За морем - Уильямс Беатрис. Страница 57
— Разве?
— Даже, пожалуй, чересчур. — Пристроив руку ему на грудь, я закрыла глаза. — Знаешь, я не хочу, чтобы ты стал совершенством. Мне нужно, чтобы ты просто был собой, таким как есть… Чтобы ты… — сознание уже стало потихоньку уплывать в край грез, — …всегда был моим.
Джулиан издал какой-то неясный звук — то ли смешок, то ли тихий стон.
— Я твой навеки, родная, — произнес он мне на ухо. — А теперь засыпай. Тебя больше не потревожат кошмары. Тебе больше нечего бояться, я с тобой.
Это было последнее, что я услышала, прежде чем окончательно уплыть в сон, который, как я надеялась, развеет зародившееся во мне нехорошее предчувствие.
Когда я проснулась, Джулиана тем не менее рядом не оказалось. Вместо него на соседней подушке лежал «Блэкберри» с электронным посланием на самом верху «Входящих сообщений»:
«Любимая, я, должно быть, полнейший безумец, что подобным образом отрываюсь от твоего нежного бочка. Выспись хорошенько и не скучай. Оставляю в твое распоряжение „Ровер“. Подыщи себе какой-нибудь сногсшибательный наряд. Встречаемся в 8 вечера в отеле „Лайм Инн“. XX».
ГЛАВА 16
Из электронной переписки
Я: «Придумала для тебя целый список вопросов, пока сливала на себя всю горячую воду в душе».
Джулиан: «Прельстительная картинка».
«Так присоединяйся в следующий раз. Вопрос первый: „По чему ты больше всего скучаешь? Кроме семьи и друзей“».
«По охоте на лис».
«Ты серьезно?!»
«Вполне».
«Убийца! Бедные лисички».
«Лиса — сущее бедствие для селян. У вас, нынешних горожан, какие-то совсем уж идиотско-возвышенные представления о дикой природе».
«И что, у тебя хорошо это получалось?»
«Да».
«А ты научишь меня кататься верхом?»
«Если будешь очень хорошей, послушной девочкой».
«Я умею быть очень хорошей. Вопрос второй: „Ты носил гамаши?“»
«Случалось».
«А что это конкретно такое?»
«Загляни: http://ru.wikipedia.org/wiki/%C3%E0%EC%E0%F8%E8»
«LOL! Я бы много заплатила, чтоб увидеть тебя в них».
«В какой валюте?»
«В твоей любимой».
«Заманчивое предложение, любовь моя».
«Я считала, вы, эдвардианцы, люди сексуально закрепощенные».
«Миф».
«Ммм. Последний вопрос, и можешь возвращаться к работе. Что на самом деле произошло между тобой и этой цыпочкой Гамильтон? В книге это как-то не очень ясно».
«Прекрати читать всякую галиматью! Все, что ты хочешь узнать, я расскажу, когда вернусь».
«Скорее возвращайся. Скучаю по тебе».
«Тороплюсь, как могу. Верь мне».
Еще на пару мгновений я задержалась глазами на экране смартфона, затем перевела взгляд на книгу профессора Холландера, которая лежала возле меня на диване в библиотеке, заложенная листком из блокнота с кухни. Лицо Джулиана — такое знакомое и в то же время такое чужое — смотрело на меня со студийного портрета с угрюмой отчужденностью военного. Меня снова сразила дикая необычность самого факта: я веду электронную переписку с капитаном Джулианом Эшфордом — знаковой фигурой военной поэзии, знаменитым автором «За морем».
О лисьей охоте и о гамашах.
С Джулианом Эшфордом, моим любовником.
На книгу Холландера я наткнулась утром, после душа: в какой-то момент она, видимо, незаметно соскользнула с тумбочки под кровать и теперь маняще выглядывала уголком из тени. Поначалу, прибирая постель и особо тщательно взбивая подушки, я ее проигнорировала, однако потом все же не смогла устоять. Подняв книгу, я спустилась с ней в библиотеку и, прежде чем открыть, некоторое время задумчиво водила большими пальцами по запылившемуся переплету.
Читать оказалось в каком-то смысле проще и легче, нежели я ожидала. К конце концов, книга являлась всего лишь отстраненной биографией, и в этом нагромождении пассивных конструкций и маловнятных бессвязных предложений Джулиан ничуть не виделся во всей своей красе и живости. К счастью, его персону рассматривали с почтительного расстояния, как отделенную десятками лет историческую фигуру — в тексте не содержалось никаких шокирующих разоблачений, никаких намеков на скверные пристрастия, психические отклонения или смутные эдиповы мотивы. Только постоянно подчеркивалось неослабное желание Эшфорда отличиться в любом деле, за которое он брался, как будто ему попросту претило все, что ниже совершенства. В Итоне он неизменно брал всевозможные призы — как в учении, так и в спорте, — был лучшим среди флаг-сержантов Офицерского учебного корпуса при колледже. В 1913 году поступил в Кембридж, чтобы изучать математику, стремительно влившись в бурлящий водоворот многочисленных редколлегий, дискуссионных клубов и спортивной жизни университета. Однако разразившаяся на следующий год мировая война мгновенно перенаправила всю его энергию на получение звания лейтенанта в Королевском уэльском фузилерном полку, и спустя несколько месяцев Джулиан отправился на фронт.
Что же так влекло его туда? Давление родителей или внутренний порыв? Думаю, и то и другое. Единственный сын, от природы наделенный выдающимися дарованиями, воспитанный в стремлении занять достойное место среди пантеона аристократов, он, бесспорно, всю свою жизнь ощущал на себе бремя колоссальных родительских ожиданий. К его чести надо сказать, вырос он, полностью готовый принять эту нелегкую ношу. И нес ее Джулиан с присущим ему достоинством и несомненной естественной скромностью.
Все это было изложено в биографии достаточно живо, проницательно и вызывало немалую симпатию к герою исследования. Между тем меня постоянно цепляло регулярное упоминание Флоренс Гамильтон. Или Флоры, как с бездумной фамильярностью называл ее Джулиан. Я попыталась пролистнуть посвященные ей страницы, однако все их избежать было попросту невозможно. Глаза у меня словно сами задерживались на определенных словах и целых пассажах. Как, например, на триста второй странице:
«Хотя дневник Флоренс Гамильтон на удивление молчит об объекте моих изысканий — что для этой особы совсем не характерно, — совершенно очевидно, что их взаимоотношения достигли кульминационной точки как раз во время этого последнего отпуска. Ее следующее письмо к Эшфорду, отправленное 12 февраля, изобилует намеками и ссылками на это знаменательное, хотя и неизвестное нам событие: „Никогда не представляла, что в отношениях между двумя живыми существами может возникнуть столько радостного упоения, — восторженно пишет она, — и я могу лишь надеяться, что Вы испытываете то же, что и я. Ваши речи, как всегда, были столь осторожны и взвешенны. Как же изменила Вас эта проклятая, ненавистная война!“ Его ответ на это послание, к сожалению, не сохранился».
Могу себе представить, что в этом ответе говорилось. Он сам мне, помнится, признался: «Да. Была одна. Во время войны». Вот уж точно — «кульминационная точка».
На этом я перелистнула книгу до раздела с фотографиями, который оказался куда забавнее: Джулиан там представал и младенцем с совершенно ангельским личиком, и озорным светловолосым карапузом с родителями на каком-то празднике в Швейцарии, и уже юношей, демонстрирующим навыки флаг-сержанта в Итонском колледже, и молодым человеком в цилиндре, сфотографировавшимся с самим Уинстоном Черчиллем на скачках в Аскоте.
На очередном фото, под которым значилось «Июнь 1913 г. В Хенли с Ф. Гамильтон и ее братом Артуром после победы в гонке восьмерок над Оксфордом» Джулиан смотрелся удивительно, прямо по-мальчишески задорным и очень симпатичным. Он весело переговаривался с изумительно красивой девушкой в белом платье. Тонкая и элегантная, она едва доставала ему до плеча, выглядела она как хрупкая фарфоровая кукла. Ее рука была в его руке, а он склонял к ней голову, чему-то внимая. По другую руку Джулиана стоял еще один молодой человек, с веселым удивлением наблюдавший за парочкой. Брат Флоренс. Казалось, он весьма одобрял их отношения.