Глядящие из темноты - Голицын Максим. Страница 28
Тихий шорох дотянулся до его сознания — он шел откуда-то сверху, с чердака.
Он приподнялся на локте, прислушался. Мышь? Слишком громко для мыши.
Что-то там, наверху, упало и покатилось по полу.
— Айльф, — тихонько сказал он.
— Слышу, сударь. — Айльф, расположившийся на ночь в сенях, уже стоял на пороге.
— Там кто-то есть.
— Лучше не соваться туда, — решительно возразил юноша. — Вообще, уходить надо. Мало ли… ноги в руки — и вперед.
За бревенчатыми стенами шум разлившейся реки перекрывал шум дождя, отяжелевшие ветви сновали по крыше, точно малярные кисти.
Снова — шорох, потом еле слышный стон.
— Ты заглядывал на чердак? — спросил он Айльфа.
— Нет, — удивился тот, — зачем?
— Засвети-ка мне плошку.
— Может, не надо, сударь…
— Сказано же… — недовольно прикрикнул Леон. — А если боишься, сиди здесь…
— Может, это воры, — шепотом продолжал пререкаться Айльф, — а может, и вовсе не люди…
Но Леон уже карабкался по лестнице, ведущей наверх из сеней, осторожно ощупывая ногой каждую ветхую ступеньку.
На чердаке — ему пришлось пригнуть голову, чтобы не удариться о притолоку, — пахло сыростью и неистребимой вонью человеческих испражнений. Тихий стон доносился из удушливой полутьмы. Он осторожно вошел внутрь.
Тусклый свет светильника выхватил из тьмы крохотное окошко под низким потолком — из него на грязный пол с провалившимися половицами натекли потоки воды, на полу валялся обычный чердачный хлам, а в углу на соломе лежало то, что он поначалу принял за груду тряпья.
Старуха, стонавшая на своем сыром ложе, уже мало походила на живого человека — скорее на мумию или огородное пугало; когда он осторожно взял ее запястье, чтобы прощупать пульс, он почти не почувствовал плоти — под дряблой кожей двигались кости, хрупкие, точно птичьи.
— Черт! — он поморщился от собственной беспомощности. — Айльф, поди разбуди Сорейль, вели ей, пусть принесет супу — если он еще остался. И горячую воду…
— Эта бабка все равно не жилец, сударь, — авторитетно заявил Айльф.
— Тебя не спрашивают. Делай, что говорят. Айльф легко сбежал по ступенькам. Леон продолжал сидеть на корточках. Словно почувствовав чужой взгляд, полупрозрачные веки вздрогнули, и из полумрака на него глянули подернутые молочной дымкой глаза.
— Все в порядке, сударыня, — сказал он, — мы о вас позаботимся.
А сам подумал: «Интересно, как? Кто бы о нас самих позаботился, черт возьми».
Слабый шорох вырвался из запавшего рта, и Леон, склонившись, услышал:
— Куда…
— Что — куда?
— Куда все ушли?
— Это я вас хотел спросить.
И с отвращением уловил в своем голосе прорвавшееся раздражение — первобытную реакцию здорового человека, столкнувшегося с досадной помехой, и уже мягче произнес:
— Я чужой здесь. Ничего не знаю.
— Я слышала плач, — она скорбно нахмурилась, — шум… потом все стихло. Они бросили меня…
— Это… ничего… — сказал он неловко. — Мы вас не оставим.
Получалось так, что им предстоит тащить ее до Солера. Хорошенькая перспектива.
— Ты… хороший мальчик, — шепотом сказала она. — Не тревожься. Я уже… недолго…
Он продолжал сидеть на корточках, ожидая появления Сорейль. «Женщины лучше умеют управляться с такими вещами», — подумал он.
— Тебе… — он с трудом различал ее слова за шумом дождя, — нужно поостеречься. Они ходят поблизости.
Ее рука начала вдруг мелко дрожать, вокруг глаз обозначились черные тени.
— Кто — они?
— Эти… разве ты их не видишь?
— Тебе померещилось, — сказал он.
Господи, хоть бы Айльф поскорее вернулся. В этом призрачном лепете было что-то жуткое.
— Она скоро, сударь, — раздался голос Айльфа у него за спиной. — Она греет воду. Хоть что-то толковое вам эта бабка рассказала?
Леон покачал головой.
— Она бредит, — сказал он. — Похоже, лихорадка.
— Гунтр говорил, от лихорадки хорошо помогает белый корень, — со знанием дела сказал Айльф, — да только где его возьмешь. Все затопило…
— Гунтр, — прошелестело с подстилки, — я когда-то знала Гунтра. Он был сильным и красивым.
— Должно быть, ты знала кого-то другого, бабушка, — заметил Айльф, — этот Гунтр был стариком…
— Когда-то давно…Тогда еще светило солнце… и согревало молодую кровь в моих жилах… Он тоже умел смотреть… под покров этого мира… — Воздух со свистом выходил у нее из груди, и вдруг она напряглась. — Там кто-то еще?
Сорейль стояла на пороге, держа в руках плошку с супом. Леон подвинулся, освобождая место, и молча смотрел, как она, опустившись на колени и осторожно приподняв старуху, поднесла глиняный край плошки к беззубому рту. Та попыталась отстраниться, потом, словно покорившись, сделала несколько глотков.
— Ну что? — тихонько спросил Леон.
Сорейль, встретившись с ним взглядом, молча покачала головой.
— Я принесу горячей воды, — сказала она тихонько, — оботру ее…
Леон невольно проводил взглядом ее легкую фигурку и вновь обернулся к груде костей на соломенной подстилке. Старуха хмурилась, силясь что-то сказать. Ему пришлось наклониться совсем низко, чтобы расслышать:
— Эта девушка… кто она?
— Просто… девушка. Наша спутница…
Морщинистые губы сложились в странную ухмылку
— А тебе кажется, будто ты ее любишь, да, мальчиk?
— Не твое дело, — сухо сказал Леон.
— Ты… поосторожней с ней… я знаю таких. Они Возрождаются в ночи и высасывают силу из мужчин. Они ходят среди живых и спят на ходу.
«Опять бредит», — брезгливо подумал он. В этих живых мощах было что-то жалкое и одновременно отталкивающее. Сорейль вновь бесшумно возникла у него за спиной.
— Ступайте, сударь, — сказала она негромко, — я оботру ее.
Он с облегчением поднялся на ноги и, все так же осторожно, ощупывая ногой каждую ступеньку, спустился на крыльцо — после затхлой вони чердака напитанный водой воздух показался неожиданно свежим.
— Тьма и огонь, — неожиданно отчетливо сказала у него за спиной старуха. — Изыди…
И успокаивающий шепот Сорейль.
Айльф отделился от стены — оказывается, юноша торчал на крыльце, озабоченно разглядывая начинающее светлеть небо.
— Вы вправду собираетесь тащить с собой эту бабку, сударь? — спросил он. — Мы и сами-то еле дойдем, вон чего делается…
— Не бросать же ее здесь, — вздохнул Леон, — может, положим ее на носилки…
— Какие еще носилки? Она вот-вот загнется. — Он недоумевающе поглядел на Леона. — На что нам она? Тем более бабка-то наверняка — ведьма. Потому-то ее и бросили. Побоялись с собой тащить.
— Ты в это веришь?
— Почему нет? Они, ведьмы, такие…
— Старые и несчастные?
— Да какие угодно…
На крыльце бесшумно возникла Сорейль. Вид у нее был обеспокоенный, на гладком лбу меж бровями появилась крохотная складка.
— Сударь… — сказала она нерешительно, — вы бы поглядели… Я ее обмывала, а она вдруг так откинулась… и глаза закатились…
Он нырнул во тьму вслед за ней. Старуха лежала на своей подстилке — обмякшая, точно матерчатая кукла. Он вновь взял хрупкую лапку — пульса не было, незрячие бельма уставились во тьму.
— Похоже, все, — сказал он, вновь со стыдом ощутив отчетливое облегчение, — умерла…
— И слава Двоим, что померла, сударь, — заключил Айльф, который, казалось, обладал удобной лично для него, но весьма утомительной способностью появляться в ненужном месте в ненужное время. — Вы — человек мягкий, душевный, но как бы мы ее потащили, скажите на милость? Она бы все равно не вынесла дороги. Эй, что там такое?
Он прислушался — отдаленный, нарастающий гул, который он уловил бы и раньше, если бы подсознание услужливо не опознало в нем знакомый шум регулярного атмосферного челнока…
— Плотину где-то прорвало, — сообразил Айльф. Теперь ему приходилось повышать голос, чтобы перекричать накат. — Или горное озеро рухнуло… Да что вы стоите столбом?
Мертвой хваткой вцепившись в рукав Леона, он подтолкнул его к лестнице.