Рикошет сна (СИ) - Агеева Рита. Страница 42

— Чудная все-таки у вас мораль, у карнавалетов, — смеется Тильда, помешивая серебряной ложечкой очередную порцию заварки. — Но, не стану спорить, в этом есть какая-то логика и гармония.

— Нелинейная логика Той Стороны, — ухмыляется в ответ Арчи. — Как говорит Кикко, линейными в этой жизни бывают только рельсы.

— Молодец, быстро учишься! — аплодирует ментор.

Вильгельма тем временем трясет, как от тока. Водопады пота льют с него на пол, оставляя следы, как от крупного дожда. Ментор стучит зубами и дышит так хрипло, что это больше похоже на храп. Обычно я стараюсь не дотрагиваться до людей без излишней необходимости — но сейчас хватаю его за оба запястья и пытаюсь поделиться с ним теплом относительно нормального человеческого состояния. Нет, мне не комфортно. После убийств мне никогда не бывает комфортно, равно как и не бывает жутко — бывает нечто в диапазоне от "умеренно плохо" до "никак". Но даже мое "умеренно плохо" — это рай и роскошь по сравнению с тем, что сейчас творится с Вильгельмом.

— Тильда, тебе когда-нибудь снятся комшары? — спрашивает Арчи, принюхиваясь к только что заваренному чаю. — Пожалуй, надо разъяснить поточнее, что именно я имею в виду. Большинство выходов на Ту Сторону в исполнении вас, обитателей Ритрита, классифицировались бы обычными людьми как кошмары. Но для вас это нормально, вы привыкли к таким снам и считаете их не более чем увлекательными приключениями. А есть ли какие-то такие сюжеты, которые нагоняют страх на тебя лично? Может, они и не покажутся кошмарными для других смотрителей снов — но ты от них просыпаешься в холодном поту?

— Конечно, есть! — Тильда на эмоциях расплескивает чай на столик. — В те ночи, когда меня посещают глубокие искренние кошмары, мне снится школа — те десять лет, которые я провела за партой.

Арчи прыскает и тоже расплескивает чай.

— Снится осень, начало нового учебного года. Расписание составлено тщательно и продуманно: самые сложные уроки поставлены первыми. На послеобеденное марево, когда мозги юных гимназистов уже плавятся от переутомления, вынесены культурология и рукоделие. Математику обычно ставят на первые часы, иногда сдвоенными классами. Уже страшно, правда?

— У меня мурашки ужаса бегут по коже от того, что культурологию приходится ждать так долго, — соглашается Арчи.

Тело Вильгельма, заслышав упоминание мурашек, тут же покрывается ими чуть ли не в три слоя. Я испуганно хлопаю глазами — но ментор сжимает челюсти и мотает головой. Ок, я ничего не говорю, ничего не делаю — просто стою рядом с ним в отрезке тонкого прозрачного "нигде".

Тильда тем временем продолжает:

— Начало занятий — восемь ноль-ноль. Моему разуму требуется еще как минимум три часа, чтобы проснуться. Лучше четыре. Для полной гарантии — пять.

— Это и естественно, — поддакивает Арчи. — Вам же здесь важнее по ночам быть в рабочем состоянии, а не днем. Так что это прекрасно, что ты сова, а не жаворонок. Идеальное попадание для твоей профессии.

— Я никакая не пернатая, я аллигатор, — бурчит Тильда. — По крайней мере, мне так кажется в последнее время. Слишком многих приходится…пожирать. Перемалывать челюстями. Уничтожать. Я не птичка — я мерзкое, жуткое пресмыкающееся, заточенное на то, чтобы убивать.

Арчи хохочет — а я впиваюсь глазами в лицо Вильгельма. До Тильды дошла волна наших эмоций, и благодаря карнавалентному катализатору она впитала ее, как губка.

— Если нам объясняют новую тему — да-да-да, полный вперед. Я могу записывать, как автомат, я могу кивать в такт, я могу притворяться, что усваиваю. Блестяще притворяться могу! Но раз в месяц — слишком часто! — нам дают контрольные работы. В восемь утра. Я распахиваю тетрадь — словно разрываю себе грудную клетку ровно вдоль меридиана, разделяющего ребра. Я зомби. Я не понимаю, что творю. На блеклых страницах моей тетради евклидова геометрия рассыпается в прах. Вместо нее на клетчатом листе восстают пространства, отрицающие все земные аксиомы: сумма углов треугольника меняется в зависимости от угла зрения, через две точки может пройти целый сноп попирающих друг друга прямых, а векторы мечутся по плоскостям, как стая перепуганных птиц.

Я слишком глубоко сплю. Я еще не воспринимаю норм и правил нашей действительности. Я не чую тот момент, когда соскальзываю с четкого, логичного решения задачи в сумасбродное потустороннее зазеркалье.

Арчи слушает, затаив дыхание. Первые опыты взаимодействия с Той Стороной еще до дебютного перехода на нее у каждого уникальны. Юный карнавалет впервые впитывает подробный и образ чужой рассказ о соприкосновении наяву с изнанкой бытия и ставит себя на место маленькой Тильды со всей силой своего гуттаперчевого воображения.

— Я не осознаю, что делаю ошибку. У меня нет ощущения, что я зашла в тупик и надо возвращаться назад. С ватной головой, в сонном утреннем дурмане, под шорох опадающих за окном листьев, влажных от липкого дождя- я продолжаю торить путь через бледно-сиреневые клетки, врезаясь в алую линию косо прочерченных полей и грузно соскакивая вялым почерком на следующую строчку.

Вместо того, чтобы решать задачу, я созидаю собственное королевство, подрывающее фундамент геометрии. И получаю за это заслуженную двойку. В краткосрочной перспективе. А в долгосрочной — получаю драгоценный навык ориентировки по Той Стороне.

— Браво! — Арчи вскакивает и кланяется Тильде. А потом падает на одно колено и целует ее руку. — Тильда, это была поэзия! Поэзия о математике, философии, сне и магии. Выражаясь проще, это было волшебство.

Арчи всеми своими эмоциями впился в Тильду. Тильда провалилась в свое прошлое — и в то же время старается цепко думать о нас. Вильгельма выворачивает наизнанку от индикаторного похмелья. Я оказываюсь заключенной в их треугольник, в каждом углу которого крутится по смерчу чужих мыслей и впечатлений. Плюс во мне еще не успела до конца дотлеть смерть Коарга — смерть, порожденная в моих руках. Я всхлипываю во весь голос, поскальзываюсь на том льду, на котором честно балансировала так долго — и падаю лбом прямо на вымокшую от раскаленного пота рубашку Вильгельма.

Наутро я лежу лицом в подушку, будто воин, павший ничком на поле боя. Я уговариваю себя не думать о том, что вертится в моей голове, как облако пчел вокруг улья. Но облако все разрастается и разрастается, и зудит все громче, и нестерпимо царапает стенки моего черепа изнутри. Через несколько минут мне и Вильгельму предстоит взглянуть в речные доверчивые глаза Арчи. Подросток, убийца его отца и убийца его дяди — великолепная компания!

Мне никогда раньше не доводился оказываться участницей такого расклада. Я убивала часто и много — но никогда не близких людей близких мне людей. Да, звучит это так же путанно и нелепо, как и ощущается. Черт. Мне нехорошо — и я чувствую, что в довесок к моим персональным ощущениям на меня налипли еще и "нехорошо" других людей. Это все Арчи виноват, Арчи! И его карнавалентное излуечение!

"Не думай больше об этом, не думай!" — мысленно кричу я себе. — "Думай лучше о нежнейшем, насквозь пропитанном сливочным маслом картофельном пюре, которое долго взбивали блендером! О пюре с соленым огурцом, квашеной капустой и сосисками с сырной начинкой!"

У меня нет сил встать с кровати и пойти в ресторан — а есть хочется нестерпимо. Сил нет даже позвать кого-нибудь. О том, чтобы взять в руки смартфон, и речи быть не может — я просто не попаду по клавишам.

— Давай я сбегаю в ресторан и привезу тебе еду, — раздается деликатное мяуканье Грабабайта с подоконника. Кот все еще перебинтован посередине, как сверток с подарком — но уже копытом топчет, рвется в бой.

— Как ты ее принесешь? — едва слышно ухмыльнулась я. — На спине, как грузовой слон?

— Нет, — с энтузиазмом возражает Байт, — я впрягусь в тележечку, которую официанты возят, и доставлю тебе ланч из трех блюд. Попрошу, чтобы мне по-быстренькому смастерили пилотку из салфетки, и она будет мне взамен поварского колпака…