За березовыми книгами - Голицын Сергей Михайлович. Страница 8

– Девочки, давайте есть, ничего не поделаешь, – вздохнула Лариса Примерная и наклонилась над миской.

Кое-кто, бурча себе под нос, тоже стал шевелить ложкой в каше. Со всех мест послышалось негромкое позвякивание ложками. Первой встала Лариса Примерная. Лицо ее одновременно выражало и страдание и самодовольство. Дескать, посмотрите на меня, какая я хорошая, я силком заставила себя проглотить такую невкусную кашу.

В конце концов, грустно вздыхая, доели кашу все, кроме Гали. Она даже не дотронулась до миски.

Николай Викторович пересел на другое место, напротив Гали.

– Ты что? И не начинала?

Галя взглянула на него и молча опустила глаза.

– Все тебя ждут.

– Галька, давай кончай как-нибудь, – сказал Миша.

Галя только подняла одну бровь, взглянула на Мишу и вновь опустила глаза.

– Я никогда не ела, даже с изюмом, а тут эту подгорелую, – негромко, но упрямо бросила Галя.

– А ты что доктору обещала? – строго спросил Николай Викторович.

– Так это я про мокрые ноги, про купание, а насчет манной каши мы не договаривались.

– Будешь есть манную кашу?

– Нет, не буду.

– Будешь?

– Не буду.

– Ребята, придется нам подождать, пока наша Принцесса не кончит завтракать. – Николай Викторович встал. – Иду звонить в музей.

Как только он вышел из комнаты, Миша крикнул:

– Лидка, выручай.

Лида кротко вздохнула, села за стол и взяла ложку. Николай Викторович вернулся.

– Экскурсовод нас ждет, будет показывать музей.

Вдруг он увидел невозмутимо чавкающую Лиду. Он на миг остановился, кашлянул.

– Гриша, давай команду строиться! – приказал Николай Викторович, искоса взглянул на Галю и вышел во двор.

За ним последовали мы все.

Николай Викторович вызвал вперед Галю и деревянным голосом начал:

– За отказ съесть завтрак, который все остальные нашли очень вкусным, объявляю выговор и предупреждаю, что в случае повторения подобных капризов будут приняты более строгие меры.

Галя как ни в чем не бывало вернулась в строй. Ее лицо не выражало ничего.

В эту минуту вышла на крыльцо Лида, вытирая губы платочком и облизываясь. Николай Викторович посмотрел на нее и продолжал тем же деревянным голосом:

– За нерадивое отношение к своим обязанностям ответственного дежурного, выразившееся в изготовлении недоброкачественного завтрака, объявляю выговор. – Николай Викторович на секунду остановился. – Одновременно за добровольное уничтожение подгорелой манной каши объявляю благодарность, – закончил он.

Громкий хохот всех ребят приветствовал Лиду.

– Отряд, в музей! Шагом марш! – крикнул Гриша.

Молодая, сухощавая брюнетка-экскурсовод рассказывала просто и понятно и сумела нас увлечь. Ребята шли за нею, не отставая, по залам музея, внимательно слушали объяснения.

Вся история города Владимира прошла перед нашими глазами. В первой витрине мы увидели древнейшие глиняные черепки, кремниевые ножи, наконечники для стрел и многое другое, найденное в раскопанных курганах и городищах. А в последнем зале стоял настоящий, очень чистенький, свежевыкрашенный трактор.

– Пойдемте смотреть старину, – сказала экскурсовод и повела нас к выходу из музея.

Мы очутились на краю высокой горы.

Но не старину мы увидели прежде всего, а раскинутый внизу и по соседним холмам огромный промышленный город со многими высокими зданиями, белыми и желтыми, весь в зеленых садах. Голенастые краны вздымали кое-где на стройках свои журавлиные шеи; белый дым клубился из черных труб заводов…

И только здесь, рядом с нами, по обеим сторонам длинного и желтого дома высились белокаменные соборы, направо – пятиглавый Успенский, налево – одноглавый Дмитриевский. Стары были соборы: один стоял семь с половиной веков, другой – восемь; много событий видели их белые стены… А сейчас мимо проносились автомашины, торопились по своим делам прохожие, да мы, московские туристы, разинув рты глядели на великолепные творения древнерусских зодчих.

Мы узнали, что купола бывают шлемовидные, ровно закругляющиеся, как шлем древнерусского богатыря, и луковичные, более вытянутые вверх и одновременно выпуклые с боков.

Серебряные купола соборов были шлемовидные. Будто богатыри русские поднялись верхом на конях на высокую гору и встали над обрывом – пять в одном месте и один на отлете.

Экскурсовод подвела нас к Успенскому собору. Здесь, когда татары напали на Владимир, за перлась великокняжеская семья и многие женщины, дети и старики. Мы услышали страшный рассказ: враги не смогли пробить железные кованые двери собора, разложили под окнами костры и все, бывшие внутри, задохнулись от дыма и погибли Потом татары ушли, и несчастных похоронили под полом собора. Когда несколько лет назад вскрыли могилы, останки младенцев оказались завернутыми в берестяные полотнища.

– Берестяные? – переспросил я.

– К сожалению, – продолжала экскурсовод, – могилы вскрывали еще до новгородских находок. Младенцев вновь похоронили, а куски бересты исчезли неизвестно куда. Никто не догадался поискать, нет ли на них процарапанных надписей.

Мы с Николаем Викторовичем только молча переглянулись. Он принялся фотографировать собор, а Лариса Примерная записывать в свой дневник все, что услышала. Затем мы направились к одноглавому белокаменному Дмитриевскому собору.

Наверху, под крышей собора, шел ряд камней с изображениями святых, ниже по всем стенам сверху донизу на каждом отдельном камне были вырезаны бесчисленные звери и птицы. Я обошел здание кругом. Каких только я не увидел сказочных драконов, грифонов, кентавров, треххвостых львов, странных птиц. Мастера старались один перед другим: кто затейливее, прекраснее, тоньше высечет на камне чудище.

«А если, – думалось мне, – безвестные мастера-камнесечцы создавали такие удивительные существа, значит, в те времена пелись песни, сказки сказывались о таких зверях и птицах. А может, нашелся мудрый человек, который записал на пергаменте или на бересте древние сказания? Неужели за восемь веков погибли все записи?..»

Где-то на западе из далекой голубой лесной дымки возникала Клязьма. Она текла на восток по лугам и меж кустами, подходила под нашу гору и вновь исчезала в голубой дымке.

А за рекой, по холмам и ложбинам, тянулись темно-зеленые леса, кое-где проглядывали деревни, рисовалась на фоне облаков тонкая черточка фабричной трубы…

Ребята притихли и смотрели кто на реку, кто на лесные дали, кто на современный город, выросший внизу и по холмам.

Одна Лариса Примерная никуда не смотрела: она уткнулась в свой дневник…

И хотелось верить, да наверняка оно так и было, среди нынешних строителей вон тех заводов и тех белых и желтых жилых зданий Владимира немало имелось потомков прежних талантливых умельцев.

– Расскажите что-нибудь таинственное, историческое, – попросила Танечка.

– А ведь есть одна такая загадочная, но вполне достоверная история, – засмеялась экскурсовод.

Вот что она нам рассказала:

– В начале пятнадцатого века татары напали на Владимир. Церковный ключарь Патрикей ночью собрал ризы с икон в драгоценных каменьях, священную утварь, сосуды серебряные и золотые, старинные книги, вынул один из камней в стене Успенского собора и замуровал за этим камнем все драгоценности. Татары, когда взяли Владимир, узнали о спрятанных сокровищах, схватили Патрикея и стали пытать: они жарили его на сковороде, забивали под ногти щепки и гвозди, в конце концов привязали несчастного за ноги к конскому хвосту и пустили коня вскачь. Патрикей умер, не сказав ни слова. С тех пор в течение многих лет делались попытки разыскать клад Патрикея, но до сих пор никто ничего не сумел найти.

Я был просто ошеломлен:

– Как! В самый первый день нашего похода, и вдруг мы узнаем, что буквально в десяти шагах спрятаны драгоценности и книги, может быть, даже березовые книги!