поглаживая мне спину и не пытаясь давить меня словами. Ожидая, когда я заговорю первой.

— Из тебя бы вышел изумительный отец, — не без усилия совладав с голосом, сказала я. — Мне так хотелось подарить тебе эту возможность.

Пару мгновений он словно раздумывал над моими словами, а потом тихим, бархатным голосом медленно произнес:

— Возможно, когда ты будешь готова, мы попытаемся еще раз?

Я обвила его за талию.

— Может быть, не сейчас. Но когда-нибудь…

ЭПИЛОГ

Где-то на островах Кука

Хэллоуин, 2008 год

Хотя солнце нещадно палило прямо над головой, белый, мельчайший, точно пыль, песок под ногами все же казался прохладным, поскольку с самого рассвета был защищен от пекла длинными, лениво колышущимися вайями пальмы, к которой я прислонилась спиной.

Джулиан положил голову мне на колени. Его длинное и стройное тело в темно-синих плавках и белой футболке, защищающей от солнечного ожога, вытянулось перпендикулярно ко мне. Сегодня он был уже без перевязи: я наконец-то разрешила ему ходить без нее.

Мы разговаривали о его отце.

— Мне так жаль, что я не могу с ним познакомиться, — сказала я, неспешно накручивая на пальцы его короткие завитки волос. Эти сияющие на солнце пряди блестели в моих руках, точно золотистые кукурузные рыльца. — Я хочу сказать, он, очевидно, вложил много труда, чтобы должным образом вырастить тебя.

— Он бы тебя точно полюбил, — ответил Джулиан с закрытыми от удовольствия глазами. — Ты как раз из его типа женщин. Веселая, достаточно своевольная и совершенно естественная. Он терпеть не мог манерность.

— А какой он находил мисс Гамильтон?

Джулиан сразу открыл глаза.

— Она ему не нравилась. Это была одна из немногих тем, на почве которых мои родители частенько ломали копья.

— Тогда он мне еще больше понравился бы.

Он вновь блаженно закрыл глаза.

— Я порой представляю вас вдвоем. С какой гордостью я бы представил ему тебя как свою невесту! Вы бы с ним славно поладили.

— Хватит. А то я заплачу.

Джулиан нащупал мою кисть и, ни слова не говоря, погладил большим пальцем. Я опустила взгляд на его прекрасное лицо, с обожанием любуясь его чертами. Теперь его лицо казалось расслабленным и умиротворенным: тяжелое бремя недавних забот и тревог наконец развеялось, не оставив на нем и следа. Мне даже трудно было представить, как терзал его этот страх за меня, это безусловное знание о приближающейся катастрофе, которую он бессилен отвратить. И теперь от осознания, что я уцелела, что он сумел-таки спасти меня от судьбы, которой в вечном страхе ожидал для меня, его душа обрела наконец покой и радость полного освобождения. Теперь она была готова к незабываемому медовому месяцу.

— Подекламируй мне что-нибудь, — попросила я чуть погодя.

— Что бы ты хотела услышать?

— Что-нибудь романтическое. Что-нибудь из старых баллад.

Он лукаво улыбнулся и, закрыв глаза, начал читать мне «Разбойника».^[68] Джулиан, не будь дурак, прекрасно знал, что, не успеет он дойти до второго рефрена «Вернусь я при лунном свете, хотя бы разверзся ад»,^[69] у него весьма возрастут шансы, что я не выдержу и сама им овладею.