Готамерон. Часть I (СИ) - Цепляев Андрей Вадимович. Страница 70

Получив утреннюю порцию, он вернулся на место и некоторое время в полной безмятежности слушал проповедь великодушного мастера Вимана, которого через некоторое время сменил жестокосердный Ликир. Воздух вокруг плыл подобно волнам. Солнце грело спину. Сбоку раздавался шепоток Дольфа, зачем-то без остановки читавшего заученные строки из Огненного писания. По сторонам доносились смешки, брань и даже стенания братьев, тех, кому удалось отхлебнуть больше обычного. Тоник действовал сродни рваротной траве, обнажая мысли и чувства. Со стороны могло показаться странным, что нисманты дают пастве нечто подобное, но и здесь, как и во всем остальном, любая задумка имела смысл. Мастера называли тоник «эликсиром правды», и пока прислушники пребывали в религиозном экстазе, внимательно наблюдали за реакцией братии, чтобы после утрени приступить к врачеванию самых заблудших душ.

Когда действие напитка ослабло, Виман прочитал еще одну проповедь, посвященную семи столпам сатутвитанства, а затем вернулся в пепельные палаты. Прислушники тоже стали расходиться. Следуя к порталу базилики, каждый проходил мимо алтаря богини Нигмы, благодаря которой в Эктоферуме появилась жизнь, и опускал фитиль свечи в чашу из зеленого стекла. Подарив божественный огонь дочери Нисмасса, Верф положил свечу в корзину и, не дожидаясь братьев, поспешил в отхожее место. Согласно регламенту, ничто не должно было совершаться прежде молитвы, поэтому приходилось подавлять даже естественные желания. Как назло в это время под аркой у башни уже выстроилась очередь. Пришлось и здесь подождать, а затем идти в умывальни. Там он встретил Дольфа и Уотта.

— Столько лет живешь в этих стенах, брат мой, — мягким голосом произнес Уотт, со свойственной ему безмятежностью. — Давно пора научиться отсчитывать часы до подъема. Мы с Дольфом все успеваем сделать до утрени.

— Могли бы и меня разбудить, — буркнул Верф, подступая к деревянной бадье с водой.

— Ты же знаешь, брат мой, что запрещено разрушать сон человека без крайней нужды, — назидательным тоном молвил Уотт.

— Да. Твое сознание может не вернуться в тело из мира грез, — добавил Дольф.

Окунув дрожащие руки в чистую горную воду, Верф умылся, а затем смочил шею и грудь, пытаясь отогнать дремоту.

— Чушь все это. Тупое суеверие. Мое сознание всегда при мне.

— Так же, как твои яйца.

Знакомый голос прозвучал сбоку. У соседней бочки стоял светловолосый парень с загоревшим лицом. Скрюченный по-птичьи нос и впалый подбородок придавали ему сходство со стервятником. Ухватившись за края умывальни, он опустил туда голову и, подержав ее под водой некоторое время, резко распрямился, окатив прислушников сонмом брызг. На Верфа воззрились два голубых глаза. Смахивая воду с лица, громко фыркая, парень широко улыбнулся.

— Завидуешь, Рег? — хорошенько взвесив свои шансы, спросил Верф. — Собственные шарики давно на омлет пустил?

— В тыкву захотел? — потирая кулаки, поинтересовался крючконосый.

Дольф и Уотт немедленно подошли к товарищу, дав понять, что в случае потасовки придется бить по трем тыквам.

— Ого! Вот оно как? — оскалился Рег. — Трое на одного?

— Братья, свершилось чудо! — внезапно завопил Дольф, да так громко, что все вокруг замерли. — Сам Нисмасс ниспослал нам эту милость. Узрите же божественное свидетельство. Брат Рег научился считать!

Отовсюду послышались сдавленное хихиканье. Светловолосый стервятник весь задрожал, но решил не мутить воду и, плюнув в бочку, ушел.

— Должно быть, в молодости его мать изнасиловали гоблины. Иначе в кого он уродился таким зверенышем? — шепнул Дольф, а потом со смешком добавил: — Урод уродился, да?

— О родителях Рега я и сам хотел бы узнать, — с тревогой глядя вслед парню, молвил Уотт, и почесал ягодицы. — Не удивлюсь, если они бандиты или кто похуже. Я иногда намекал на это мастерам, но они не любят говорить о нашем прошлом.

— Бандитам незачем отдавать сына в кеновию, — заключил Верф. — Наверное, приплыл с материка. На Миркхолде полно иноземцев, и большинство отпетые негодяи.

Верф еще раз опустил ладони в бочку и смочил лицо холодной водой. Оттуда на него воззрился юноша. Совершенно лысый, с густыми бровями, приплюснутым носом и впалыми щеками. Тонкая линия губ скривилась в ухмылке. Не красавец, но и не урод. Спасибо Дольфу за гладкое бритье и мастеру Тораксу за отменное питание. Он и прежде был парень что надо. Настоящая ладья желаний. В былое время все крестьянские девушки стелились у его ног. Он добывал их отовсюду как трофеи, от случая к случаю пользуясь то языком, то кулаками. Хорошо, что все это осталось позади. Слугам Нисмасса запрещалось любить женщин. Дозволялась лишь божественная любовь, чувства и слова, но никаких касаний. Кеновия сделала из него человека. Однажды открыв Огненное писание и прочитав об одних и тех же ошибках, которые люди совершали веками, Верф устыдился своего греховного прошлого. В книге воспевались иные ценности, которые могли даровать покой и удовлетворение без мимолетных насаждений, например, медитация или техника контроля дыхания. Следуя канонам сатутвитанства, он победил жившего в нем демона и отчистил божественную искру от скверны. И пусть внешне он оставался прежним деревенщиной с огромными кулаками, в бочке отражался совсем другой Верф — преданный слову Господа и чуждый насилию.

— Все-таки нам следует пожалеть брата Рега, — спокойным голосом молвил он. — Помимо яиц, он лишен многих добродетелей, без которых ему будет трудно достигнуть царства Нисмасса.

— А что, без яиц туда тоже не принимаю? — давясь от хохота, спросил Дольф.

В ответ Уотт отвесил ему легкий подзатыльник и повел к выходу. После умывальни утренние ритуалы подошли к концу. Начинался новый день, а вместе с ним и новая работа. Стоило Верфу, Дольфу и Уотту выйти во двор, как их тут же разлучили братья-привратники. Обоих прислушников увели на склад к келарю, а его отправили чистить загоны, где поджидал мрачный как туча Рег. До полудня они трудились вместе, помогая друг другу выносить корзины с навозом. Когда там стало чисто, явился брат-привратник Лэндри и отправил их на помощь молодым новициям, у которых не получалось вытащить бочку с нечистотами из гостевого дома.

После малоприятной работенки Рега увели на кухню собирать внутренности освежеванных животных, а его сослали в погреб. Там он снова встретил Уотта. Толстый прислушник, по-видимому, заканчивал вчерашнее поручение Торакса, перекатывая бочонки из одного помещения в другое.

— Необходимо полностью освободить эту камеру от застоя, — заметив его в дверях, распорядился Уотт, словно сам уже стал мастером. — Говорят, скоро прибудет партия рилоского вина. Бочек двадцать, не меньше!

— Что с того? Нам все равно не дадут ни капли, — констатировал Верф, понимая, что аббат закупает самое дорогое вино в мире отнюдь не для паствы.

— Может, капельку мы и попробуем. Как птицы. Не зря у графов Рилоса на гербе есть белый голубь.

— Ты один тут возишься?

— Уже нет. Нисмасс послал мне помощника.

Верф внимательно осмотрелся. В помещении по-прежнему оставался десяток объемных бочонков. Уотт ловко переворачивал их и выкатывал в коридор, а затем размещал в соседних камерах. Рядом на пороге лежала изъезженная доска, по которой круглолицый парень поднимал ценные баррели вина.

Будучи сыном Мейнарда, известного на весь остров торговца, снабжавшего город кирпичом, и племянником одного из нисмантов, имевшего влияние в капитуле, Уотт вел себя чересчур смирно, если не сказать подобострастно, для того, у кого, как говорилось в миру, «все давно было схвачено». Он мог попасть в любую кеновию Магории или поступить в королевскую академию, и все же выбрал любимую с детства обитель. По желанию чада, Мейнард без колебаний передал ризничему рекомендательное письмо и овцу — живую дань, которую при вступлении в орден подносил каждый новиций. С тех пор Уотт провел в кеновии восемь лет и в свои двадцать четыре входил в число самых опытных прислушников, которым братья пророчили мантию практика.