За морем - Уильямс Беатрис. Страница 46

«Как мог бы делать ты», — мелькнуло в голове.

Теперь, когда наконец все открылось и Джулиан облегчил душу, он стал заметно непринужденнее; его широкие плечи, обтянутые белой сорочкой, вольготно расправились на спинке дивана. Хотя он и ослабил свой синий галстук, жесткий воротник рубашки по-прежнему упирался в шею, контрастируя белизной с бледно-золотистой кожей. Твердый решительный подбородок чуть вздернулся кверху, как будто перебираемые воспоминания один за другим уносились с него к оштукатуренному потолку. Мягкий свет лампы, словно притянутый неотразимой внушительностью Джулиана, окружил его голову сияющим ореолом.

У меня было странное ощущение, будто передо мной приоткрывается целый мир. Мне даже подумалось, что шокирующее откровение Джулиана на самом деле вовсе не ужасно, а, напротив, замечательно и все прекрасно объясняет. Что мне, сидевшей на диване рядом с этим потрясающим мужчиной, блистательным и могучим, точно сказочный принц, неожиданно, ни за какие такие особые добродетели, вверен драгоценнейший подарок, и мне понадобятся целые годы, чтобы до конца его раскрыть.

— Расскажи мне все, — склонилась я к нему. — Я все хочу знать. — Я опустила взгляд на его руку, неторопливо ласкающую мою кисть, скользнула пальцами под рукав. — Скажи, что на самом деле стряслось с твоей рукой?

— Шрапнель.

— Ну да, очевидно, шрапнель, — сказала я, стараясь придать словам обыденность. Отставив бокал, я высвободила из петли запонку и закатала ему рукав, как уже делала каких-то пару дней назад. Провела, едва касаясь, по шраму кончиком пальца. — Какой все же рваный рубец.

— На самом деле поверхностная рана. Мне повезло. Я тогда всего неделю пробыл в окопах. Знаешь, как это унизительно, когда тебя так скоро отсылают в тыл!

— Унизительно… При том, что тебя могли убить или… или ты вообще мог остаться без руки.

— Да, шрапнель — пакостная штука, — согласился Джулиан, глянув на свой шрам. — Зашили меня очень даже ловко. Хотели оставить в госпитале, но мне претило так надолго отлучаться с фронта.

— И ты настоял на том, чтобы тебя отправили обратно. Несмотря на повреждение нерва и все прочее.

— На самом деле все было не так уж страшно. С виду намного хуже.

Долгое мгновение я смотрела ему в лицо, пытаясь избавиться от ужасающей картины, тут же возникшей в моем воображении: истекающий кровью Джулиан с открытой рваной раной, стиснутые от боли зубы скрипят на грани агонии.

— Слава богу… Слава богу, что с тобой случилась эта непонятная штука, которая доставила тебя сюда целым и невредимым, пока еще что-то не стряслось.

Джулиан сжал на миг губы.

— Ты так думаешь? — обронил он.

— Господи, конечно! Ведь ты сидишь сейчас рядом со мной вместо того, чтобы лежать где-то во французской земле под белым солдатским камнем. Сложись все иначе, я никогда бы не узнала тебя.

— Кто знает, может, так оно было бы и лучше.

— Нет. Нет! — с горячностью замотала я головой и схватила его за руку, да так сильно, что от моих ногтей на его коже остались крохотные серпики. — Не начинай! Я не дам тебе снова соскользнуть в эту хандру от комплекса вины выжившего.

— Вины выжившего? — недоуменно переспросил Джулиан.

— Ну, знаешь, уцелевшие нередко испытывают чувство вины от того, что остались живы, в то время как все остальные…

Отняв у меня руку, Джулиан откинулся на спинку дивана.

— Кейт, мы не обсуждаем сейчас некое абстрактное психическое состояние. Я бросил тех, кто в тот момент во мне нуждался.

— Но не по своей же воле, Джулиан!

Он вперился взглядом в пустой камин.

— У меня даже не хватило духу разузнать, что сталось с моей давней ротой: кто погиб, а кто всю оставшуюся жизнь страдал так называемым военным неврозом.

«Погиб», «военный невроз»… Эти чуждые слова эхом отдавались у меня в ушах. Почувствовав повисшую между нами отчужденность, я повернулась и прижалась к нему спиной. Приподняла его тяжелую расслабленную руку и, обняв себя ею, крепко сцепила наши пальцы. Лопатками я ощущала, как ровно поднимается и опускается его грудь, и впитывала его тепло, его живую энергию, наслаждаясь самим фактом, самим чудом того, что он вообще остался жив.

— А тебя мучает военный невроз? — спросила я спустя некоторое время.

Под моим ухом шевельнулось его плечо.

— Не совсем. Разве что случаются порой ночные кошмары. Да еще вызывают страх отдельные звуки, что бывает довольно-таки неприятно.

— Что же там было, на войне? И каким ты был тогда?

Джулиан горько усмехнулся.

— Что было на войне? Грязь, мерзость… И запах! Господи, я до сих пор помню тот трупный запах, как в покойницкой! Этот страшный дух разложения целой массы мертвых тел, буквально пропитавший землю вокруг нас! Это невозможно представить. И невозможно описать… А потом эти долгие часы беспросветной тоски, бессмысленных административных обязанностей, нескончаемого ожидания. И вдруг поднимается тревога… или идешь в какой-нибудь рейд, балансируя на острой грани между жизнью и смертью. Тут и возбуждение, и страх, и величие духа! И вместе с тем — безнадежная тоска.

Я прикрыла глаза, чувствуя, что вот-вот расплачусь.

— Что ж, это многое проясняет, — заключила я, задумчиво поглаживая его кисти между пальцами. — Скажи, трудно это было — стрелять в людей?

— Ты хочешь спросить, доводилось ли мне действительно кого-то убивать?

— В общем, да. Но ты не обязан отвечать.

— Обязан.

— Тебя это беспокоит?

Некоторое время Джулиан молчал, собираясь с мыслями.

— Не совсем, — наконец ответил он. — Как бы это сказать… Возможно, доводилось, но как-то абстрактно или, скорее, неумышленно. Но уж точно не по осознанному внутреннему побуждению. В конце концов, они ведь пытались нас убить… А для тебя это важно?

— Нет. Если бы я увидела, что кто-то хочет тебя убить, мне бы сразу захотелось поднять ружье и самой его пристрелить.

— Это моя роль, дорогая. И как раз тебя я и должен защищать.

— Нынче век двустороннего движения, — тихо улыбнулась я. — Хотя, пожалуй, у тебя это получится гораздо лучше. И ты не так давно это наглядно доказал. В парке, я имею в виду, — добавила я и смешливо фыркнула, припомнив те события. — Бедный мужик! Он ведь даже не представлял, кто его противник. — Я хихикнула, неверяще тряхнув головой. — Пехотный капитан Первой мировой войны! Боже правый! Кого ж только не встретишь в этом сумасшедшем городе!

Его губы коснулись моего уха еле ощутимым поцелуем.

— Я же тебе говорил, у меня непростое прошлое.

— И все же, как ни странно, путешествие во времени мне в голову не приходило, — с легкостью отшутилась я, однако эти слова словно повисли между нами томительной неопределенностью.

— То есть ты готова это принять? — тихо спросил после некоторой паузы.

— Принять? Джулиан, я… Мне просто ничего иного не остается. Ведь ты же здесь, рядом со мной. Ты никакая не галлюцинация. И ты не можешь лгать — это слишком уж невероятно и сложно, да и нет в этом ни малейшей необходимости. Или, может, мне все снится? Хотя это совсем не похоже на сон. — Я немного помолчала. — И знаешь что? Теперь странным образом все сходится. Ты же совершенно четко был не такой, как все, и я никак не могла тебя постичь. Это, знаешь, как будто смотришь кино в 3D, еще не надев стереоочки: перед глазами все размыто и неразборчиво. А теперь я как будто в очках — и ты сразу стал для меня куда более зримым, куда более реальным, понятным и живым, нежели прежде. Все как будто разом обрело смысл.

— И тебя это не пугает?

— Не пугает?! — выдохнула я с изумленным смешком. — Джулиан, я просто в ужасе! Стоит мне закрыть глаза и подумать: «Он родился сто лет назад и попал сюда сквозь некий временной туннель или нечто подобное», — это кажется совершенно неправдоподобным, немыслимым. Такого не может быть! Причем не столько сам факт, что ты очутился здесь, а то, кто ты такой. Ты же историческая личность! И я не представляю, как мне с этим быть. Если ты сейчас меня отпустишь, у меня случится нервная трясучка.